Темная сторона души - Михалкова Елена Ивановна - Страница 16

– Как искупался? – спросил Макар.

– Хорошо, – кивнул в ответ Бабкин, явно думая о чем-то своем. – Очень даже неплохо. Вода отличная, в ней мальки плавают. А, я тебе уже говорил... – вспомнил он.

Макар внимательно посмотрел на него, усмехнулся и плюхнулся обратно на диван.

Елена Игоревна всегда знала, что добром отношения ее дочери с этим кудрявым молодым человеком не кончатся. Правда, она о любых отношениях считала, что добром они не кончатся, а счастливая любовь до гроба встречается лишь в бессмысленных слюнявых женских романах, которые Елена Игоревна презирала до глубины души. Но в данном случае она оказалась права.

Кудрявый был начальником отдела маркетинга в одной из фирм, которые проверяла Светлана. Чуть полноватый, высокий, с гладким лицом херувима и обаятельной улыбкой, делавшей его похожим на какого-то голливудского актера, он пользовался успехом у женщин, о чем хорошо знал. Нет, не у женщин – у девушек, причем преимущественно молоденьких. Дамы постарше почему-то не торопились падать к ногам очаровательного Виталика, но он предпочитал списывать их холодность на наличие у него жены и двух очаровательных ребятишек, как две капли воды похожих на папочку. Дамы не хотели понимать, что жена – это одно, а легкие, ни к чему не обязывающие отношения – совсем другое. А вот девушки понимали, и соглашались, и принимали обаятельного Виталика таким, какой он есть, – со всеми его достоинствами и недостатками. Он сразу предупреждал их о том, что ему нужен лишь секс, но так очаровательно и легко, что девушки не оскорблялись и соглашались на его условия.

Светлана Царева являлась исключением хотя бы потому, что девушкой назвать ее ну никак нельзя было. Она стала выглядеть по-женски лет с семнадцати, как цветок, который вечером был крепко сжатым бутоном, а наутро – раз! – и уже полностью распустившийся пион. Впрочем, на пион Светлана не была похожа – скорее на бледную комнатную фиалку, не претендующую ни на особенную изысканность, ни на редкостную красоту. Так, стоит что-то незамысловатое в горшке, цветет – и хорошо.

Но вот ее женское начало, добавлявшее Светлане если не прелести, то миловидности и сдержанного достоинства, Виталик почувствовал сразу. Ему не хватало этого начала в жизни, заполненной юными девушками и по вечерам – уставшей женой, нянькающейся с бойкими погодками. Потому он твердо решил покорить крепость, заранее настроившись на то, что она окажется неприступной.

Крепость пала после второго свидания – не потому, что Светлана была легкодоступной, а потому, что она сразу поверила всему, что он говорил ей, и искренне решила: вот оно, счастье – в лице прекрасного, кудрявого, влюбленного начальника маркетингового отдела. О его семье она, конечно же, знала, но вычеркнула информацию из головы, не напрягаясь, будто годы материнской опеки и нравоучений, вбивания в ее голову понятия «грех» растворились за одну секунду от обаятельной улыбки посредственного прохвоста.

От матери она не скрывалась, да это было и невозможно – Светлана пела по утрам, ходила с блаженной улыбкой, беспрестанно писала сообщения, выстукивая их на клавишах своего сотового телефона и смеясь, когда тот вместо нежнейшего обращения «милюся» удивленно выводил на экран «Нильс?», не понимая, чего от него хотят. Елена Игоревна, узнав о семейном положении избранника дочери, почернела лицом и устроила Светлане такое, что та пряталась по углам, зажимая уши, лишь бы не слышать обвиняющего голоса матери, бросающего страшные слова. Никогда еще старшая Царева не была в такой ярости: все, чему она учила дочь, все нормы нравственности и морали были повергнуты, растоптаны, отданы на поругание похоти! Она собралась посоветоваться с батюшкой о том, как отвратить Светлану от выбранного ею омерзительного пути, но это оказалось лишним: два дня спустя после ее обличения Виталик, смущенно улыбаясь, признался Светлане, что больше не будет продолжать с ней отношения – жена начала что-то подозревать. Светлана была неосторожна и звонила Виталику на все известные ей телефоны совершенно бездумно, а маркетолог за две недели совместной постели был сыт Светланиной влюбленностью по горло.

Светлана не верила ни в религию матери, ни в Бога вообще, но в тот момент была очень близка к тому, чтобы поверить. Кара, как и предсказывала ее мать всего двумя днями ранее, наступила быстро и оказалась жестокой. «Вот так же и я собиралась его у жены отобрать, – в каком-то тупом ошеломлении от случившегося думала она. – И тогда она бы страдала, а с ней и дети. Это меня мое чувство наказало. Так нельзя, нельзя...»

Елена Игоревна, узнав о быстрой развязке, тут же успокоилась и даже не стала читать дочери морали в надежде, что та «сама все поймет». И на два месяца в семье воцарилось относительное спокойствие. Относительное, потому что Светлана страдала, тихо плакала по ночам, кусая подушку, а с утра замазывала корректором уродливые круги вокруг глаз и пятна на бледной коже, чтобы не сплетничали коллеги. Она потухла, сникла, вела долгие разговоры сама с собой, иногда озвучивая свои мысли вслух. А через два месяца узнала о том, что беременна.

Вопрос о том, оставлять ли ребенка, даже не поднимался: для Елены Игоревны аборт был грехом, отвратительным, как убийство, а для Светланы ребенок был желанным, особенно потому, что возраст ее уже подходил к критическому для беременности и родов. Старородящая – вот кто она теперь. Но, несмотря на оскорбительное звучание медицинского термина, Светлана радовалась своему состоянию, радовалась, что родится мальчик – обязательно мальчик, она точно знала! – и он будет немного похож на Виталика, но в целом – на нее. Будет ласковый, спокойный, часто болеющий и любящий читать про пиратов больше, чем сказки.

И так она нафантазировала себе ребенка, во всех подробностях, со всеми мелкими штрихами и особенностями характера, что, когда принесли ей Егора, она чуть не оттолкнула его: это было не ее дитя, а чужое – страшное, лиловое, с огромной гидроцефалической головой и вяло свесившимися ручками. А потом, когда все выяснилось про ребенка, вокруг наступила темнота – словно людей, свет и радость отсекли от нее огромным острым ножом-гильотиной, и холодное железо встало стеной по кругу. «Це-реб-ральный па-ра-лич, це-реб-ральный па-ра-лич», – молотило в голове, когда она шла по улице, резала мясо, пеленала ребенка. Вот теперь она в полной мере осознала, какую кару пророчила ей мать, и никак не могла понять – неужели она совершила настолько страшный грех, чтобы карать за него – вот так?!

Откуда Виталик узнал о случившемся, было для нее загадкой, но подсуетился он быстро: позвонил не самой Светлане, а Елене Игоревне и мягко выразил сочувствие. Заодно предупредил, что знает: у Светы были другие мужчины одновременно с ним, поэтому если та рассчитывает на помощь с его стороны, то он, к сожалению, отказывается. Но сочувствует.

Попрощался – и деликатно исчез из их жизни навсегда.

Первые полгода Светлана страстно надеялась на то, что ребенок вот-вот умрет. Ей было непонятно, как, а главное, зачем теплится жизнь в этом с рождения исковерканном существе. Она показывала его врачам, добросовестно выполняла все необходимые процедуры и каждое утро ожидала, что сын не проснется. Но постепенно ее надежда стала угасать, превращаясь в тупое безразличие. Если бы не мать, Светлана наложила бы на себя руки – она уже знала как: лечь в ванную, быстро, не думая, нажать на вены бритвой, опуститься в теплую воду, закрыть глаза и ни о чем больше не беспокоиться. Но мать была рядом – твердая, несгибаемая, поддерживаемая своей верой. Безо всяких сомнений она приняла, что ребенок – не только крест дочери, но и ее собственный. И тащила на себе и его, и Светлану – не сгибаясь под своей ношей, с изредка вспыхивающим в глазах фанатичным блеском.

За то время, что я живу здесь, я уже так много доказал себе, что, пожалуй, можно и остановиться. Поездка выходит на редкость удачной. Я никогда не ощущал себя таким талантливым. Работается легко, впечатления собираются как раз такие, какие мне и нужны. Я складываю их в свою копилку и достаю по мере необходимости. Особенно приятно сочетать сбор впечатлений с физиологической разрядкой. Звучит, конечно, несколько пошловато, но ведь и значительным людям были свойственны небольшие слабости. Значит, и мне позволительно. В конце концов, все идет на пользу моему делу.