Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ - Страница 44

Я старался писать, чтобы мои слова не выглядели извинением, но получилось, по-моему, все-таки извинение. Могу только сказать, что я не собирался прибегать к благовидной лжи. Хочу добавить ещё две вещи. Во-первых, я, к счастью, сейчас ничем не увлечён, и, во-вторых, поскольку у меня теперь стало гораздо больше возможностей для общения с товарищами по журналу, мой взгляд на них (включая и меня) стал абсолютно правильным, и в результате, как это ни печально, я отношусь к ним с гораздо меньшим уважением и сочувствием.

В последнее время продолжается моё disillusion[159], это беспокоит меня. По случаю годовщины я пару раз встречался с У-куном, он стал очень противным. Да и других много, с кем лучше не разговаривать. Их стала масса, а раньше они мне совсем не казались такими. С Сансиро никто не разговаривает.

На моем курсе учится старший брат скандалиста Мидзуно с факультета кэндо. Все три года у него самые лучшие успехи из всего английского отделения. Он христианин и живёт в доме европейца. Окончил английское отделение колледжа в Аояме. Он прирождённый лингвист – самый способный на нашем английском отделении. И парень хороший. Я всегда раскланиваюсь только с ним.

Как-то незаметно для себя я стал к себе слишком уж снисходителен. Завидую, что тебе удалось избежать этого.

Обязательно ответь мне до того, как поедешь в Токио. Я должен знать, сможешь поехать со мной в Камакуру или нет. До свидания.

Рю

21 апреля 1914 года, Синдзюку

Вчера смотрел «Нору» и «Ханнеле».

Понравилась лишь Кудзяку в роли Норы. Остальные никуда не годятся. Что касается «Ханнеле», то сценическая трактовка режиссёром пьесы поверхностна, а уж декорации и постановка просто примитивны. Начать с того, что выброшена линия love[160] Ханнеле и Готвальда – это просто надругательство над Гауптманом. Наконец, когда в сцене в раю, напоминающем скорее балаган, выходят, тряся крыльями (из кисеи), семь-восемь ангелов с вонючими курильницами в руках, меня чуть не стошнило.

Прочёл «Сад добра» Нагаты Микихико. Рассказы слабые. (…)

Почки на платанах набухли. В газетах пишут, что с сегодняшнего дня погода ухудшится. Снова, наверное, начнутся дожди.

S. действительно ушёл из университета. Кто-то его поймал, когда он уносил из кабинета литературного отделения какую-то книгу или что-то ещё, избил, и теперь его исключили из университета. Может быть, книги таскал даже сам Уэда-сан, когда ему нужно было в студенческие годы делать всякие выписки, готовясь к выпускным экзаменам. За S. приехал отец, но по дороге S. сбежал от него. Правда, вскоре его схватили в Асакусе и отправили к деду в северо-восточную глухомань. Жаль его, но ничего не поделаешь. Слишком часто он поступал безрассудно. (…)

19 мая 1914 года, Синдзюку

Иногда в моем сердце рождается любовь. Безрадостная, подобная сну, любовь. Мне кажется, где-то должен существовать человек, о котором я мечтаю. Но пока что мне такая любовь не опасна. Нужно уповать на реальность. Во-первых, женщины слишком самовлюбленны, и, во-вторых, люди обожают аналогии.

В общем, у меня нет другого выхода, как пребывать в одиночестве, но временами меня охватывает невыразимая тоска.

А иногда нападает беспредельная радость. Это когда мне кажется, что в такт биению моего сердца дует ветер и плывут облака. (Ты, наверное, посмеёшься надо мной.) Всё это, конечно, химера, но в такие минуты мне даже становится немного страшно.

Напишу тебе ещё об одной химере – мне кажется, будто нечто следит за мной. Кажется, будто нечто руководит мной. В детстве это нечто любило меня больше, а в последнее время, как мне представляется, немножко поругивает. Проще говоря, мне кажется, что во мне таится большая possibility[161] стать счастливым. Странно, но у меня такое чувство, что я обрету счастье благодаря работе. Ты, наверное, посмеёшься надо мной, мол, счастливый мечтатель.

Не прощай глупости. Самая что ни на есть малодушная самозащита – прощать глупость других, чтобы простить свою собственную. Будем презирать глупость. (Однажды, когда было хорошее настроение.)

Говорят, один учёный из Оксфорда произнёс знаменитую фразу: «Те, кому неинтересно читать Лэма, просто не способны понять прелести английского текста. «Essays of Elia»[162] – пробный камень литературной интуиции». Я сообщаю тебе одну из причин, почему Уэда-сан рекомендует читать Лэма.

Прихожу в уныние, стоит вспомнить, что экзамены приближаются. Экзаменатор похож на карантинного врача. Он занимается тем, что внимательно исследует рвоту и кал. И поскольку врач, который должен определить наличие питательных веществ, на экзамене не присутствует, экзамен испокон веков – самое глупое, что есть на свете. Глядя на груды исписанной бумаги, громоздящиеся на моём столе, я прихожу в полное уныние. (…)

15 июня 1914 года, Синдзюку

Я тоже очень занят – начались экзамены. По психологии, например, я многого ещё не прочёл, просто не знаю, что делать. Вопросов всего шестьдесят, но я даже их не знаю. Страдать и запоминать – явления разного порядка, между ними нет непременной связи. Ошибочно заключив, что такая непременная связь существует, и, поставив всё с ног на голову, решить, что страдания заставляют запоминать, – такова система экзаменов. В этом смысле люди, составляющие экзаменационные вопросы, представляются мне судьями Inquisition[163]. Временами процедура экзаменов весьма унизительна. Как оказалось, главный их фактор – низменная жажда мщения. Я тоже много настрадался из-за экзаменов, но в молодые годы это переносимо. Если же отказаться от такой софистики – экзамены малоприятное дело, тут уж никуда не денешься. (…)

Когда возникает необходимость, люди часто ломают размеренное течение жизни и действуют без оглядки. Но я в последнее время и духовно, и физически лишился былой энергии.

Ходил как-то к Приферу, он сказал, что нужно заняться итальянским. Читал по-испански стихи. Испанский, по-моему, самый лёгкий из южных языков. Я тогда подумал было, что и вправду стоит взяться за итальянский и испанский, но теперь не хочется. Хотя уметь читать по-итальянски совсем неплохо.

Один экземпляр «Синситё» отправил тебе. Я решил, что экзамены у тебя кончатся раньше, чем у нас, и ты ещё до двадцатого приедешь в свой городок у озера Синдзи. По существующему правилу участник журнала может получить не больше одного экземпляра.

Следующего номера у меня ещё нет, поэтому послать вместе с письмом не могу. Послезавтра пойду в университет на экзамен, тогда и отправлю. Ты получишь его через пару дней после письма.

Послезавтра сдаю Котту историю греческой и римской литературы. Это ужасно. Теокрит, Аполлон, Сайронид, Синсас, Апулей[164] – забыл, то ли это имена людей, то ли названия книг, то ли географические названия.

Рю

28 июля 1914 года, Итиномия

Ты, наверное, знаешь, что на курс старше меня учился студент по имени Хориути Рики. (…) Итиномия – его родина. И поскольку это родина Хориути, море здесь такое же, как и он, дикое, нецивилизованное. Морское купание тут только называется таковым – стоит войти в воду, волны сбивают с ног. На доске объявлений муниципалитета, установленной на пляже, не сказано: «Купание разрешено», но зато есть такое предупреждение: «Стойте спиной к волнам». Правильное предупреждение, а то наглотаешься воды. В первый день я здорово нахлебался противно солёной воды. В этом нецивилизованном море Хориути являет собой удивительное зрелище. Обвязав голову скрученным полотенцем, он читает вслух китайские стихи. А потом торжественно заявляет: «Прекраснее этого моря нет ничего на свете».