Бальзам из сожалений - Михайлова Евгения - Страница 5

А дальше было вообще что-то невероятное. То был рассвет окончательного и неумолимого торжества правды над тайнами.

– Володя очень сильно любил тебя, Алена, – сказала Галя. – Он, конечно, и дочку любил, но без придуманных тобой страданий. Любил, как многие разведенные отцы, заботился в меру. Даже мой Егор так любит Машу, и никто от этого не страдает. У Володи было и другое горе, о котором он узнал уже после того, как начал строить с тобой вашу счастливую жизнь и любовь. По-другому он себе не представлял вашу семейную жизнь… Как-то, когда ты поехала к родителям в Калининград, он позвонил мне, попросил прийти. Выглядел ужасно: его скрутила сильная боль. Он не мог добраться до своего тайника в квартире, где прятал лекарства. Короче, дочка, дела были такие. После того как вы поженились, обзавелись общим домом, Володя узнал, что у него неизлечимая форма рака желудка. Вот что он от тебя скрывал, от чего мучился – не только и не столько от боли, а от того, что так подвел, обманул тебя, получается. Создать семью предложил тебе здоровый, сильный и влюбленный мужчина, а в общий дом вошел калека, обреченный мучительно умирать. Ты не поверишь, но Володя считал это своим позором, предательством по отношению к тебе. Он хотел видеть тебя только возлюбленной, а не нянькой-сиделкой.

– Я не могу поверить… То есть Владимир умер на последней стадии рака не потому, что болезнь какое-то время проходила бессимптомно, как мне сказали врачи… Он долго страдал, терпел, работал, притворялся здоровым, чтобы не разочаровать меня?!!! Это же невероятно, бесчеловечно со всех сторон. И ты, Галя… Какая же ты подруга, если вместе с ним скрывала это от меня.

– Наверное, плохая подруга, – ответила Галя. – Но тут уж пришлось выбирать – предать тебя или его. Я выбрала Володю. Я хотела помочь ему продлить то, что было ему так важно. Он хотел, чтобы ты в нем видела полноценного мужчину и человека. Он воспринимал болезнь как постыдную слабость. Он считал, что теряет не жизнь, а возможность любить тебя. То есть вместо счастья подарил тебе горе. И не представлял, как долго такие муки могли продлиться. Если бы ты узнала, они бы стали не только его, но и твоими. Я приняла его правду, очень ее поняла. Вот почему Володя так был привязан к Леве, так старался того опекать, так жалел. Он считал, что только они вдвоем по-настоящему чувствуют страдания друг друга. Я старалась, как могла. Привела его к Софье Борисовне из соседнего дома, она очень хороший онколог. Она осматривала, проверяла в своей клинике, выписывала хорошие лекарства. Операция была невозможна. А лекарства на самом деле хорошие, Софья их где-то для него доставала: он мог какое-то время чувствовать себя нормально.

– Господи, – простонала Алена, поднялась из-за стола и добрела до дивана. Упала, скрутилась там в клубок, хотела что-то сказать, но была не в состоянии прервать свой стон.

Галя села рядом, смочила ее губы, лоб холодной водой, положила мокрый компресс на сердце.

– Давай я тебе заварю ромашку, и ты попробуешь уснуть, – просила она.

– Да нет же, – выговорила Алена. – Ты не понимаешь. Дело не в том, чтобы выжить, вынести эту дикую боль. Дело в том, насколько с ней бессмысленно, невозможно жить. Несчастье не в том, что была такая болезнь, что его больше нет, а в том, что имелось столько времени, когда я могла его любить, жалеть, ласкать, как единственного ребенка, и успокаивать тем, что моя любовь пойдет с ним. А я боролась с какими-то невидимыми препятствиями, я думала только о своей обиде, даже заброшенности и забывала внимательно посмотреть на него. Как я могла все пропустить… Как ты могла оставить меня в таком преступном неведении…

– Подожди, детка, – произнесла Галя. – Не кричи, не обвиняй нас обеих, просто послушай. Володя был счастливым с тобой, он верил в твою любовь и боролся сам со своей черной тучей. Ради тебя. Не мог он это делить с тобой. И у него же получалось. Ну, ругались вы немного, но любой скажет, что вы были самой прекрасной и неразлучной парой. Тяжело иногда договаривались, а у кого такое получается легко, даже без такой трагедии. Ты была с ним, когда он уходил?

– Да. Врач мне сказал, что все, но он еще жив, только уже не может говорить. Но ему сделали уколы, поставили капельницы, и ему не больно. Разрешил лечь с ним на кровать, только велел не плакать. Сказал, что он все чувствует. И я не плакала, я обняла его и шептала, как мне жаль, что мы не можем уйти вместе, что я могу жить только для того, чтобы продолжать любить его. Я знаю, что он слышал это.

– Видишь, как хорошо вы простились, девочка. Я много раз порывалась тебе все рассказать, но всякий раз вспоминала, как он меня умолял этого не делать. Он плакал, когда просил. Я не могла его подвести. И остались мы с тобою – две вдовы. Одна со своей любовью, другая – со своими преступлениями. И против Федора, и против тебя. Но я тоже полюбила Володю, как сына, и мне казалось, что он доверил мне охранять вашу любовь. Я так надеялась, что у нас с ним что-то получится… Лекарства были такие хорошие. Но не с нашим счастьем. Не прошу у тебя прощения, хотя сердце рвется.

– О каком прощении речь, Галя, – произнесла Алена. – Я столько узнала за эту ночь. О безумно самоотверженной любви. О жестоких, смертельных ошибках. О страшных приобретениях и кровопролитных победах. О вине без конца и края в бесконечном тумане из слез и сожалений.

…Алена попросила у режиссера Кати Слуцкой неделю отпуска за свой счет, объяснила депрессией. Та сначала отнеслась не слишком серьезно. Процитировала очередной мем интернета: «Алкоголь для слабаков. Сильные наслаждаются депрессией». Потом стала допрашивать с профессиональным интересом охотника за информацией. И Алена рассказала все, подчинившись доминанте большого таланта, который находится в постоянном поиске уникальных людей, событий и чувств. Катя слушала, как богиня. И сказала:

– Невероятно. Обычные люди, в одном месте… Мы могли бы снять шедевр по мотивам этой истории с реальными людьми в главных ролях. С художественными игровыми фрагментами реконструкции подлинных событий. Мы загнали бы все мировые сериалы под плинтус. Подумай об этом.

– Подумала, – мгновенно ответила Алена. – Нет.

Прошло какое-то время, Алена не считала дни. И вдруг среди ночи ей позвонила Галя. Попросила вызвать «Скорую» и позвонить Егору.

– Сердце сильно прихватило, а телефон Егора занят. Сама врачам звонить боюсь. Ты лучше расскажешь и, может, зайдешь, чтобы до их приезда помочь мне привести себя в порядок. Вдруг это в последний раз. Не хочу, чтобы нашли… неживой.

Алена позвонила в «Скорую», нашла Егора, бросилась вниз, дверь оказалась открытой: Галя всегда предвидела все. Примчался Егор, потом «Скорая»… Алена вышла во двор, чтобы не мешать. И слышала, как над домами до облаков раздаются крики, призывы и мольбы красивого мужского баритона… Никто не мог ни оттащить Егора от матери, ни заставить его замолчать.

– Мама! Мама! Ты что делаешь??? Не вздумай, мама!!! Вернись сейчас же! Ты не смеешь меня так бросить. Мама, мама, люблю… Моя мама…

«Скорая» уехала без Гали. А потом не вышел, а выпал из подъезда Егор.

– Откачали, – произнес он сорванным голосом. – Она отказалась ехать в больницу. Ты иди, Алена, спать, я тут останусь, сколько надо.

– Значит, откричал ты маму, – произнесла Алена. – Я так верила в это. Спасибо тебе. Я тут, рядом, если что.

Ничего не осталось

Ирина лежала на кухонном диване и с интересом наблюдала за неизменным ритуалом матери, которая примерно раз в две недели проводила ревизию холодильника, всех кухонных шкафчиков и драматично констатировала:

– У нас ничего не осталось! Господи боже мой, опять ничего нет. И деньги у нас кончаются, я уже не знаю, как их растягивать.

Большие серые, широко расставленные глаза Ирины смотрели на мать иронично и в то же время ласково. Крупный красивый рот прятал улыбку. Ира любила этот искренний драматизм и способность Тамары так вдохновенно впадать в панику по поводу любой ерунды. Ну, закончился в кастрюле ее борщ, сваренный на несколько дней, в большом котелке для жаркого остались два маленьких кусочка, в ящике для фруктов скучает единственное яблоко… А мамино милое, нежное лицо выражает почти горе.