Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Баркова Александра Леонидовна - Страница 57

Ситуация после выхода «Хоббита» была совершенно иная[72]. И определяется это не только различиями между двумя фильмами Джексона («Хоббит» более брутален, чем «Властелин», при этом визуальный ряд второго фильма проработан еще более тщательно, так что эффект погружения в мир значительно усилен), но изменениями, произошедшими в литературном Рунете в целом.

За последние десять лет Рунет перенял американскую систему градации любительских текстов по объему, содержанию, рейтингу (наличие сцен эротики и насилия) и т. д. Кроме того, поскольку общий уровень эмоциональности снизился и вера в реальность описываемых событий сменилась требованием чисто литературной убедительности, стало возможно написание текстов как некоей игры ума. Всплеск литературного творчества после «Хоббита» был мощным, многие тексты были написаны на уровне, значительно превышающем средний уровень текстов 1990-х годов[73], но большинство было создано в рамках «фестов» — литературных игр, когда необходимо создать текст на заданный сюжет с заданными героями. Такие авторы пишут по мотивам фильма, а не книги и легко переходят из одного фэндома в другой.

Эффект полифэндомности был присущ толкинистам всегда. На личном примере могу сказать, что из порядка десятка «эльфов» в моем ближайшем окружении в 1990-е двое одновременно были амберитами, то есть относили себя и к «Хроникам Амбера» Роджера Желязны. Но полифэндомность 1990-х годов подразумевала одновременное сопричастие нескольким мирам; современная полифэндомность — принципиально иная: человек легко меняет фэндом.

Современный фэндом отчетливо децентрализован. Группы по пять-десять человек весьма многочисленны, но не стремятся к какому-либо расширению и репрезентации за пределами своего круга. Однако, утратив экстравагантность и демонстративность «лихих девяностых», фэндом продолжает жить, переводя и обсуждая Толкина, создавая тексты и рисунки разной степени профессиональности, делая костюмы и доспехи, собираясь на играх и конвентах.

Сцена из рок-мюзикла Скади «Лэ о Лейтиан. Легенда о Берене и Лютиэн», в роли Лютиэн — Вилена Соколова, в роли Берена — Михаил Потехин.

Фотография Юлии Губиной

Таков обобщенный облик субкультуры. За пределами нашей схемы остались толкинисты, никогда в субкультуру не входившие, — те, кто в 1970–1980 годах читали Толкина в оригинале и стояли у зарождения толкинистского движения[74].

Памяти «плаща из занавески»

Традиционные представлениях об «эльфах в плащах из занавесок» относятся к началу 1990-х годов — и, увы, не изжиты до сих пор. Однако если двадцать пять — тридцать лет назад на улицах больших городов вполне можно было увидеть юношей и девушек в плащах и с деревянными мечами, то с начала нового века подобное стало практически невозможно. Это отнюдь не значит, что «толкинистского костюма» больше нет; сменились принципы его создания.

Вряд ли будет ошибочным утверждение, что вся российская культура начала 1990-х годов была демонстративна. Молодежь (а отчасти и старшее поколение) подчеркивала свою принадлежность к тем или иным объединениям, движениям, субкультурам. В значительной степени это было реакцией на обезличенность советского времени.

Для толкинистов середины 1990-х демонстративная оригинальность одежды была не просто средством выражения причастности к субкультуре, но и «пощечиной общественному вкусу». Помню характерный диалог 1995 года: юноша-студент гордо заявлял, что он пришел слушать лекцию в кольчуге, на что я отвечала, что способна на более экстравагантный поступок: придти в длинном платье читать лекцию. Упоминавшийся выше Хольгер рассказывал, как он на V Международной школе по гравитации и космологии на стенде с обзором своих публикаций разместил три флага: России, Бразилии (университет которой он представлял) и Дома Феанора (эльфом из которого он себя ощущает).

Если в 1990-е годы элементы субкультурного облачения всячески демонстрировались окружающим, то с начала века эта знаковость из внешней практически полностью ушла в скрытую. В этом смысле показательна фраза, высказанная одной из толкинисток (в фэндоме — с 1995 года) во время дискуссии о современном костюме субкультуры: «Вы не распознаете толкиниста, если он правильно маскируется!». Маскировать свою принадлежность к фэндому становится достаточно обычным делом, особенно среди толкинистов за тридцать: фенечки, если их носят, прячутся под длинными рукавами, одежда выбирается так, что она одновременно может выглядеть как «прикид» (ролевой костюм) и как «цивил» (обычная, не эпатирующая). Но опытный глаз распознает своего в любой толпе по характерному несоответствию: простая и удобная одежда будет украшена, например, небольшой красивой брошью ручной работы, или в лацкан пиджака будет воткнута декоративная булавка, или у человека — просто другой взгляд, более светлый и осмысленный, чем у большинства окружающих. И не надо думать, что все это в прошлом: буквально несколько дней назад эльфийка из Дома Феанора, по совместительству — кандидат биологических наук, преподающая в МГУ, с гордостью сообщила мне, что пришла читать лекцию в походном плаще, поскольку в аудитории очень холодно (плащ из узорной ткани, украшенный очень красивой брошью).

Эльфийский менталитет

Несмотря на то, что демонстративная саморепрезентация толкинистов «мы — эльфы» ушла в прошлое, характеристики, которые относились к мировосприятию этой части фэндома, отнюдь не устарели.

Тридцатилетние наблюдения сделали нас свидетелями весьма любопытного явления. Если в 1990-е годы в фэндомской научной публицистике возник ряд работ, не только анализирующих тип мышления «эльфов», но и подспудно доказывающих их право быть такими[75], то сейчас, когда большинство толкинистов уже не называют себя эльфами (гномами, орками, хоббитами и т. д.), характеристики эльфийского менталитета по-прежнему актуальны, это живое явление.

Начнем мы с анализа «эльфов» 1990-х годов, поскольку тогда это явление было чрезвычайно ярким и демонстративным.

Ключом к ответу на вопрос, почему психически здоровые люди, в большинстве своем — успешное студенчество, именовали себя эльфами, являются работы Леви-Брюля о сопричастии. В своей великолепной книге «Первобытное мышление»[76] он пишет: «В коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут непостижимым для нас образом быть одновременно и сами собой, и чем-то иным»105. Обратим внимание, что, во-первых, этот тип мировосприятия тем интенсивнее, чем больше он опирается на социум (чем больше команда, тем бурнее переживается в ней Средиземье как реальность), во-вторых, отождествление непостижимо только для стороннего наблюдателя, а при взгляде изнутри системы логика его вполне прозрачна. Этот принцип отождествления внешне не похожих друг на друга объектов (на том основании, что они несут общую символику) Леви-Брюль и называет сопричастием. Он настойчиво подчеркивает, что основа сопричастия — именно эмоциональная сфера.

Применительно к 1990-м годам можно уверенно говорить о том, что и чрезвычайно высокий эмоциональный фон общества в целом, и открытие фэнтези как явления культуры, и, наконец, исключительность мира Толкина на общем фоне фантастической литературы (эффект узнавания) — все это и привело к тому, что ощущение сопричастия миру Толкина у молодежи оказалось столь мощным.

При этом носитель субкультуры отнюдь не страдал раздвоением личности, как не страдает им и архаический человек. Сферы бытовой жизни и ритуального взаимодействия были и остаются разграниченными. Иными словами, «эльф» в повседневной жизни прекрасно отличал старую лыжу от полосы металла, но при переходе в символическую (эмоциональную) область начинал воспринимать свой деревянный меч как стальной, распространяя на него все требования и запреты, характерные для обращения с холодным оружием.