Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Баркова Александра Леонидовна - Страница 20

Как видим, Толкин берет из «Эдды» идею кольца, с которым связаны другие кольца. Он полностью ее трансформирует, Единое не источает из себя прочие, оно, напротив, соединяет их. Но образ кольца, магически связанного с определенным количеством других колец, несомненно, заимствован. И подобно тому, как Один отдает кольцо сыну, Бильбо отдает Кольцо племяннику.

«Оба кольца были круглые»

Драупнир, в отличие от Единого, не несет в себе никакого отрицательного начала, причем ни как образ, ни как элемент сюжета. Некоторые исследователи44, ища скандинавские корни в идее Кольца Всевластья, обращаются к сказанию из «Старшей Эдды» — «Речи Регина», — где излагается история проклятого золота, причем акцентное место в сюжете занимает золотое колечко. Карлик Андвари, проклиная похитителей его золота, предрекает гибель грядущим его владельцам. Но, не говоря уж о том, что проклятое золото и Единое Кольцо несут в себе зло совершенно разного свойства, подчеркнем, что кольцо Андвари далее в эддическом сюжете или вовсе не задействовано, или, по другой трактовке, действует безуспешно (Гудрун посылает кольцо своим братьям, предупреждая о грозящей гибели, но братья все равно приезжают). Даже если мы будем отождествлять кольцо Гудрун и кольцо Андвари, перед нами просто вещь, не обладающая ни магией, ни тем более собственной волей; этим оно отличается от золота Андвари, которое проклято и неизбежно несет гибель.

Но образ Андвари и его кольца послужил отправной точкой для вдохновения другого великого художника — Рихарда Вагнера. Любопытно, что сам Толкин резко отрицал сопоставление образа Единого Кольца и Кольца Нибелунга, давшего название тетралогии. Хорошо известна его фраза: «Общего у этих колец только то, что оба они круглые». Но внимательное знакомство с вагнеровским сюжетом опровергает это утверждение.

Во-первых, у Вагнера впервые появляется история создания кольца: злобный карлик Альберих, отвергнутый русалками Рейна, похищает их золото и творит из него кольцо. Сцена создания кольца принадлежит к ярчайшим моментам этой оперы.

Альберих. Иллюстрация Артура Рэкхема.

Wagner, Richard. The Rhinegold & the Valkyrie, London: William Heinemann, 1910

Во-вторых, это кольцо дает не только богатство, но и власть, причем Альберих с его помощью обращает других карликов в рабов. Это принципиальный момент, поскольку власть как таковая совершенно не обязательно подразумевает порабощение.

В-третьих, для создания кольца необходима магическая сила, и в данном случае кузнец должен отвергнуть любовь. Этот мотив не встречался в мифологии, где магические предметы зависят исключительно от мастерства создателя, а не черт его характера. Кольцо, созданное ненавистью, — это находка Вагнера, черта культуры нового времени.

Дальнейший кровавый путь кольца, который уготовил ему Рихард Вагнер, для нас уже несуществен.

Мы видим, что Толкин отчетливо заимствует у немецкого творца слишком многое. Поистине, необъяснимая притягательная сила заключена в этом кольце…

Завершая анализ заимствований Толкина у Вагнера, упомянем еще одно, незначительное. Брат Альбериха — жалкий карлик по имени Миме. В «Сильмариллионе», в истории Турина Турамбара, действует карлик Мим, злобный и коварный.

Итак, анализ скандинавских (и — шире — германских) мотивов в книгах Толкина убеждает нас, что эта мрачная и брутальная культура служила для создания образов как непосредственно Врага и его творений, так и тех, кто попал под омрачение и нес в мир гибель. Редкие исключения — это образы максимально высокой героизации.

Даже гномы, которые больше связаны с фольклором, чем с «Эддой», в «Хоббите» будут алчны и упрямы, что в определенном смысле и предрешает гибель Торина Дубощита. Исключением оказывается Гимли, который медленно, на протяжении многих глав «Властелина колец» освобождается от характерных гномьих недостатков и в итоге оказывается единственным гномом, кому дано уйти за Море. Но высокая судьба Гимли, возможно, предопределена его именем: оно не из перечня карликов, так в «Эдде» именуется гора, где спасутся те, кто уцелеет во время Гибели Мира.

* * *

Завершая этот беглый обзор влияния скандинавской культуры на творчество Толкина, скажем буквально пару слов о литературной традиции. Скандинавия дала миру фактически первую популярную книгу по мифологии, которую мы сейчас называем «Младшей Эддой», а автор — Снорри Стурлусон — называл просто «Эддой», то есть «Поэтикой», поскольку создал ее как пособие для поэтов по правильному употреблению мифологических имен в стихах. Сюжет «Младшей Эдды» представляет собой разговор человека с некими волшебными существами, которые излагают ему мифы. Толкин именно так и строит свою первую книгу о Средиземье — «Книгу Утраченных сказаний», многие сюжеты которой позже были переработаны и составили «Сильмариллион». Другое уникальное явление скандинавской культуры — исландские саги, записи историй подлинных событий (или тех, что считались подлинными, даже если там действуют сверхъестественные силы). Язык саг крайне сухой, экономный, повествование слишком сжато для современного читателя. Сходную картину мы видим в «Сильмариллионе» (недаром существует поговорка «Первые четыре прочтения “Сильмариллиона” самые трудные», и ровно то же говорят про «Сагу о Ньяле»), а когда само действие напоминает сюжеты саг (например, суд над Хурином, скитающимся после плена в Ангбанде45), то возникает ощущение, что ты читаешь еще одну из них. Да и язык «Властелина колец», пусть и не такой экономный, все же несет явную печать влияния литературной традиции саг. Так что Толкин не просто использовал скандинавские мифологические образы, но и заимствовал стилистику древних исландских текстов.

Теперь мы переходим к анализу уникальной культуры, менее известной популярному читателю, но глубоко и точно понятой Толкином.

Толкин и финский эпос

Когда пишут о взаимоотношениях Толкина с финской культурой, то обычно ограничиваются замечанием о том, что классический эльфийский язык квэнья был создан на основе финского. При этом язык эльфов Белерианда — синдарин — создан на основе валлийского. Исходные языки относятся не только к разным группам, но и к разным семьям (финно-угорской и индоевропейской соответственно), однако квэнья и синдарин в мире Толкина, несомненно, родственные языки, и звуковые чередования в них хорошо заметны даже тому, кто не имеет специального филологического образования.

Лингвистический аспект мира Толкина слишком специфичен и не является темой данной книги. Мы обратим внимание лишь на важнейший культурологический аспект — сильнейшую близость финской и валлийской культур в восприятии Толкина, близость тем более примечательную, что в «земной» истории она не обусловлена взаимодействиями или влияниями.

После такой преамбулы читатель вправе ожидать, что мы проанализируем финскую мифологию как еще один источник представлений об эльфах Средиземья.

Но нет, все значительно серьезнее.

И перед обращением к текстам Толкина нам необходимо совершить глубокий экскурс в основной памятник карело-финской культуры — эпос «Калевала».

Семиотическая система этого эпоса не имеет аналогов в мировой культуре: в «Калевале» действие бессильно перед словом. Как и в любом эпическом сказании, значительную часть сюжета «Калевалы» занимают поединки, однако это не схватки на оружии и даже не состязания в магии: это состязания в знаниях о происхождении мира и его элементов.

Подобное мы встречали и в «Эдде», однако там такие сюжеты периферийны, здесь же поединок мудрецов-чародеев — это основной вид противоборства.