Ну, ты, Генка, и попал... Том I (СИ) - Козак Арсений - Страница 11

— А ты видала? Ты сама-то это видала? — взвизгнула Чёрна Маза. — «Курей прёт»… — очень похоже, и оттого ужасно смешно, передразнила девчушка. И вдруг подскочила, будто осой ужаленная в неприличное место. — Сама ты паскуда! Сама воровка! А ну, вертай взад то, что не твоё!

Чёрна Маза в мгновение ока резко рванула с могучих Фросиных плеч пёструю цыганскую шаль. Однотитя закрутилась волчком, нелепо взмахивая руками, пытаясь ухватиться хотя б за край шали, которой она, видимо, решила возместить ущерб от украденных кур.

— Ой, люди добрыя, погляньте-ка… — Чёрна маза вдруг присела, зажав ладошкой рот и сделав страшные глаза. — Это чё ж такое деется-то, а? Это не цыгане ли, часом, у бабы титьку-то скрали? — тыча пальцем в пустое место, где у баб обычно находится вторая грудь, пропищала Чёрна Маза.

На секунду всех накрыла зловещая тишина… Однотитю, на днях мне об этом поведала Глаша, в детстве ужалила оса в сосок, и травмированная грудь так и не стала расти. Баба потому и замуж не смогла выйти. Кому ж уродка-то нужна?

Понятно, что страдания несчастной женщины по этому поводу были столь велики, что даже не поддавались описанию. А уж насмешки-то над собой бабища не терпела и вовсе и так наказывала своих обидчиков, что думать об этом было просто страшно. Одному слишком храброму насмешнику, говорят, Фрося в гневе ухо напрочь оторвала! И о том, что произойдёт сейчас, все только могли догадываться.

Глаза у Фроськи мигом побагровели, как у взбесившегося быка, выкатились из орбит, а рот раззявился в огромную, беззвучно хлопающую акулью пасть.

— А-а-а! Падла! — наконец взревела пришедшая в себя Однотитя и ломанулась всей своей необъятной массой на хрупенькую цыганочку. — За-дав-лю… как… во-шу-у… — и страшный монстр, растопырив руки и грузно топая ножищами, двинулся на обидчицу.

— Ай! — вскрикнула Чёрна Маза, воробышком подпрыгнула и, опершись одной ногой на чайный столик, легко перепорхнула над моей головой, спрятавшись за спинкой кресла.

Однотитя в своём ужасном праведном гневе, похоже, не успела проследить этого быстрого движения. Просто вот только что была наглая цыганка, прям вот тут, рядышком — и в мгновение ока волшебным образом вдруг исчезла. Однотитя так и замерла, стоя по середине кабинета с растопыренными руками, выпученными красными глазами и разинутым ртом.

— Так, — я, с трудом сдерживая всхлипы смеха, аккуратно поставил чашечку на столик. — Довольно. Вы все, — сделав круговой взмах рукой, я строго скомандовал, — вон отсюда. Финита ля комедия.

Фрося, всё ещё застывшая посередине зала в своей устрашающей позе, вдруг разом обмякла, звучно захлопнула рот и уронила вдоль необъятного тела громадные ручищи.

— Чаво? Кака-така «финИка медя»? Нешто ента хабалка — ваша знакомка? Тады, чего уж там, прощеванья просим, Грыгор Ладимрыч. Пошли мы… тады, — и, грузно развернувшись, Однотитя потопала на выход. Бабы неохотно побрели за ней.

Когда комната опустела, я поднялся со своего кресла и, заглянув за его спинку, протянул руку.

— Ну, красавица-куроловка, выходи! Рассказывай, кумушка, как же это ты умудряешься у баб моих из-под носа птицу воровать и куда её потом прячешь? Не бойся, лапушка, рассказывай всё без утайки, — стараясь говорить ласково, как только умею, я попытался расположить к себе девушку.

— А мне-то чего тебя бояться? Я никого не боюсь! Потому как и не виновата я ни в чём. И кур я никаких в жисть не крала! Если у этих растяп коршун или ястреб с-под носу цыплака уволок, надо сё на бедную цыганку валить? — девчонка, хлюпнув носом, стала старательно тереть грязными кулачками глаза и, вздрагивая узенькими плечиками, тоненько, жалобно подвывать.

Мне до коликов под ложечкой стало жаль этого хрупкого, беззащитного ребёнка. Вдруг страстно захотелось стать огромным, сильным и могучим, взять её, маленькую крошечку, в ладошки, поднести к своему лицу и нежно согревать своим дыханием… Такого удивительного чувства я ещё ни разу в своей жизни не испытывал. Хотя нет… Пожалуй, что-то подобное уже было там, на обрыве… Когда Маринка рассказывала мне о себе…

«Наверное, это физиологическое влечение к лицам противоположного пола, — придумалось объяснение этому феномену. — Я же в теле взрослого, половозрелого мужчины, женатого к тому же. Это нормально, что симпатичные девушки возбуждают в мужчинах такие чувства».

Подойдя к цыганке сзади, я осторожно коснулся кончиками пальцев по-детски острых ключиц. Девица затихла, словно впитывала в себя мужскую нежность… Но вдруг неожиданно она взвизгнула и в два прыжка отпрянула в сторону с испуганно вытаращенными глазами. Откуда-то появившееся белое пёрышко взметнулось над головой цыганки и, насмешливо планируя туда-сюда, стало медленно опускаться. Юбки цыганки заколыхались, завсхлипывали, словно под ними забился в истерике младенец… Потом неожиданно всё успокоилось, и из-под подола показалась куриная голова с окровавленным клювом.

Молоденький петушок, от клюва которого под ноги девушки тянулась тонкая бечёвка, вдохнул, наконец-то, свежего воздуха, настороженно огляделся кругом, покосил глазом на портрет графа, висящей над камином и клюнул пятнышко на ковре. Затем он, осмелев, клюнул пятнышко подальше, ещё подальше…

Цыганка непроизвольно попятилась, а цыплёнок, наоборот, рванулся вперёд и взлетел на камин. Бечёвка от клюва петушка и до самых завязок юбки цыганки натянулась, и тут… подол задорно задрался, разом обнажив и загорелые стройные девичьи ножки, и всё остальное… до самого пупа! А там было, на что посмотреть!

Но моё внимание привлекли не только девичьи прелести, хотя и от них оторвать взор мне было непросто, ой как непросто… Только почти сразу же мой интерес переключился на трёх дохлых курёнков, которые грустно покачивались на нитях вдоль крепких загорелых ног цыганки, задрав кверху посиневшие клювики. Рядом с цыплаками болтались ещё четыре или пять верёвочек с самодельными рыболовными крючками из шипов боярышника, на концах которых извивались жирненькие дождевые червяки.

— Ничего себе, оборудованьице… Да ты просто Ньютон! Ловить кур на рыболовную снасть и прятать улов под юбку — до этого же нужно было додуматься! И, главное, со стороны ничего не понятно: идёт себе девица, за ней по травке незаметно «бежит» червячок. Цыплёнок клюёт наживку, ты дёргаешь тот конец верёвки, что у пояса, подсекая птичку, и подтягиваешь его повыше, пряча «улов» под пышным подолом…

Цыганка чиркнула чем-то острым по бечёвке, отчего юбки разом опали.

— А вот и додумалась! Тоже мне, делов-то… А они… За одного задрипанного курёнка готовы были насмерть пришибить бедную цыганку. И, если бы не ваше сиятельство, валяться бы моему бездыханному изуродованному телу на просёлочной дороженьке… вороньЮ на радость да курам на смех, — цыганка снова опустила голову в ладошки, пытаясь вызвать у меня новую волну жалости.

– Это всё здорово, милая… Только что-то подобное я уже когда-то слышал. Рассказывала мне как-то одна знакомая девушка о том, как они с сестрой хотели проучить вздорную соседку, что жила в доме рядом с жилищем их бабушки, – я говорил и не сводил глаз с лица цыганки. – Вот они тогда тоже у неё цыплят ловили на рыболовные крючки…

Цыганка замерла, внимательно вглядываясь в моё лицо:

– А я слышала от одного парня историю о том, как он в детстве плавал по реке внутри деревянной бочки – хотел совершить кругосветное путешествие, – почти шёпотом поделилась цыганка со мной воспоминанием.

– Но их вместе с другом поймал дед Митяй, который рыбачил на Теренгульке. Он тогда сильно разозлился, увидев в воде свою любимую бочку, отшлёпал сорванцов раньше, чем доставил их родителям, – это уже добавил я.

– Генка? – одними губами произнесла цыганка.

– Маринка, – радостно шепнул я.

Цыганка кинулась мне в объятья, обвила руками мою шею и уткнулась лицом в халат, задев неудачно рану на плече. Я застонал, Маринка отпряла:

– Ой… Ты ранен?

– Да… Сражался на дуэли, представляешь?

– На дуэли? Ты??? – глаза девушки готовы были вылезти из орбит от удивления.