Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана - Страница 47

Вера Николаевна упала на чью-то могилу, издала несколько хлюпающих вздохов, потом затихла. В темноте было не понятно, жива она ещё или нет, и проверять это Венедикту не захотелось.

– Но ведь это ваша тётя, – сказал Миша.

– Она и в этом тоже мне врала, – ответил ему Венедикт машинально. – И потом, ведь вы же видели: она напала первая.

– Ясно... – Ошарашенный Коржов вздохнул, бросил один испуганный взгляд в ту сторону, где лежала Вера Николаевна, а потом спросил: – Так вы, что, правда были с бомбой там, на месте взрыва?

– Да.

Картина того, что увидел там Венедикт, до сих пор стояла у него перед глазами, словно писаная Репиным. Даже мелкие детали в память врезались: обгоревший труп Синюгина в остатках от коляски, выражения лиц мечущихся туда-сюда казаков, девушка в жакетке, отброшенная взрывом к ближайшей витрине и сразу же засыпанная её стеклом, раненая старуха в серой шали поверх блузы в голубой горошек...

– Я был там и сразу понял, что энэмы творят зло. Кажется, я даже оказал первую помощь одной женщине. Помню, на ней была блуза в горошек и шаль, вроде серая... Она просто оказалась ближе всех ко мне. Конечно, раненых там было множество, я хотел бы помочь им всем, хотя бы перевязать, но...

– Шаль и блуза в горошек?! – Заглотил наживку Коржов.

– Да. Вроде, голубой. И юбка чёрная. – Шёпотом произнёс Венедикт.

От подступающего осознания того, что только что наделал, его начало потряхивать. В горле пересохло: говори он в полный голос, тот наверняка бы сорвался и выдал волнение.

– Ладно. Пойдёмте отсюда.

Они вместе, как будто бы так и пришли, направились к выходу с кладбища. По дороге Миша несколько раз переспросил, что произошло, в чём был смысл всех действий Венедикта, виденных им ранее и сейчас, и правда ли энэмы действуют по указке иностранцев и инородцев. Венедикт бесцветным голосом развил ему теорию о том, что организация ранее принуждала его творить непотребства, в том числе, преследовать и выселить из дома его, Мишу, – и всё ради Виктории.

– Я уже после взрыва на Клейнмихельской стал крепко сомневаться в них, а теперь вот нашёл неопровержимые доказательства того, что энэмы — иностранные шпионы. Достать бы их всех! Но пока только эта попалась. Это ей за всё! И за ваши беды, и за мать вашу...

– Да, – отозвался Коржов. – За неё... Это всё так безумно, так странно... Но, знаете, мне будто стало легче.

Венедикт кивнул молча. Он только что испытал нечто наподобие творческого подъёма и болтал с упоением древнего барда; теперь же силы его покинули. Перед глазами стоял образ Веры Николаевны. Зачем он?.. Как он мог?.. Она ведь была одним из лучших соратников, ветераном движения, примером для молодёжи... Столько дней они прожили под одной крышей...

Интересно, а она его убила бы? Поднялась бы рука у неё? Или просто так хотела попугать? Теперь не выяснишь...

Ладно, главное – он победил. Главное – он жив и Михаил под его властью. Да, пришлось пожертвовать соратницей, но чем только энэмам не приходилось жертвовать в этой жизни... Это всё ради...

Ради чего? Ради плана Нечаева?

Лучше не думать...

– Куда вам? – спросил Венедикт, когда кладбище осталось за их спиной.

Он намеревался получить ответ и как бы удивлённо сказать, что ему в ту же сторону.

Но Коржов сказал:

– Куда угодно. Я бродяга.

– Тогда пойдёмте ко мне. Хоть переночуете под крышей. Я тут меблированные комнаты снимаю недалеко.

– Я буду вам слишком обязан, – сказал Михаил.

– А, пустое! Вы вовсе меня не стесните.

Коржов согласился.

В этот раз не пришлось ни выживать его из комнаты, ни заставлять воровать дирижабль. Он шёл сам. Правда, не зная ещё, чем закончится эта дорога...

До комнат шли молча.

Зато в голове Венедикта мысли бились, словно клубы пара в перегретом котле.

Вера Николаевна... Учитель и товарищ... Как он мог?!

... А она как могла пообещать с ним связаться и просто бросить?

… Как могла хвататься за оружие, не выяснив предварительно, что и как?

Сама виновата! Революционер не должен игнорировать товарищей! Он должен во всём хорошо разобраться, а после уж действовать!

... Жива ли она всё ещё? Страшно представить, что лежит сейчас на кладбище, ещё дышит и не может позвать на помощь... А если умерла — ещё страшнее!

Чёрт, зачем он?..

... Ради дела. Роза верно говорила: им, революционерам, не стоит рассчитывать на долгую жизнь.

Если план удастся, и публичная ликвидация Михаила действительно даст тот эффект, о котором говорил Нечаев, гибель Веры Николаевны получится не напрасной. Выйдет, что она умерла ради революции — как и готов был любой из них. Жаль, конечно, что она не доживёт до свержения самодержавия... Но если увидит с небес, как толпа пролетариев штурмом берёт Зимний дворец и провозглашает республику в результате действий Венедикта, то наверняка там улыбнётся и простит его...

Глава 35, В которой Варя разоблачает сначала английские планы, а затем и французское надувательство.

– А я говорила, что вся эта задумка с телеграфом — чушь полнейшая! – Заявила Варя авторитетно.

– Кто же знал? Проверить надо было, – рассудила Дуня-мать.

– Надо было хоть попробовать, – поддержала её Дуня-коммунистка.

– Нет, девчата. Можно было догадаться и без драки с полицейскими. Царь-колокол — не звонит, царь-пушка — не стреляет. Чего же вы ждали от царь-телеграфа?! – Сказала Варвара.

Вместе с подружками она уже в третий раз гуляла по Выставке в надежде увидеть явление истинного царя. Ну, то есть, в самого царя она поначалу не шибко верила, но раз уж все решили его ждать, то что уж делать... Видно был в этом всё же резон. Тем более, заняться всё равно было особенно нечем: фабрика стояла, как и большинство заводов в городе. У Дуни справа в руках был её малахольный ребёнок. У Дуни слева — карта Голодая.

– Вроде, тут ещё не были, – объявила коммунистка, ткнув пальцем в точку на карте под названием «сюрпризъ для иностранцевъ».

– Ой, – сказала Дуня-мать, – да я была там! Может, для иностранцев там и сюрприз, а как по мне, так просто чистое надувательство!

– А что там такое-то? – Полюбопытствовала Варвара.

– Да ничего интересного! Клетка, а в ней старый барин сидит! Ряженый он только под крестьянина, да только всё едино, видно же, что барин. У него земля там есть, да плуг игрушечный. Может, если много иностранцев соберётся, то он пашет, я не видела. При мне он всё только ругался из клетки, да выставку хаял.

– Неудивительно, что иностранцам нравится подобная глупость, – заметила Варя. – Они ж все ненормальные!

– Точно, – поддержала коммунистка. – Особенно англичане. Слышали, девчата: они нынче по казармам взялись шариться?

– Зачем им?

– Бес их знает! Говорят ведь: ненормальные! Говорят, их уже до десятка по спальным залам да по рабочим кварталам переловили! Может, они с Голодаем наши казармы перепутали, остолопы? Или у них план какой? Кто знает...

– Может, это они плакатов-то понавешали про то, что забастовщиков Бог в рай не пропускает? – Спросила Варя. – Видели, девчата?

– Как не видеть! – Отвечала коммунистка. – Может, и они, черти. С них станется! Всё бы им русский народ угнетать, негодяям... Ну так что, куда теперь идём-то?

Все русские павильоны девчата, как оказалось, уже рассмотрели. На Варю, честно говоря, мало что там произвело впечатление. В основном, везде стояли непонятные машины да какие-то нелепости. Ну какой смысл смотреть, например, на скачущих словно козлы непристойно разряженных бар в павильоне балета? А похожие на детские рисунки про древних царей и манерных французских господ в павильоне какого-то «Мира искусства» кому интересны? Ну вот, конечно, самарские трёхколёски, да автопеды валдайские были неплохи, но было понятно, что приобрести машину Варе не по карману, и накопить на неё за всю жизнь невозможно; поэтому смотреть на это тоже не хотелось. Каслинское литьё было бесполезным. Кавказские минеральные воды — не зрелищными. Бухарские ковры — неподходящими для казармы. В Павильоне Нефти было просто очень скучно: там стояли колбы с чёрной жижей, керосиновые лампы и большая схема нефтеперегонного аппарата, очевидно не предназначавшаяся для простых мозгов фабричной девушки. С этим павильоном сообщалась деревня кавказских аборигенов. Эти дикари в странных одеждах, с кинжалами в зубах и дикими плясками не вызывали в Варе ничего, кроме желания поскорее ретироваться. Хорошо хоть, от цивилизованных людей аборигенов отделяло ограждение из ещё одной новомодной штуки — колючей проволоки.