Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 18

В сержантской школе нас обучали ремонту и обслуживанию этой техники, и я даже умудрился сдать экзамен на «отлично», но — по шпаргалке и с подсказками товарищей, поскольку во всякого рода аппаратуре разбирался слабо и к изучению ее не тяготел. Другое дело — заборы: опора на метр шестьдесят в глубину, пролет — три метра, вся наука. А случись что в реалиях сегодняшней моей службы, в работе этого электронного конгломерата я понимал, как шимпанзе в нейрохирургии. Но — повезло! В штатном расписании и в моем распоряжении оказались два солдатика с профессионально-техническим образованием, уже год системы обслуживающие, знающие их досконально, и мне отводилась лишь роль командира-распорядителя.

— Ребята! — сказал я. — Корчить из себя начальника не стану, все ваши проблемы закрою, только чтобы аппаратура не подкачала!

Ребята понятливо кивнули и отпросились в тихую самоволку в станицу за самогоном, дабы отметить мое восшествие на инженерно-технический престол лагерного хозяйства.

Возвращаясь с зоны на ужин в ротную столовку, я узрел сидящего на лавочке возле входа в канцелярию капитана Федяевского, покуривавшего папироску. Поневоле подобрался. В свою очередь капитан узрел и меня, дружелюбно махнув рукой: мол, подваливай…

— Как техника, ознакомился? — спросил задушевным голосом. — С ребятами своими виделся?

От капитана явственно попахивало свежим водочным душком.

— Так точно… — теряясь от его лирического тона, промямлил я. — Хорошая техника, грамотные солдаты…

— Во-от! Как говорит казачок, что мне навоз на огород возит: говна — не держим, все — первый сорт! — откликнулся капитан. — Тяпнешь грамм пятьдесят за прибытие? — осведомился доверительно. — Пошли в канцелярию…

После совместного распития алкоголя из канцелярии мы вышли едва ли не лучшими друзьями, тем более, я убедил капитана, что все, написанное в «сопроводиловке» — чудовищная клевета оболгавшего меня замполита, выместившего на мне свою злобу за приключившиеся в роте беды.

Когда же о парадоксальных переменах в настроении Федяевского я поведал своим подчиненным, те через смех пояснили: у него в голове то праздник, то похороны, все кары, что он сулит, забываются через минуту, как, впрочем, и посулы поощрений.

— Ты к нему, как к радио относись, — порекомендовали мне. — Там сначала о потопе говорят, потом о засухе, далее — о том, что стоим за дело мира, а потому наращиваем ядерную мощь… А клятва на партбилете — это у него на дню по сто раз, был бы повод…

Новая моя служба таким образом протекала праздно, я околачивался на рыбалке возле будущего шлюза, купался до одури, мои бойцы между тем шастали по окраинам станицы, подворовывая зазевавшихся кур и овощи-фрукты с огородов, халтурили у местных бабушек на колке дров и починке электроприборов, я же их самоволки прикрывал, и жили мы, не бедствуя и не голодая, ибо солдат — человек, лишенный всего, но способный на многое…

Ротные офицеры пропадали черт знает где, вечно похмельный Федяевский часто просыпал утренний развод караулов, и порой оставлял роту на меня и старшину, отдав мне дубликат ключа от канцелярии и передав часть своих полномочий. Отправить ежедневным приказом солдат на службу, провести вечернюю поверку и раздать наряды вне очереди нерадивым лентяям было делом несложным, и справлялся я с ним играючи. Отправить посыльного с шифровкой от радиста к капитану на дом или переадресовать ему телефонограмму из полка тоже труда не составляло.

Но благоденствие не бывает вечным. Вскоре случился побег. Два зэка, работавшие на строительстве шлюза, увидев, что часовой, разморенный после обеда, заснул, проползли под поддон вышки, сноровисто откопали лаз под забором и, нырнув в него, оказались на воле.

Опоясывающий громаду рабочей зоны дощатый забор, тянувшийся по побережью Дона, заворачивал к чахлым лесопосадкам, затем уходил степь, утыкался в беленый кирпич караулки, и от ворот ее вновь круто сворачивал к реке, образуя своими зигзагами «мертвые зоны», просматриваемые, вопреки правилам, лишь одним часовым.

Тюремная архитектура в созидании заграждений, обычно строго прямолинейная, в данном случае терпела ущерб от нехватки стройматериалов, и огрехи ее, видимо, должна была компенсировать солдатская бдительность. Естественно, категорически исключавшая преступный сон на посту.

Соня-солдатик отправился до окончания срока службы драить пятиочковый ротный сортир, младший сержант, начальник караула, получил от взводного увесистую плюху, а рота закипела срочным формированием оперативно-розыскных групп, должных перекрыть все выходы из района.

План мероприятий был уже отработан, с успехом реализован на прошлых редких беглецах, его составители грамотно и хитро учли все детали возможных перемещений вырвавшихся на временную свободу зэков, и теперь солдатики оживленно собирались на охоту…

Старшина выдавал сухие пайки, вызванный вертолет ГАИ ожидал очередного вылета в места ночных засад, Федяевский не отрывался от телефонной трубки, названивая то в полк, откуда уже выехало подкрепление, то в УВД близлежащего Волгодонска; радист отбивал шифрограммы и ориентировки; конвойные собаки, щерясь и захлебываясь лаем, запрыгивали в кузова автомобилей, а их водители до горловин заливали бензином баки.

Я тоже не остался в казарме: меня капитан отправил на дальнюю точку в лесной массив, если можно было назвать таковым чащобку из низкорослой древесной поросли и колючих кустов, занимавших по площади пару футбольных полей.

Я оделся в ватный бушлат, взял с собой ушанку, памятуя о своих ночлегах в палаточном чертоге в «учебке», два рожка патронов к автомату, флягу с водой и фонарь с механической подзарядкой.

На точки, где предстояло провести в одиночестве длинную сторожевую ночь, Федяевский отправил только ушлых, опытных старослужащих, наказав:

— Если наткнутся на вас, стреляйте на поражение без предупреждения, прокурора беру на себя, отпуска гарантирую!

Я помню то росистое промозглое утро, прибитую ночным инеем траву, нарубленные штык-ножом сучья, которыми я завалил себя, укрывшись ими как одеялом, редкий шум от машин, проезжающих мимо по шоссейной дороге в сотне шагов от моей убогой засады, робкий холодный свет восходящего солнца, пробивающийся через скукоженную от морозца листву и полусонную одурь, из которой я вынырнул, как из крещенской проруби, заслышав голос, явственно произнесший неподалеку:

— Может, здесь причалимся, как? Дальше — степь, а с дороги нас срисуют в момент, как двух ворон на гумне…

Меня бросило в жар. Вот они! Двое: в спецовках, зэковских чепчиках, тяжелых шнурованных ботинках, зябко обхватившие плечи татуированными кистями; жилистые, скуластые, сутулые, похожие друг на друга, как близнецы-братья.

Они остановились в пяти-шести метрах от меня — мрачные, грязные, когда я вздернул ствол, приспустил скобу предохранителя и пальнул косо в воздух, в их сторону:

— Лежать, суки, иначе — конец!

Мое стремительное появление из груды сучьев вогнало зэков в оторопь. Я выстрелил снова, уже поверх их голов. Беглецы бухнулись на колени, заложив руки за головы.

Я зашел к ним, дрожащим от страха и переизбытка адреналина, за спины и миролюбиво продолжил:

— Аккуратно встаем, руки не опускаем, левое плечо вперед, движемся к шоссе. Шаг влево, шаг вправо… Дальше продолжать?

— Все понятно, начальник… — буркнул один из них.

— Смотреть под ноги, не спотыкаться, — сказал я. — Нервировать меня не советую. Согласно приказу должен вас прикончить. Но пока с этим не спешу…

Выйдя на шоссе, зэки присели на корточки, попросив разрешения опустить затекшие руки. Я благосклонно разрешил.

— Начальник, черкни в рапорте, что мы сдались добровольно, — сказал один из них. — Тебе зачтется. И мы ведь прилично себя ведем, разве не так?

— Пока на вас смотрит мой одноглазый друг — так, — согласился я, погладив нежно цевье автомата. — Чего на рывок-то пошли?

— Да как-то автоматически, что ли… — донесся ответ. — Попка на вышке прикорнул, вот и решилось… Могли бы, кстати, у него и волыну забрать…