Заблуждения толпы - Бернстайн Уильям Дж. - Страница 52

Ровно так и произошло с ним самим и с большинством из шестисот тысяч его инвесторов после 1929 года. Как и Хадсон, он до конца искренне верил в свою схему и занимал миллионы в тщетной попытке удержать высокие цены на акции компаний из этого многослойного «пирога». Холдинг Инсулла медленно падал под влиянием длительной «медвежьей» игры 1929–1932 годов. В апреле 1932 года, всего за три месяца до того, как фондовый рынок наконец достиг дна, банкиры вызвали Инсулла в Нью-Йорк и сообщили, что больше не станут его кредитовать. «Означает ли это введение внешнего управления?» – уточнил он и услышал в ответ: «Да, мистер Инсулл, боюсь, что это так»389. Ущерб, нанесенный частным инвесторам, был огромен; по бухгалтерским оценкам, к 1946 году, когда длительные судебные споры вокруг банкротства компании «Миддл Уэст секьюритиз» окончательно завершились, потери составили 638 миллионов долларов390. К тому времени фондовый рынок уже в значительной степени восстановился; убытки же сразу после краха 1932 года, почти на пике рыночной активности, должны были исчисляться миллиардами долларов.

Финал карьеры Инсулла выглядел со стороны не менее запутанным, чем устройство его многослойной холдинговой структуры, и чем-то напоминал падение Хадсона. Обвиненный в мошенничестве с использованием почты в связи с продажей акций одной коммунальной компании через несколько месяцев после ее банкротства, Инсулл бежал во Францию, а когда правительство попыталось вернуть его домой для суда, укрылся в Греции, которая тогда еще не подписала соглашение об экстрадиции с США. Впрочем, Афины пренебрегли этими нюансами и выслали Инсулла домой через Турцию391. Вернувшись в США, он снова появился на обложке журнала «Тайм» – на сей раз в шляпе, скрывающей лицо. Лишенный большей части своего состояния, он сумел обеспечить себе крепкую юридическую защиту, которая в конце концов обелила его имя по множеству обвинений. Семидесятивосьмилетний Инсулл вновь уехал во Францию, превратившись в озлобленную и хрупкую тень своего прежнего «я». 16 июля 1938 года он спустился на станцию парижского метро, протянул руку кассиру – и упал замертво с несколькими франками в кармане (жена неоднократно советовала ему избегать метро из-за больного сердца)392.

* * *

Холдинговые компании Инсулла были всего-навсего относительно малым куском намного более крупного долгового пирога. Главное в мании конца 1920-х годов, как и в эпизодах с «Компанией Миссисипи», пузырями Южных морей и железных дорог, состояло в том, что публика и бизнес-сообщество заражались крайним оптимизмом, который оборачивался чрезмерными заимствованиями в расчете на будущее393. С 1922 по 1929 год общий долг США вырос на 68 процентов, а совокупные активы увеличились при этом всего на 20 процентов, доходы же – только на 29 процентов394. Долг может расти быстрее, чем остальная экономика, лишь пока последняя не рухнет. Это прежде всего справедливо для частных долгов; индивидуумы и корпорации в отличие от правительств лишены возможности вводить налоги или печатать деньги, а поскольку именно частные инвесторы и корпорации активнее всего накапливали долги в 1920-х годах, их долговые обязательства вызвали наибольшие потрясения, когда начался спад.

Еще одним крупным участником пузыря 1920-х годов был фондовый пул, обыкновенно организованная группа брокеров и финансистов, которые манипулировали ценами акций конкретной компании, покупая и продавая их друг другу в тщательно спланированной последовательности. Процедура была призвана привлечь внимание мелких инвесторов, которые, наблюдая за происходящим, приходили к выводу, что акции «горячи», и принимались их скупать, стремительно увеличивая цены.

Ключевым игроком в таком пуле был биржевой «специалист» по акциям целевой компании, то есть брокер, который покупал и продавал акции публике на биржевой площадке и который вел драгоценную «книгу заказов» на покупку и продажу акций, позволявшую предсказывать будущие колебания цен. Когда список покупателей акций в такой книге становился достаточно длинным, игроки начинали распродавать свои пакеты акций инвесторам, воодушевленным резким ростом цен, и получали миллионы долларов прибыли.

Наиболее известный фондовый пул сложился вокруг «Радио», как в обиходе называли RCA, и список его участников читался как справочник по ведущим фигурам американской политики и бизнеса: Джон Дж. Раскоб, казначей «Дюпон» и «Дженерал моторс»; председатель совета директоров «Ю-Эс Стил» Чарльз Шваб; Уолтер Крайслер; Перси Рокфеллер; а также Джозеф Тумулти, бывший помощник Вудро Вильсона. Современного читателя, знакомого с азами инсайдерской торговли (каковая не считалась незаконной в 1920-х годах), наверняка заставит встрепенуться другое имя – миссис Давид Сарнофф, супруги президента и основателя «Радио».

Однако величайшим импресарио фондовых пулов всех времен был Джозеф П. Кеннеди-старший. Популярная мифология связывает состояние семьи Кеннеди с бутлегерством. Никакие достоверные доказательства этого не подтверждают; в любом случае незаконное производство спиртных напитков вряд ли было бы рациональным выбором карьеры для выпускника экономического факультета Гарварда, родословная которого гораздо лучше подходила для Уолл-стрит. Именно там его вошедшие в легенды финансовые операции заложили основы состояния, впоследствии приумноженного благодаря, среди прочего, Голливуду и операциям с недвижимостью.

Джордж Хадсон финансировал свои железные дороги в стиле схемы Понци – выплачивая дивиденды акционерам из капитала от новых инвесторов, – и это считалось приемлемым и законным в 1840-х годах, а действия фондовых пулов в 1920-х, включая вопиюще дерзкое манипулирование ценами на акции, не подвергались осуждению и запрещению до принятия законов о ценных бумагах 1933 и 1934 годов.

* * *

Третий и четвертый «анатомические» элементы финансовых маний – политику и прессу – четко и наглядно воплотил в себе Джон Д. Раскоб. Когда его отец, не слишком удачливый производитель сигар, умер в 1898 году, Раскобу повезло, как когда-то Инсуллу: он стал личным секретарем промышленника Пьера Дюпона и постепенно поднялся до поста казначея гигантского химического концерна. Когда Дюпон в 1920 году спас от краха «Дженерал моторс» [120], Раскоб также принял на себя контроль за финансами автопроизводителя. Позднее он сделался истинным любителем биржевых игр и вошел в состав ряда наиболее успешных фондовых пулов395. В 1928 году Демократическая партия назначила его председателем своего национального комитета.

Однако лучше всего Раскоба помнят по печально известному интервью под названием «Все должны быть богатыми» журналу «Лейдиз хоум», у которого к тому моменту было более двух миллионов подписчиков. Интервью напечатали в августовском номере за 1929 год, и следующий отрывок из публикации объясняет суть названия:

«Предположим, мужчина женится в возрасте двадцати трех лет и начинает регулярно откладывать по пятнадцать долларов в месяц – почти любой, кто работает по найму, может попробовать так поступать. Вкладывая сэкономленные средства в надежные обыкновенные акции и не тратя дивидендов, он через двадцать лет получит не менее восьмидесяти тысяч долларов, а доход от вложений составит около четырехсот долларов в месяц. То есть мужчина разбогатеет. Это доступно каждому; я твердо верю, что каждый человек может и должен быть богатым»396.

Эта цитата – классический пеан [121] эпохи пузыря, восхваление легкого богатства, – прекрасно иллюстрирует эвристические методы, применявшиеся даже финансовым директором двух крупнейших корпораций. Сегодня достаточно умения работать с электронными таблицами или обращаться с калькулятором, чтобы подсчитать: откладывая пятнадцать долларов ежемесячно в течение двадцати лет и рассчитывая на 80 000 долларов сбережений, нужно стремиться к средней годовой прибыли в размере 25 процентов. В 1929 году произвести оценку было чуть сложнее; не исключено, что Раскоб взялся за перо и бумагу, что он и вправду делал расчеты процентов, но тот факт, что он не упомянул подразумеваемую долгосрочную доходность инвестиций (смехотворно высокую даже для 1929 года), побуждает думать, что приведенные в интервью цифры он, что называется, извлек из воздуха.