Схватка за Родос - Старшов Евгений - Страница 36

Радость наполняла души измученных людей. Сам д’Обюссон хоть по здравом размышлении и не разделял подобных восторгов, но даже и в его душу вопреки всем умозаключениям вползла изумрудная змейка радостной надежды — а вдруг и в самом деле все?.. Понятно, что турки деморализованы, однако магистр Пьер отлично понимал, что его израненное и измученное воинство не сможет нанести последнего удара и сбросить врага в море — слишком неравны были для этого силы. Поэтому он принял самое мудрое в создавшемся положении решение: не усыпляя бдительности, дать всем отдых — кроме себя.

Эти три дня прошли для магистра Пьера в благородных трудах и заботах. Прежде всего надо было раздать награды отличившимся. В числе прочих Роджер Джарвис получил заветный мешочек с двумя сотнями золотых, а д’Обюссон сказал моряку шепотом, чтобы не позорить при всех: "Постарайся распорядиться деньгами с умом, когда настанет мир". И, конечно, верный сподвижник Джарвиса в сожжении турецких кораблей, арагонский капитан Луис де Палафокс, тоже получил значительную награду — большой алмаз.

Посещал магистр и многих раненых, раздавая им ценные подарки и утешая добрым словом. "Откуда подарки?" — возможно, спросит подозрительный читатель, помнящий про постоянную нужду орденской казны. Ну да, все оттуда же, никто этого и не скрывал: при разборе трупов много турецкого добра нашли — и деньги, и драгоценности, и изукрашенное оружие. Все разобрали, учли, описали.

Наши четыре англичанина полегли в госпиталь все рядышком. Во-первых, контуженный и опять ничего не слышащий Ньюпорт. Во-вторых, Даукрэй с рассеченной левой рукой и неглубокой раной на боку от скользящего удара сабли по ребрам. В-третьих, лейтенант, получивший добрый удар по голове и теперь постоянно читавший "Розарий"[32], перебирая пальцами 10 пупырышков на специальном "солдатском кольце" (оно заменяло воинам четки). А в-четвертых, Торнвилль со стрелой в ноге — благо, кость не задело. Завидев их, магистр с подбадривающей улыбкой отметил:

— Вот и доблестный английский "оберж" лежит! Ваши раны — свидетельство вашей доблести!

— Ничего, господин, — тихо ответил Даукрэй, — лучше рядком здесь, в госпитале, чем на кладбище…

— Сэр Томас не теряет присутствия духа, попав в хищные руки эскулапов — это радует! — посмеялся было д’Обюссон, но полученная им легкая рана в бок напомнила, что и до него тоже доберутся эскулапы с их ножами, примочками и так далее.

Тогда магистр приступил к раздаче даров:

— Лейтенант, вот тебе за доблестную службу османский кинжал с драгоценными камнями. Добрая память о прошедшей ночи!

Лейтенант поблагодарил великого магистра, и тот перешел к чествованию следующего пациента:

— Сэр Томас Ньюпорт меня, разумеется, не слышит, но вот ему в вечное владение руководство по орудийной баллистике из фондов нашей библиотеки. Филельфус сказал, что у нас два экземпляра. Правда, разрушенный плавучий мост, четыре галеры и мелкие суда без счета и без того свидетельствуют о его блестящем умении первоклассного пушкаря. Так пусть эта книжица сделает его огонь еще более губительным! Нам, воинам-монахам, предосудительно иметь что-либо за исключением оружия и амуниции, памятуя обет нестяжательства, но пусть молодец возьмет эту золотую цепь и носит на своей широкой груди как знак высокого отличия в память своей меткой стрельбы в решающий для судьбы Родоса час!

Ньюпорт взял подарки и застенчиво улыбнулся:

— Благодарю, господин и брат наш, и хоть я не слышал твоих слов, благодарю за них, так как не сомневаюсь, что они добрые!

Д’Обюссон ласково потрепал рыцаря по плечу и обеспокоенно спросил сопровождавшего его инфирмирария:

— Каковы прогнозы — он будет когда-нибудь слышать, или это уже навсегда?

— Как Бог даст. Мне говорили, у него уже так было.

— Это дает надежду?

— Скорее, напротив. Но, повторю, все в руке Божией.

— Только ему пока не сообщайте о печальном прогнозе ни жестами, ни кивками, даже если спросит. Лучше обнадежьте, ему станет полегче. На время, хотя бы… — сказал великий магистр и обернулся к следующему одаряемому: — Что же, теперь — сэр Томас Даукрэй! Тебе тоже ценное оружие, как напоминание о славном бое. Хитрый османский кинжал. Нажмешь на пипочку — и смотри, что произойдет!

Блинный прямой клинок тут же растроился, выпустив боковые лезвия под небольшим углом к основному.

— Занятная игрушка. Благодарю от всей души.

— Рад, что понравилось. Ну а ты, сэр Торнвилль, не связанный никакими обетами, кроме одного — помолвки с прекрасной дамой де ла Тур, прими на свадьбу и обзаведение родового гнезда вот этот мешочек с золотыми турецкими курушами. По-моему, их там водится порядка сорока — пятидесяти. Рана твоя для дела не опасна, так что, если боевые действия продолжатся, ты сможешь приумножить их количество, мчась верхом на лихом коне впереди партии вылазки и проявляя чудеса храбрости!

— Благодарю сердечного моего господина… Я непременно оправдаю твое доверие… Только конь мой пал на вылазке неделю назад, а нового еще нет.

— Кто сказал? — улыбаясь, добро промолвил д’Обюссон и протянул рыцарю богатую уздечку: — Когда магистр думает о чем-то, он продумывает все до конца. Лейтенант, как заместитель туркополиера, выдашь молодцу коня, как потребно будет!

— Слушаюсь!

— Ну, поправляйтесь поскорее, ребятки, а я дольше пойду.

— Рады служить ордену и великому магистру до последней капли крови! — ответил за всех лейтенант.

Но подарки д’Обюссона на этом, как оказалось, не окончились. Чуть позже встретив Элен, магистр немедля отослал ее к Торнвиллю — пусть побудут вместе.

Увидев Лео в столь жалком положении, она особо расстроенного вида не показала. Как истинная дама из рода де ла Тур, полная решимости и способная сохранять спокойствие при любых невзгодах, она сухо сказала:

— Так, немедленно забираю тебя под свое покровительство. Ухаживать за тобой в госпитале буду только я — так спокойней. Турки не добили, так клопы дожрут или доктора заморят.

Сказано — сделано, а на другой день болящее подразделение англичан посетил неунывающий сэр Томас Грин с двумя корзинами всякой снеди и добрым бурдюком вина.

— Ну что, сердешные, маетесь? Сейчас я вам облегчу страдания, хотя, по правде говоря, ты, внук мой, — он обернулся к Даукрэю, — совершенно этого не заслуживаешь, ибо оставил отца матери своей в этом аду. И с тобой по закону справедливости я должен был бы обойтись так же, как ты со мной, но я, пожалуй, воссияю христианской добродетелью и отплачу тебе за зло добром — причем весьма вкусным. Ну-ка, ребятки, покажите, чем вас тут потчуют? Фу, курятина! Более мерзкого блюда для джентльменов я и придумать не могу! Нет, это пусть французишки лопают, а я вам, друзья мои, принес добрый шмат свинины — да, старой доброй свинины! Человек на курятине что — да ничто, тем паче воин. Через неделю кудахтать станет. Жалко вас, братцы. И еще тут много всего вкусного, и греческий сыр, и колбасы, рыбка соленая, еще дохлыми турками не вскормленная… А Торнвилль что не рад? Не голодный совсем, что ли?

— Он теперь не курятиной или свининой — он элениной питается, — изрек Даукрэй.

— Вот это еще лучше, но, согласитесь, ничего подобного я вам в корзинке принести не могу! Так что налетайте на то, что есть. Сейчас подешевле купить удалось. Народ говорит, никак турки на мировую потянули.

— А что, посол был? — поинтересовался лейтенант.

— Нет, никого не было, однако ж пушки молчат, и саперные работы прекращены. Что это значит?

— Дай Бог, дай Бог…

— А вот вам вместо здешней бурды. Нет, и в госпитале винишко неплохое, но по сравнению с тем, что в бурдюке, — помесь кислятины и ослиной мочи, это вы уж мне поверьте! Старый Грин за свою длинную никчемную жизнь выхлебал достаточно этого пойла, чтоб в преддверии гроба начать хоть малость в нем разбираться.

— Фея ты наша, кормилица! — усмехнулся Даукрэй на деда.