Схватка за Родос - Старшов Евгений - Страница 23

Однако кроме Торнвилля никто не печалился. Джарвис уже рассказывал случай из тех времен, когда жил в Англии — в их городишке как раз накануне большого праздника и сопровождавшей его ярмарки умер ярмарочный бойцовый медведь. А чтобы непременно достать и выставить в урочное время нового, мелкие церковные служки опустошили сундук с церковными пожертвованиями. Дескать, старались для прихожан, которые деньги жертвовали. Да только ни священник, ни прихожане такого старания не поняли…

"Что же это значит? — думал Торнвилль, прихлебывая из стакана. — А то, что если жизнь кончилась для одного, для других она продолжается со всей своей суетной нелепостью. Продолжается, пока смерть, которая бродит рядом, на ударит исподтишка".

Высокопоставленные турки в этот же момент, надобно сказать, по Алексису не скорбели. Мизак по хитрости своей сделал тюленеобразному бейлербею приятное, сказав:

— Ну вот видишь, как я все правильно устроил? Говорил, что неудача будет — но меня никто не захотел слушать. Так ведь? Помнишь? Что мне оставалось делать? Только избавить тебя от этой неприятности и послать кого-то менее ценного, а ты на меня еще и обиделся. И принца я тоже уберег — теперь понимаешь? Проучили христиане торопыг — и пусть. Ученый да проученный полезнее потом оказываются.

Анатолийский властитель только горестно вздохнул и согласился с Мизаком, даже поблагодарил, а визирь прошелся взад-вперед по устилавшим его шатер коврам и сказал собеседнику:

— Ничего. Бывает. Я, хвала Аллаху, чувствую себя лучше, и теперь сам возьмусь за дело. Кяфиров мы тоже потрепали. А теперь вновь заговорят мои большие пушки!

— Думаю, надо бы начать и саперные работы. Мало ли… Понадеялись на пушки, а вот их недостаточно. И флот опозорился. Нет, я всегда говорил: только пехота, только конница и только пушки! Вот кто пройдет везде и все сделает. А флот — это так, годится только для того, чтобы армию перевезти.

Мизак не был вполне согласен с обрисованной анатолийцем ролью флота в войне, но возражать благоразумно не стал: кто ж не знает о вечной распре флотских с сухопутными!

Взял слово хитрый старичок Сулейман, доселе молчавший:

— А надо было плавучий мост протянуть. Это вам не флотские лоханки! По нему наши воины волнами лились бы на этот проклятый мол, пока не затопили бы его собой, погребя под собой и всех христиан!

Мизак не счел нужным отвечать, лишний раз показывая старику, что тот проштрафился, поддержав идею нападения. А еще гневом султана грозился, пес старый!

— Может, и так, — меж тем задумчиво протянул бей-лербей. Как сухопутному военному деятелю ему эта идея пришлась по нраву.

— Нет-нет, туда пока соваться мы не будем. Предлагаю средство, может быть, несколько медленное, но верное. Смотрите, — визирь извлек чертеж крепости, выполненный еще Фрапаном. — Перебежчики говорят, что вот здесь и здесь стены хоть и толсты, но гнилые. Об этом же, насколько помню, и наш бесполезный немец упоминал.

— Что тут? — спросил Сулейман-бей.

На сей раз главнокомандующий удостоил его ответом:

— Участок обороны итальянского подразделения, внутри — еврейский квартал.

— Это хорошо, — потер сухонькие ручонки Сулейман. — Поссорить румов с франками[22] не вышло, так восстановим против христиан евреев.

— По-моему, этих и восстанавливать особо не надо, — изрек анатолийский командующий, и Мизак согласился с обоими:

— Да, надо учитывать, что под нашей властью им живется несравненно вольготнее, нежели под властью франков, каждый из которых видит в их племени потомков тех, кто распял Ису[23]. В общем, так хочу сделать: поставлю шесть… нет, восемь больших пушек — они сметут стену до основания! И общий штурм по двум направлениям — на итальянский пост, и на еврейский квартал. Они, вообще, рядом, так что где тонко, там и рванет. Полагаю, у евреев сработает раньше — а франки будут заняты своей башней. Что скажете?

— Неплохо, — отозвался анатолиец, — но я повторюсь: надо вести и земляные работы. Засыпать весь ров — так и штурмовать удобней, и осадные машины подвести, а кроме того можно скрытно прокопать ниже рва и подвести под стены хорошую мину. Уж рванет — так рванет, и без лишних затей. Опыт у моих людей есть, пороху — хоть отбавляй. Вот что я думаю.

Мизак погладил бороду, подумал — и дал свое высокое согласие:

— Да, не повредит. Людей много, будет чем заняться. Может и не понадобиться, а если будет надобность — вот оно, все готовое, под рукой.

— Жалко, немца в город заслали, — желчно отозвался Сулейман. — Толковый в этаких делах был человек!

— Почему "был"? И сейчас есть, — сказал Мизак-паша. — Только, как передают, напуган сильно, и веры ему нет. А что его хвалить, обезьяну этакую! — вдруг взъярился он. — Это по его идее мы напали на гавань и получили на орехи! Тоже мне, военный гений!.. Нет, мы и сами разберемся что к чему. А я ему потом, если что, это молчание в крепости припомню…

И в тот же день, когда греко-латиняне одержали победу при форте Святого Николая, Мизак-паша начал усиленную бомбардировку итальянского участка обороны и еврейского квартала. Великий магистр, которому удалость поспать не более часа, прибыл под обстрел со своими адъютантами и начал тут же отдавать распоряжения. Ему все сразу стало очевидно — и что стена долго не продержится, и что люди погибнут под артобстрелом, а кто не погибнет, тот сойдет с ума от страха.

Ничего этого было не нужно в такой ответственный момент. Один за одним разбегались от магистра посланцы с поручениями, а сам он обратился к народу, предварительно обратив на себя общее внимание с помощью трубача:

— Слушайте меня все, латиняне, греки и иудеи! Стена не выдержит вражеского обстрела, это очевидно, но день-другой у нас еще точно есть. Поэтому если мы все дружно возьмемся за работу и, не пожалев ни жизней наших, ни жилищ, выроем ров и построим за ним новую стену, новые бастионы, как это было сделано при башне Святого Николая — только тогда мы спасем наш город, наши святыни, наши семьи. Не скрою, что это станет вам дорого — в первую очередь надо снести все дома вдоль будущей линии обороны. А затем работать придется денно и нощно, под вражескими ядрами. Чтобы обезопасить ваших близких и тех, кто, устав от тяжких работ, возымеет нужду в кратком отдыхе, я уже дал поручение доблестному рыцарю Фрикроли и отряду его бродяг выстроить для вас убежища — землянки, хорошо укрепленные деревянными брусьями и покрытые дерном. Таким не страшны никакие падающие ядра, причем обустроены они будут в сердце нашего города, у Коллакио, куда залетает гораздо меньше ядер. Это все, что я могу сделать в создавшемся положении, а также еще раз призвать вас к труду на общее благо. Скажу, как апостол Павел: никому нет преимущества, ни эллину, ни иудею. Всем работать дружно, а кто затеет распрю, то — клянусь ранами Господа — того велю казнить! Только единство перед лицом опасности спасет всех! Я сам, ваш господин и брат, буду вам примером, ибо, презрев усталость и полученные ныне раны, возложу на плечи свои труд простого работника. Итак, пусть старшины кварталов, цехов, землячеств подходят ко мне, я буду распределять обязанности.

Конечно, д’Обюссон был человеком своего времени, склонным и к определенным предрассудкам, но тем большая ему честь и слава, что в нужный момент он не только осознал необходимость во всеобщем единении, но и жесткой рукой осуществил его! При этом, разумеется, он ни на йоту не отступил от христианских ценностей. А теперь этот достойнейший муж, действительно, трудится наравне со всеми, перетаскивая камни от разрушаемых домов к начинавшему выкапываться рву, подбадривает старика-еврея с лопатой, обещая лично окрестить его за усердные труды… Его адъютанты — орденские "столпы"! — а также более мелкие орденские чины — под воздействием магистра тоже усердно работают. Мало кто воспользовался пока предложением д’Обюссона уйти в центр города и ждать, пока оборудуют то, что нам легче обозначить термином "бомбоубежище", хотя такового слова тогда, разумеется, не существовало.