Счастливого дня пробуждения - Paracosm - Страница 6

А деревья! Какие огромные! Ветки, будто карандашные рисунки, перечёркивают всё небо, как бумагу. И стволов так много, между ними петляют тонкие дорожки и уходят вглубь. Только где-то там, совсем далеко, между ними видно глухой каменный забор с чугунными ажурными шипами-навершиями.

– Можешь ходить вокруг этой клумбы. – Старик отпускает меня и прячет руки в карманы.

Ощущение свободы ошарашивает, хочется убежать, взлететь, несмотря на запрет, но всё это так страшно и волнительно! Осенний ветер лижет кожу, пахнет тут совсем не так, как наверху: запах чем-то напоминает сырые тряпки, которыми Николай вытирает пыль, но намного приятнее.

– А я могу…

– Нет, – не успеваю я закончить, сразу же перебивает он. – Только вокруг этой клумбы, и ни шагу дальше. – Он хмуро плюхается на гранитную скамейку, вжимая голову в плечи, как та смешная птичка из энциклопедии. Даже в его пятнистой лысине, кажется, отражается светлое прекрасное небо.

Наворачивая круги возле пожухлой клумбы, я разглядываю парк и наш дом. Это, скорее, целый особняк: три этажа, мансардная крыша с башнями. Стены какие-то блёклые, желтушно-серые, и краска сходит плешами, словно её давным-давно не обновляли. Отсюда я вижу окна – наверняка операционной. Угадываю даже свою палату. Но больничное крыло – это только крохотный кусочек.

А что всё остальное?

Вот так вот Николай меня и выгуливает в следующие дни. Очень быстро мне это наскучивает: ходить из раза в раз по той же тропинке по полчаса, как круговому маятнику, и ничего нового не видеть. На вопросы он совсем не отвечает, только огрызается и приказывает молчать. Зато, когда к нам изредка присоединяется доктор, он выводит меня куда дальше: мы гуляем почти до самого забора, и он мне разрешает всё-всё трогать – кору, ветки, сухие листья под ногами. Если мы находим жёлуди, он позволяет их оставить. Рассказывает про деревья вокруг, про экосистемы, фотосинтез, циркуляцию воды. Показывает мне белок, прыгающих над головой с ветки на ветку, называет птиц, что порой поют над нашими головами. Даже показал мне старое гнездо!

Это всё очень кстати, потому что наши уроки сократились и он всё чаще даёт мне книги для самостоятельного чтения, а на занятиях лишь объясняет то, что осталось непонятно.

Глава 3

Незаметно пришла зима и оказалась ещё красивее, чем мне представлялось, – сверкающая, чистая, белоснежная. Моя первая зима. На морозе на ярком солнце сугробы переливаются серебряной пыльцой. Меня так веселит хруст снега под подошвами, и можно вытаптывать на нём всякие рисунки и надписи, словно на огромной восковой дощечке. Вот цветочек, вот треугольник, вот огромная цифра пять!

– Небольшой минус и высокая влажность. – Доктор зачерпывает снег и немного мнёт его. – В такую погоду, как сейчас, из снега можно лепить. Смотри. – Он протягивает мне ладонь, на которой лежит белый шарик.

У меня просто дыхание спирает от восторга. Это же невероятно! Это же вода! Которая мнётся, словно пластилин!

– А мне… Мне можно? – осторожно спрашиваю я. – Николай мне даже за один вопрос об этом затрещины раздавал.

– Конечно, давай, – подбадривает доктор. – Знаешь, снег ведь на самом деле не белый. Нам это только кажется из-за того, как в нём рассеивается отражённый от солнца свет. – Он подкидывает на ладони снежок, задумчиво глядит на него, а потом сминает в руке. – Это солнечный свет в видимом спектре белый, а сами кристаллы воды прозрачные.

– А снег, выходит, состоит из кристаллов? – Я озадаченно смотрю на мягкую холодную субстанцию в руках. Кристаллы – для меня это что-то твёрдое, имеющее конкретную форму. А снег мягкий. Как моя подушка.

– Из очень мелких. Которые легко ломаются. Но в основном из воздуха. Смотри. – Он подносит ко мне свою руку и показывает что-то на тёмном рукаве пальто. Снежинка, словно крохотная звёздочка. – Шестиконечная. Потому что у молекулы воды гексагональная структура. Вот эта красивая. В основном, конечно, снежинки формируются дендритами. – Он указал на ветки кустарников. – Древовидными структурами. Как и всё в природе, даже формирование снежинок – очень сложный, многоплановый процесс. Их форма зависит от сотен факторов: атмосферное давление, температура, скорость ветра, относительная влажность, вокруг какого ядра она будет формироваться, будет ли у неё вообще ядро, скорость фазового перехода, широта и долгота, упругость водяного пара, сила гравитации и так далее. Если минус будет небольшой, то снежинки будут похожи на иголочки. А если почти около нуля, как сейчас, то на хлопья. И нам очень повезло, что мы сейчас здесь нашли вот такую красивую снежинку. Это редкостная удача. – Снова он указывает взглядом на ровную звёздочку на обшлаге рукава. – Природа настолько сложна и изменчива, что ни одной похожей снежинки в ней нет. Они все уникальны.

– Ни одной? – на секунду пугаюсь я и оглядываюсь вокруг.

Выходит, всё вот это, вся вот эта красота – она настолько хрупкая, и её жизнь так коротка, а я просто топчусь по ней и ломаю в своих руках всю эту уникальность? Вмиг становится стыдно. Вот бы законсервировать все эти сугробы, чтобы они никогда не таяли, чтобы хоть как-то сохранить им жизнь, чтобы кто-то их увидел и запомнил. И так хочется забрать эту редкую прекрасную снежинку, но ведь стоит мне её коснуться – и она исчезнет. Так что я таращусь на неё, почти не моргая, пытаюсь вобрать в себя каждую линию – единственная такая, и скоро её не станет.

– Ни одной, – кивает доктор. – Всё в природе уникально. От каждой снежинки, каждого дерева и каждого листа на нём до целых планет. Наша планета в каком-то роде та же снежинка, ей повезло сформироваться именно так, что здесь возникла разумная жизнь. И это куда более редкая удача, чем шестиконечная форма при текущей погоде. – Он смахивает снег с рукава, и с этим коротким движением исчезает целая снежинка-планета, такая редкая, что на её шести лучиках есть разумная жизнь. – Но и она неизбежно исчезнет. Всякая жизнь скоротечна. Это можно назвать глупостью, но мне хочется побороться со временем.

Пусть, говоря всё это, доктор и смотрит на меня, но говорит он вовсе не со мной.

– Хватит спрашивать! – ворчит Николай. – Доктор уехал.

– Как уехал? Куда? – Я потерянно смотрю в спину ползающего на карачках старика, который вытирает сырой тряпкой пыль с батарей под подоконником.

– Тебя это не касается. – Он с кряхтением поднимается с колен и ковыляет к следующей батарее. – По делам.

– По каким делам?

– По важным!

К зиме ему стало ещё тяжелее ходить: похоже, у него болят суставы, и он едва подволакивает за собой ноги, отчего и настроение испортилось пуще прежнего.

– А когда вернётся? – пугаюсь я. Никогда ещё доктор не покидал особняка, а вдруг он больше совсем-совсем не приедет?

– Займись делом! – скрежещет старик.

Дни стали короче, ночи – длиннее. Из-за темноты чаще клонит в сон, за окном из-за вечных снегопадов практически мёртвая стылая тишина и такая же мгла: во всём саду лишь два убогоньких фонаря возле разрешённого мне для прогулок пятачка. Каждый следующий день похож на предыдущий, будто время замкнуло в круг. Подъём, умывание, зарядка, капельница, прогулка, учёба, анализы, чтение, инъекции, немножко игр, купание, укол снотворного, отбой. Почти всё моё время проходит в классной комнате за чтением и решением арифметических и геометрических задачек из оставленных доктором учебников. И иногда мне ещё удаётся побегать по коридору, пока старик не видит.

Стало совсем одиноко. С Николаем даже изредка не поговорить, он всегда огрызается. Если вопрос ему не нравится, может и ударить. А вопросов у меня скопилась целая гора, но самые животрепещущие касаются даже не биологии или географии, а происходящего кругом. Зачем на окнах решётки? Почему мне нельзя покидать больничное крыло? Почему нельзя выходить за территорию дома? Что там находится? Когда я смогу увидеть других людей? Где они все? Что на других этажах?