Голод богов (1) - Розов Александр Александрович "Rozoff" - Страница 37

— И мы дадим им уйти?

— Не беспокойся, мой добрый Йона, — спокойно сказала Светлая, — их там встретят. А нам надо всего лишь не дать им вернуться… Дон Пага, где вы?

— Здесь, Светлая! — рявкнул вольный капитан, появляясь из завесы колышущейся пыли, будто чертик из коробочки и картинно поднимая на дыбы своего серого жеребца. Покрытый шрамами, вечно улыбающийся, в любой момент готовый броситься в любую драку, лучший наездник среди вольных капитанов Запроливья.

— Возьмите шесть сотен кавалерии, следуйте за ними на почтительном расстоянии и, когда они ввяжутся в бой, ударьте им в спину.

— В бой с кем? — вежливо поинтересовался дон Пага. Сама по себе мысль ударить по многократно превосходящим силам противника, казалось, совершенно его не смущала.

— Сами увидите, — строго сказала Светлая, — и помните, атаковать не раньше, чем они хорошенько завязнут. Ваша легендарная удаль пусть потерпит немного. И еще. Ни один из них не должен уйти живым.

— Будет исполнено! — рявкнул вольный капитан и бросил коня в галоп.

…

… У дона Кси и Араты Горбатого была своя манера воевать и свои приемы. Простые, но действенные. Те, которым можно за считанные часы обучить озлобленных, но ничего не смыслящих в ратном деле крестьян.

Орденская конница неслась по, казалось бы, пустому лугу, когда перед ними из высокой, по пояс рослому человеку, травой, внезапно поднялись неровные ряды угрюмых людей, вооруженных длинными вилами, баграми, рогатинами и косами, наскоро переделанными в пики.

Эти люди шли день и ночь с одной-единственной целью: убивать тех, кто совершил единственное, чего нельзя простить никому — ни человеку, ни даже богу. Тех, кто надругался над самой землей, над всем тем, что родит земля и над всеми бесчисленными поколениями тех, кого кормила земля и кого она принимала в свой срок…

— К бою! — крикнул магистр Боза, вырывая меч из ножен… Успел подумать: «бесполезно, их не меньше двадцати тысяч». А потом думать было уже некогда — началась жестокая сеча.

Первые ряды неумелого крестьянского ополчения пали почти сразу, иссеченные длинными мечами и затоптанные копытами, сами не нанеся противнику ощутимого урона. Но стремительный бег конной лавы замедлился — и этого было достаточно, чтобы она завязла в плотной массе человеческих тел. Тут преимущество обученных орденских кавалеристов было сведено к минимуму. Лишенные подвижности, сражаясь в одиночку против троих — четверых противников, они были обречены. Но эта обреченность придавала им сил — с отчаянием людей, которым совершенно нечего терять, стиснув зубы, они отчаянно рубили направо и налево. Даже сброшенные с коней, они, порой, ухитрялись встать и рубить, рубить, рубить… пока удар в спину багром, рогатиной или просто засапожным ножом не укладывал их на землю вторично и уже окончательно…

Вот конница еще замедлилась… Потом — остановилась, завязнув в месиве живых, мертвых и искалеченных человеческих и конских тел.

И вот тогда, сзади, раздался рев шести сотен глоток:

— Светлые! Светлые! Бей! Руби!

Сильна и искусна была кавалерия дона Паги, даже разбавленная вдвое бойцами из варваров Верцонгера. Здесь каждый умел стрелять с седла из короткого лука и биться верхом, с мечами в обеих руках, управляя конем лишь движениями коленей.

Исход дела был решен и так, но внезапный удар в спину орденской коннице превратил битву в побоище. Позже дон Пага за чаркой вина скажет, что, мол, не меньше тысячи этих горе-вояк от сохи благодаря его ребятам заново родились в этот день — иначе лежать бы им изрубленными на том поле. Как легли в этом страшном бою более восьми тысяч крестьян… Но это все будет потом — а сейчас его кавалеристы рассекали ряды противника и гонялись по полю за теми из вражеских всадников, кто пытался спастись бегством…. Солнце еще не перевалило за полдень, когда все было кончено. Осталось огромное поле, заваленное вперемежку изуродованными человеческими телами и конскими тушами. Где-то стонали и хрипели раненные. Тучи мясных мух слетелись на запах свежей крови. Среди всего этого, маленькими группами устало бродили крестьяне, вытаскивая своих и добивая чужих…

Кто-то из ополченцев, по традиции, заработал полновесную золотую монету, принеся на пригорок, где расположились командиры, отрубленную голову магистра Бозы.

— Может, принести ее Посланнице или Румате? — задумчиво спросил вольный капитан, — что скажете, дон Кси?

— Даже и не знаю, — также задумчиво ответил тот, — Посланнице как-то неудобно, видите, как неряшливо отрублено?

— Да, — согласился дон Пага, переворачивая голову носком сапога — сразу видно, крестьянин рубил. В три удара, и все три — косые. Да еще щека отсечена и один глаз выбит… Может, лучше дону Румате?

— Дону Румате не надо, — вмешался Арата, — он почему-то этого не любит. А тем более, она действительно серьезно испорчена.

— Значит, совсем негодная голова, — заключил вольный капитан и, небрежным пинком ноги, отправил голову магистра Бозы в ирригационную канаву.

** 21 **

… Если бы Румата задержался с высадкой хоть на четверть часа, ему не досталось бы ни одного пленного. Вышедшие из леса ночные охотники дона Кси с расстояния полсотни футов деловито расстреливали последних орденских солдат, сбившихся в кучки и полностью утративших волю к сопротивлению.

При появлении дона Руматы они остановились и нестройным хором прокричали:

— Слава Светлым!

Румата по-имперски отсалютовал мечом и распорядился:

— Старшего — ко мне.

Вскоре явился здоровенный детина, грудь — колесом, борода — лопатой.

— Меня звать Илг-Обжора, — пробасил он, — Вы посылали за мной, Светлый. Я к вашим услугам.

— Почтенный Илг, я намерен приобрести у вас четверых пленных.

— Этих, что ли? Отдам не дорого. Ну, скажем, по четыре золотых.

— Идет, — сказал Румата, — дайте мне этого, этого… и вон тех двоих.

— Сейчас сделаем, — Илг махнул рукой сопровождавшим его парням с алебардами и они немедленно начали отделять выбранных Руматой людей от остальных.

— Я чего подумал, Светлый… Может, возьмете еще одного, вот этого, для ровного счета? Как раз двадцать монет получится. Видите у него нашивка? Это — сотник, может, пригодится.

— Хорошо, беру и сотника тоже, — согласился Румата, отсчитывая монеты.

Стороны остались довольны сделкой, так что «ночные охотники» проводили отплывающую ладью все тем же кличем:

— Слава Светлым!

А потом, не торопясь, расстреляли оставшихся вражеских воинов, рассудив, что этих-то уж точно никто не купит.

…

Переправившись на левый берег, где уже был оборудован вполне сносный лагерь, Румата приступил к допросу пленных. Начал с самого слабого и запуганного. Этот почти ничего не знал. С его слов выходило, что всех солдат напоили каким-то особым питьем, после которого они заснули крепким сном в Баркане, а проснулись уже здесь, у реки K°. Еще трое почти слово в слово повторили его рассказ, добавив, впрочем, некоторые немаловажные подробности.

Как оказалось, великому магистру было откровение свыше: к нему явился ангел и сообщил, что весь Арканар проклят богом за поголовное отпадение от церкви, а также за обращение к языческим демонам и врагу рода человеческого. Ангел повелел собрать армию, которая чудесной силой будет перенесена в Арканар, чтобы покарать дьяволопоклонников, сжечь огнем их капища и пресечь на корню сатанинские ритуалы, оскорбляющие бога.

Далее конклав предстоятелей публично отпустил идущим на священную войну все грехи, как прошлые, так и будущие, в знак чего каждому солдату был вручен серебряный нагрудный трезубец, освященный в благодатных родниках, что близ Питанских болот.

Располагая всей этой информацией, Румата взялся за сотника. Этот оказался крепким орешком и говорить отказывался наотрез. Вернее, он говорил — но его речь сплошь состояла из апелляций к всевышнему и проклятий в адрес Руматы и всех присутствующих. Присутствующим это довольно быстро надоело и они выразили единодушное мнение, что если сотнику как следует прижечь пятки, то он сразу же станет гораздо более пригоден для беседы по существу.