Высокие ставки - Френсис Дик - Страница 10

— Я их делаю не так часто, — пояснил я. — Большую часть времени я провожу на скачках.

— Ладно, — сказала она. — Сдаюсь. Вы меня поймали. Раскройте, наконец, свою тайну.

— Хотите еще кофе?

— Мистер Скотт... — начала она, потом осеклась. — Глупо как-то звучит, правда?

— Глупо, мисс Уорд. И вообще, почему мы до сих пор на «вы»?

— Стивен...

— Вот, так гораздо лучше.

— Мама зовет меня «Александра». Милли меня зовет «Эл». Ты можешь называть как хочешь.

— "Элли" пойдет?

— Да бога ради.

— Я изобретаю игрушки, — пояснил я. — Беру патенты. Другие люди их производят. А я получаю авторские.

— О-о.

— Что означает это «о-о»? Понимание, восхищение или просто скуку смертную?

— Это означает: «О, как классно! О, как интересно!» Я еще никогда не встречала людей, которые занимаются чем-то подобным.

— А ведь таких очень много.

— Это ты изобрел игру «Монополия»?

— К сожалению, нет! — усмехнулся я.

— Но твои игрушки тоже в этом духе?

— В основном механические.

— Как странно... — начала она, потом остановилась. Но мне это говорили достаточно часто, так что я докончил за нее:

— Как странно, когда взрослый человек проводит свою жизнь в стране игрушек?

— Ну вот, ты сам сказал.

— Детей надо развивать. Она поразмыслила.

— Ну да, ведь нынешние дети — это наши будущие правители?

— Ну, так высоко я не замахиваюсь. Нынешние дети — это будущие отцы и матери, учителя, фермеры и бездельники.

— И ты исполнен миссионерского зуда?

— Да, особенно когда получаю очередной чек.

— Ты циник!

— Лучше быть циником, чем напыщенным занудой.

— Это честнее, — согласилась она. Ее глаза улыбались в мягком свете, отчасти насмешливо, отчасти дружелюбно. Серо-зеленые, блестящие глаза, с голубовато-белыми белками. Брови у нее были безукоризненные. Нос короткий и прямой, уголки губ чуть приподняты, на щеках — едва приметные ямочки. В общем, не стандартная красавица, а миловидная и энергичная женщина с характером. Жизнь уже успела оставить на ее лице легкие, чуть заметные следы. Удачливая, довольная жизнью. Не знающая тревог и смятения. Очень уверенная в себе, знающая о своей привлекательности и преуспевающая на избранном поприще. Явно не девственница: у девушек взгляд другой.

— А до четверга ты будешь занята? — спросил я.

— Ну, несколько минут выкроить смогу.

— А завтра?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Нет, завтра времени нет совсем. Вот в понедельник, если хочешь...

— Я за тобой заеду, — сказал я. — В понедельник утром, в десять.

Глава 4

Судя по голосу в телефонной трубке, Руперт Рэмзи не особенно обрадовался известию о моем визите.

— Да, конечно, если хотите навестить лошадей, то приезжайте. Дорогу знаете?

Он дал мне четкие и подробные указания, и в воскресенье, в половине двенадцатого, я миновал белые каменные ворота и остановился на большой, усыпанной гравием площадке возле его дома.

Это был настоящий дом эпохи короля Георга: простой, с просторными комнатами и элегантными лепными потолками. Но мебель не была нарочито антикварной — все эпохи смешались, создавая общую рабочую атмосферу, абсолютно современную.

Руперту было лет сорок пять. Обманчиво медлительный, а на самом деле — очень энергичный. Говоря, он слегка растягивал слова. Я видел его только издалека. Встретились мы впервые.

— Здравствуйте. — Он пожал мне руку. — Зайдемте ко мне в кабинет?

Он провел меня через белую входную дверь, через просторный квадратный холл в комнату, которую он называл кабинетом. Обставлена она была скорее как гостиная, если не считать обеденного стола, который служил письменным, и серого шкафа с папками в углу.

— Присаживайтесь, — он указал на кресло. — Сигарету хотите?

— Не курю.

— Разумно.

Он усмехнулся так, словно придерживался другого мнения, и закурил сам.

— Судя по виду Энерджайза, последняя скачка далась ему нелегко, — сказал он.

— Он выиграл без особого труда, — возразил я.

— Да, я тоже так подумал. — Руперт затянулся и выпустил дым через ноздри. — И все-таки он мне не нравится.

— Чем?

— Ему надо восстановить силы. Мы этим займемся, не беспокойтесь. Но сейчас он выглядит чересчур исхудалым.

— А как остальные двое?

— Дайэл из кожи вон лезет. А с Ферриботом еще надо работать.

— Боюсь, Ферриботу больше не нравится участвовать в скачках.

Сигарета Руперта застыла, не донесенная до рта.

— Почему вы так думаете? — спросил он.

— Этой осенью он участвовал в трех скачках. Вы ведь, наверно, заглядывали в каталог. Все три раза он показал плохой результат. В прошлом году он был полон энтузиазма и выиграл три скачки из семи, но последняя скачка была очень тяжелой... и Раймонд Чайльд избил его в кровь хлыстом. И этим летом, на пастбище, Феррибот, похоже, решил, что, если он будет слишком близок к победе, ему снова придется отведать хлыста, так что единственный разумный выход — не высовываться. Вот он и не высовывается.

Руперт глубоко затянулся, поразмыслил.

— Вы рассчитываете, что я добьюсь лучших результатов, чем Джоди?

— С Ферриботом или в целом?

— Ну, скажем... и в том и в другом. Я улыбнулся.

— От Феррибота я многого не жду. Дайэл — еще новичок, величина неизвестная. А Энерджайз может выиграть Барьерную Скачку Чемпионов.

— Вы не ответили на мой вопрос, — мягко заметил Руперт.

— Не ответил. Я рассчитываю, что вы добьетесь других результатов, чем Джоди. Этого достаточно?

— Мне бы очень хотелось знать, почему вы с ним расстались.

— Из-за денежных недоразумений, — сказал я. — А не из-за того, как он работал с лошадьми.

Он стряхнул пепел с механической точностью, показывавшей, что мысли его заняты другим. И медленно произнес:

— Вас всегда устраивали результаты, которые показывали ваши лошади?

Вопрос завис в воздухе. В нем таилось множество мелких ловушек. Руперт внезапно поднял голову, встретился со мной взглядом, и его глаза расширились — он понял.

— Вижу, вы понимаете, о чем я спрашивал.

— Да. Но ответить не могу. Джоди обещал, что привлечет меня к суду за оскорбление личности, если я кому-то расскажу, почему я порвал с ним, и у меня нет оснований не верить этому.

— Эта фраза — сама по себе оскорбление личности.

— Несомненно.

Руперт весело встал и раздавил окурок. Теперь он держался куда дружелюбнее.

— Ну, ладно. Пошли, посмотрим ваших лошадок. Мы вышли во двор. Повсюду чувствовалось процветание. Холодное декабрьское солнце освещало свежевыкрашенные стены, двор был залит асфальтом, повсюду аккуратные цветочные кадки, конюхи в чистых комбинезонах. Ничего общего с тем беспорядком, к которому я привык у Джоди: никаких метел, прислоненных к стене, никаких сваленных в кучу попон, бинтов, щеток и ногавок, нигде ни клочка сена. Джоди любил показывать владельцам, что работа кипит, что у него о лошадях постоянно заботятся. Руперт, похоже, предпочитал прятать пот и труд с глаз долой. У Джоди навозная куча была всегда на виду. У Руперта этого не было.

— Дайэл стоит вот тут.

Мы остановились у денника, расположенного снаружи основного прямоугольника, и Руперт ненавязчивым щелчком пальцев подозвал конюха, стоявшего футах в двадцати.

— Это Донни, — сказал Руперт. — Он ходит за Дайэлом.

Я пожал руку Донни — крепкому парню лет двадцати, с неулыбчивыми глазами, всем своим видом демонстрировавшего, что его не проведешь. Судя по тому, как он взглянул сперва на Руперта, а потом на лошадь, это было не недоверие лично ко мне, а общий взгляд на жизнь. Мы полюбовались некрупным рыжим крепышом. Я попробовал дать Донни пятерку. Он взял, поблагодарил, но так и не улыбнулся.

В том же ряду, чуть подальше, стоял Феррибот. Он смотрел на мир потускневшими глазами и даже не шелохнулся, когда мы вошли в денник. Его конюх, в противоположность Донни, одарил его снисходительной улыбкой и пятерку взял с видимой радостью.