Рысюхин, это можно пить?! (СИ) - "Котус" - Страница 47

— Ой, я этого офицера знаю — они со своими картечницами рядом с нашими стояли, с левого краю.

— Быстро их перебросили.

— Да, боятся, что недобитки пройдут через лес и пойдут в сторону Червеня.

Километра через полтора-два повернули круто влево, на поперечную дорогу. Дед начал было рассказывать про то, что в его мире ни этого леса, ни дороги нет, а в Чернову можно проехать только через Рудню, но осёкся — да и я чуть было не утопил педаль тормоза. И было с чего — над дальним краем поля висел на высоте метров пятьдесят дирижабль! До этого его закрывали то крыша кабины, то деревья вдоль дороги — а вот сейчас, пожалуйста, во всей красе! Причём не какой-то транспортник, а боевой! Транспортник заходит на снижение со стороны Минска… Мама дорогая, что здесь происходит⁈

— Маш, эта колбаса здесь давно висит?

— Когда я уезжала с ранеными — его ещё не было.

— Ага, как и положено — главные силы прибыли после того, как всё закончилось. Ладно, нам от них ничего не нужно, а если им что надо — пусть сами нас ищут.

Посреди деревни почему-то красовался пустырь, точнее, деревня была выстроена в форме буквы «П» вокруг него, перекладиной к полю и дальнему лесу. На краю просёлка, скорее даже колеи, соединяющей ножки этой буквы, кабиной к нам стоял трёхосный грузовик с миномётом, метрах в двадцати пяти — тридцати по обе стороны разместились миномёты переносные. Всё вокруг оказалось завалено снарядными ящиками, очевидно пустыми. А перед грузовиком на постаменте, сложенном из тех же ящиков, лежало укрытое полотном тело. И мне стало на мгновение стыдно за свою радость при виде его — радость от того, что оно одно, а не больше. Подъехав поближе я сначала увидел пятна крови на первой траве справа от позиций, вплотную к миномёту, а потом — сидящего на платформе грузовика Ивана Антоновича, жутко уставшего и с лицом, покрытым разводами грязного пота.

— Юрий Викентьевич⁈ Как вы здесь⁈

— Колёсами, Иван Антонович, колёсами. Как вы здесь вообще? Да не вставайте вы, что за глупости!

Мой воевода похлопал рукой по лежащему рядом ящику.

— Вот наши спасительницы. Три их осталось.

— В каком смысле⁈

— Три мины — всё, что осталось, остальное расстреляли. На складе пусто. Ещё осталось семь патронов к крепостным ружьям и шестьдесят два винтовочных. Это на всех. Правда, ещё в здании портала ящик патронов есть. И всё.

У меня аж волосы на затылке дыбом встали, и по спине холодом окатило. Если учесть, что в кассете картечницы — сорок патронов, то к концу боя дружинники остались почти с пустыми руками. Ещё совсем чуть-чуть — и пришлось бы или сходиться врукопашную, или всё бросать, возможно — включая раненых, и удирать. Позднее, из рассказов Старокомельского, Маши (когда она успокоилась), бойцов дружины и других участников событий я смог сложить единую и вроде бы непротиворечивую картину событий.

Жители Шубников, как можно понять из названия, занимались изготовлением шуб. На самом деле, в основном шили кожухи и тулупы для жителей окрестных деревень и на продажу на рынках Смолевич и Червеня, но и с мехом работали тоже, хоть и редко. Понятно, что у них была своя мастерская по выделке кож, и так же понятно, что её постарались вынести подальше, на другой берег речки. Ну, и кожевенники переселились за мост, на выселки. Воспользовавшись тем, что в лесу есть место, закрытое от посторонних глаз и куда никто не ходит, они построили там стационарный самогонный аппарат — конкуренты, понимаешь — и по очереди его использовали. Вот возвращавшиеся с ночной смены два кума и обнаружили первыми изнаночных тварей.

Надо сказать, что Волна не выплёскивается сразу, мгновенно. Прорывы открываются в течение пятнадцати — двадцати минут, иногда и до получаса это растягивается, и первые вышедшие из них монстры ничего особенного из себя не представляют — прорыв как прорыв. Они разбредаются по округе и лишь потом, когда Волна сформируется, становятся её разведчиками. В общем, от вышедшего на тропинку крысюка кумовья отбились с помощью топора и рогатины, которую стали брать с собой после появления в округе стада диких кабанов. Правда, разбили четверть самогона, о чём сожалели даже через неделю. Испуганные самогонщики бросились к домам, предупреждать о прорыве, а визг свиней. На которых наткнулись будущие разведчики волны, только добавил скорости. Дома они чуть ли не пинками выгнали всех домашних за мост, в деревню, побросав все дела и имущество — и правильно сделали, первые твари выскочили к реке буквально через три минуты, только и успели разбить на мосту пару горшков с живицей и зажечь его.

Мост, кстати, был тот ещё — старший брат снесённого нами сооружения через реку Тальку. Разве что побольше размером и без сквозных дыр в настиле. Но один раз проехавший по нему на пикапе по дороге на похороны главы рода тогда ещё Пробеляков больше никогда этой дорогой не пользовался. В общем, сгорел — и к лучшему. Сразу отрядили верхового в Верхнее и Алёшкино.

Из трёх хуторов, располагавшихся в лесу южнее речки, спасся только один паренёк двенадцати лет, по иронии судьбы — с ближнего к прорыву хутора. Они с отцом как раз обихаживали нового, прошлой осенью купленного, коня, когда увидели появившихся на краю вырубки тварей. Отец забросил сына на спину неосёдланному коню и приказал скакать, предупредить соседей. Ближние соседи, похоже, предупреждению не вняли — судя по тому, где были найдены окровавленные ошмётки одежды, до последнего занимались повседневными делами. Дальние поверили, но степень опасности не поняли — стали зачем-то грузить на телегу скарб, включая сундук с дочкиным приданым и курей в корзинах, а потом неспешно двинулись в сторону Черновы, привязав вторую лошадь и корову к задку телеги. Догнали их, этих чересчур хозяйственных, метрах в трёхстах от опушки. Если бы не стали страдать фигнёй — к появлению тварей на опушке были бы минимум на полпути от неё до Черновы, где уже разворачивалась моя дружина, а если бы гнали коня рысью — и вовсе бы проскочили за спину бойцам. Жадность убивает, что ещё сказать.

Получив предупреждение и подняв дружину по тревоге Иван Антонович приказал было снимать грузовой модуль с трёхосного рейдового броневика, но ещё во время разговора со мной отменил это распоряжение, приказав загружать туда оба переносных миномёта и боеприпасы «под крышу». Терять время на изъятие и загрузку гражданских авто он не стал, отдав соответствующие распоряжения, включая сбор ополчения своему тёзке, Силантьеву и передав Мурке мою просьбу возглавить «колонну снабжения».

Пока грузили грузовик, уж простите за тавтологию, на крыши боевых модулей поставили в турели тяжёлое оружие, то есть — картечницу и оба крепостных ружья. Этих монстров мой воевода выторговал у военных сверх царского подарка, под списание. Гладкоствольные «бабахи» калибра дюйм с четвертью — их даже не стали перестволивать на метрический калибр — с длиной ствола почти два метра, зато изначально казнозарядные, пусть и с чудовищно примитивными затворами, которые пришлось переделывать под что-то вменяемое. К ним шли соответствующих размеров патроны, похожие на заряды к охотничьим ружьям, трёх видов: с круглой пулей, с чугунной дальней картечью и со свинцовой ближней. Пулевые мы переделали под нарисованную дедом «турбинку»[1] — жуткая вещь оказалась. Скорее снаряд, чем пуля, внешне похожий на уменьшенную миномётную мину и весом примерно двести пятьдесят граммов. Если туда ещё поместить пару макров для дополнительного взрывного урона — вообще жуть получится, но ни свободных кристаллов, ни времени для работы над взрывателем физически не было.

Ладно, что-то я отвлёкся. В пятиместные кабины и боевые модули пяти броневиков поместилось сорок пять бойцов, считая с шофёрами. Колонна получилась более чем внушительная: автомобили одного стиля, три — с тяжёлым оружием на крышах и с торчащими из люков стрелками при нём, один непонятный, с цельнометаллическим кузовом и грузовик — но с точно такой же кабиной. Пожалуй, именно внушительность помогла заставить разобрать баррикаду, она же будущий костёр, на мосту в Рудне и не дать собрать её обратно сразу же за спинами. Внушительность — и обещание, что скоро будет идти ещё одна колонна. Ещё внушительность привела к тому, что пятеро жителей Черновы, уходившие переждать беду в Рудню, развернулись и пошли обратно домой — присмотреть, как они выражались, за домом и глянуть, что будет.