Князь Алтайский (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 10

Поблагодарив — по-боярски, в двадцать первом веке такая благодарность выглядела бы как откровенное хамство — я вернулся к ожидавшим меня за другим столом моим людям. В лице Нафани, Клавы, поручика Ржевского — который мне все об Омске и рассказал, он же меня здесь дожидался — а также неотвязного пчеловода Николы, который как-то сам собой оказывался всюду, куда бы я не отправился.

И эти самые лица как-то очень напоминали лица кузнецких татар. Не шириной глаз, а общим ощущением некоторой ошарашенности.

— Что?

— Викентий Георгиевич… — выразил общее мнение, вернее, общее недоумение Нафаня, — С кем это вы сейчас разговаривали?

— С татарами кузнецкими. Они железо разное в острог привезли, я у них нужный путь узнавал.

Несмотря на то, что мы, как бы, едем на Алтай целой толпой — почти никто из толпы не знал, куда именно мы отправляемся. Может, я просто параноил, но лучше быть живым параноиком, чем мертвым идиотом. А если мои люди не знают конечного пункта назначения, то и проболтаться о том, где меня нужно искать — не смогут. Самое удивительное — никто этим самым конечным пунктом и не интересовался. Мол, боярин нас ведет куда-то в тайгу — значит, знает, куда нам надо.

Нет, особо доверенные, вроде Клавы и Нафани, мои планы, конечно, знали. Но вот, скажем, Никола в число особо доверенных не входил.

Так, я не понял. А что это мои люди так на меня смотрят? На мне что — цветы выросли или там узоры какие?

— Викентий Георгиевич… А… А на каком языке вы с ними разговаривали?

Глава 7

1

Неожиданно для всех — в том числе и для меня самого — оказалось, что я полиглот. И, сам того не замечая, могу разговаривать с любым человеком на его родном языке. А понимать вообще любой язык, на котором кто-то разговаривает, даже если для говорящего он и не родной. Не зря татары так выпучились на меня — я бы тоже ошалел, если бы ко мне где-нибудь в Аргентине подошел, скажем, гаучо и на чистейшем русском поинтересовался бы, как у меня дела.

Знание языков — вещь, несомненно, полезная. Особенно если учесть, что один малосообразительный боярин как-то не подумал над простым вопросом — а как он собирается общаться с алтайцами? Или же вы, князь, блин, Алтайский-Самозванный, полагали, что там, на огромной территории, никто не проживает? Или же что местные жители, несмотря на то, что до границ Руси верст так тысяча, будут знать русский? В общем — вещь полезная. А вот откуда она у меня?

Вообще-то знание языков могло дать использование Слова. Были такие Слова, очень редкие, но были. Только вот затык — у меня таких Слов не было. И ни у кого из моих людей их не было тоже. Тогда, блин, откуда? Откуда это знание в моей голове⁈ Я ведь, осознав, что только что разговаривал на кузнецко-татарском, не махнул рукой, а провел серию экспериментов. Ржевский, который в Омске уже давно обитал, нашел мне здесь и татар, других, не кузнецких, настоящих, из-под Казани, парочку башкир, даже одного хромого генуэзца, бог знает, какими судьбами затесавшегося в это удаленное от всего и вся место. Всех их попросили сказать что-нибудь на их родном языке, а генуэзца — еще и на латыни, которой он более или менее владел. И все эти слова, сказанные на башкирском или итальянском, я прекрасно понял. Даже ворчливое «Клянусь Бахусом, если б не семейка Заккария, с капустой бы я приехал в эту сумасшедшую страну, населенную сумасшедшими…».

Чудо, да и только…

Чудеса, как известно, случаются. В смысле — происходят. Даже здесь, в мире волшебных Слов, ведьм, колдунов и оборотней, даже здесь есть место чуду. Чудо ведь — это то, что не может произойти, но происходит. В нашем мире чудо — это то, что нарушает законы физики. Здесь — то, что нарушает законы физики и законы магии. За чудеса здесь отвечает обычно Господь. Когда самолично, вроде той истории с вином в Кане, о которой рассказывал в проповедях мой священник, а когда и через уполномоченных людей, всяких там святых, блаженных и праведных монахов. А я вроде бы ни с кем таким не сталкивался. Хотя… Я отошел от окна своей комнаты в выделенном мне тереме, порылся в своих вещах и достал оттуда крохотный пузырек с маслом.

Подарок монаха из монастыря, что на острове Буяне.

Нет, сомнительно все же. Во-первых, монах тогда точно сказал, что я буду знать, когда его понадобится применить. А я это масло как бы и не применял, просто ношу с собой. Даже не при себе. А во-вторых… Ну да — я это масло не применял, об этом я уже упомянул. И с чего бы оно тогда дало мне языкознание?

В итоге я решил, что виной всему — мой перенос сюда. Так мною и не вспомненный, кстати. В книгах же таким переносчикам… переселенцам… таким как я, в общем, автоматически дается дар понимания местных языков, иначе такой переселенец в иной мир полкниги только и делал бы, что экал и мекал, пытаясь объясниться с местными жителями. А уж какой трескотней он слышал бы самих местных — трудно даже и представить. Я, хоть и не герой книги, но, может, мне это знание тоже как-то ложилось при переносе? Тоже, конечно, сомнительно, но другого объяснения я не нашел. На этом и успокоился.

Раскрыл узкие двери и вышел на широкий балкон-галерею, опоясывающий весь третий этаж терема. Облокотился на резные перила, бросил взгляд вокруг.

Красота!

Все же хорош Омск! Хорош и красив! Снежные просторы вокруг, до самого горизонта, золотые срубы домов и крепостных башен, серые хвосты дымов, тянущихся вверх от печных труб, розовая полоса заката, раннего, зимнего. Морозец, покусывает за нос, безуспешно пытаясь пробиться к щекам сквозь заросли моей бороды. Про меховую шапку я уж и не говорю, для меня теперь надеть ее перед выходом из покоев — как раньше штаны натянуть, условный рефлекс.

Я еще раз посмотрел на золотой Омск. И подумал «Может, все же остаться?». Нет, правда, что мне в том Алтае? Зачем мне покидать Омск? Только потому, что в глупом меме, который здесь еще даже и не придумали, говорили, что его невозможно покинуть? А почему я должен делать что-то непременно поперек? Я что, это… из аниме… Снусмурмик?

Мысль о том, насколько мне будет выгодно или невыгодно, терзала меня весь остаток вечера. Даже во время нашего ежевечернего созеркаливания с Аглашенькой мы, вместо… ну вместо всяких глупостей… всерьез обсудили омский вариант. Моя любимая скоморшенька, девочка умная и серьезная, посоветовала мне дождаться ее приезда. Потому что вопрос важный и не через зеркала его решать. Она уже давно выехала из Уфы вслед за мной и будет в Омске максимум через неделю.

Возможно, именно из-за этих мыслей мне никак не удавалось заснуть. Терзало меня что-то, какая-то тревожность, не давало заснуть. Я перевернулся на спину и посмотрел в потолок.

Интересно, из какого дерева эти плахи сделаны? Из кедра или…?

Из бамбука, блин! Что за дурацкие мысли лезут в голову⁈

— Голос.

— Да, Викеша.

— Ты бдишь?

— Бдю?

Тоже глупый вопрос. Как только мы разместились в тереме, я нашел кладовку в своих покоях кладовку поукромнее и развернул там в полноценную статую свою металлическую подружку. И попросил охранять дом и подворье — что, конечно, тавтология, ибо «подворье» и означает дом с двором и постройками' — не впускать внутрь терема и особенно — моих помещений ни одного человека без разрешения. И помню, помню я про обещанный сарафан! Да, красивый, очень красивый! Сережки-то куд… хорошо, и сережки тоже…

— Спаси тебя бог, — машинально пожелал ей я.

— Чмок.

— Что⁈

— Нет-нет, ничего. Спокойной тебе ночи, Викеша.

Блин, но мне же не почудилось, да?

В общем, в голове у меня была полнейшая каша, и я б не удивился, приснись мне ночью Голос, вырезанная из кедра, вместе с Аглашей, вооруженной бамбуковыми палками, защищающими Омск от нападения бобров-оборотней.

Не удивился бы, но приснилась мне боярыня Морозова! Опять!

Я подскочил на кровати, еще чувствуя на коже влажные следы от ее поце… прикосновений. Встал, чтобы попить воды из кувшина…