Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 21

* * *

Уходили, путали следы до утра беглецы. На восток коней гнали, частью по воде. Всё одно найдут: как слух пройдет, так вся округа в облаву двинется. Нужно иным курсом идти.

На рассвете лошадей убили. Жалко было, слов нет. Не так самих коней, как ноги собственные слабые, и то, что пожалуй, недалеко уйдешь. Но имелся план — еще с Гончаром его составляли, обдумывали.

— Хоть мяса возьмем вдоволь, — сказал Игнат, вытирая саблю. — Митька, главное, ноги не сбей. Сапоги новые, им разнос нужен. А тебе еще и портянка тройная. И главное, если потеряемся — помнишь куда идти?

— Да брось, парень не хуже нас соображает, — Чижов блаженно затянулся панской папиросой. — Во — в роще на суку висел, чистый театр.

— Это да, прям Мозжухин[6]. Трагический талант! — подтвердил Игнат.

Посмеялись. А дальше поводов для веселья было не то чтобы много.

* * *

Шли только ночами, шли на север. По слухам, вроде точным, остатки отрезанной 4-й армии РККА прорвались к границе и ушли интернироваться к немцам[7]. Как оно там все прошло, было не очень понятно, но идти на восток было попросту невозможно: и далеко, и искать именно там будут. Карты нет, да и кто-где на фронте позиции нынче занимает — абсолютно неизвестно. Ляхи врали, что до Москвы дошли, но то у них в крови — надуться жабой и обпердеться.

Те ночи для Митьки Иванова в одну-единую слились. Ноги опять опухли, болели непрестанно, дождь, считай, каждый день, холодно. Днем костер считанные разы разводили — когда место дневки надежным оказывалось. А так — потник за подстилку, да френч жолнерский — одеялом. Чего им, сволочам, стоило в шинелях за беглецами выехать? Ладно, хоть белье теплым оказалось, благодарствуем, паны жолнеры.

Шел Митька почти налегке: мясо кончалось, только одежда, подстилка, да револьвер-«бульдог», что оказался в кармане галифе одного из поляков. Игнат с Чижовым винтовки бросать и не думали — было ясно, что в плен в таком виде, да после этакой славной истории сдаваться не имеет смысла. Имелись еще сабли, да «наган» с кобурой, снятый с упрямого хряка-подхорунжего, которого простым шилом хрен возьмешь. Патронов было маловато, это да. Впрочем, плана давать большое сражение у беглецов и не имелось. Вся надежда на скрытность да скромность.

За ночь удавалось всего несколько верст пройти. Пока осмотришься-угадаешь, пока обойдешь село…. Еще собаки эти, вечно загавкать норовящие, заразы блохастые. И Польша эта бесконечная, одинаковая, сырая и липкая, как сопли застарелые.

Напарывались дважды. Один раз наткнулись на местного путника, когда большак переходили. Пан-селянин углядел незнакомцев, сразу допер что к чему, на полусогнутых в кусты бросился…. Едва догнали. В последний миг орать вздумал, так поздний осенний вечер кругом, жилья-то рядом нет, кому кричать…

— Голодранец, такой же как мы. Что ж ты, деревня, так поздно до хаты брел? — вздохнул Игнат, пытаясь разглядеть зарубленного. — Митька, вот одежка для тебя. Снимаем.

— Да что, у меня своих гнид мало?

— Повозражай еще, барчук московский. Портки ветхие, да может жизнь спасут, поскольку в глаза не бросаются.

Сменил одежду Митька. Жолнерский френч поверх для тепла оставил, белье тоже дозволили сохранить, а вот памятную солдатскую фуражку пришлось на облезлый картуз поменять. Напрасно это — все едино за ляха не сойти, видно, что москаль.

Второй раз уже не напоролись, а сами «на огонек» заглянули. Конина, вкусная и без соли, давно закончилась, животы подводило не на шутку, немногочисленные ягоды и грибы особой пользы, кроме изрядной прочистки кишок, не приносили.

Хутор стоял на отшибе, судя по хозяйству, семья жила не особо большая. Но погреб имелся, и ветер был удачен. Беглецы с задов обошли хуторского барбоса — дрых в конуре у ворот. Игнат поддел клинком хилую петлю замка погреба:

— Запирают, видать, есть что прятать.

Вкуса Митька не чувствовал — набивал рот, откусывая прямо от колбасы, пропихивал в горло. Чижов кашлял, запивая чем-то из крынки, тьма погреба алчно чавкала, хлюпала, пахла дивно и забыто — жратвой домашней, сытной.

— Ох и пронесет нас, — невнятно предрек Игнат и замер. В слабом свете, падающем из двери погреба, настороженно сверкнул клинок сабли…

Да, снаружи кто-то был. Не оставили дозорного беглецы, польстились на погребные сокровища, и только обострившийся до звериного слух предупредил — уже не одни.

Игнат показал — пойдет первым, стрелять только в крайнем случае. Передал винтовку Митьке, сунул наган сзади за пояс галифе, с шашкой двинулся наружу.

Пискляво скрипнула дверь погреба, неуверенно гавкнула из-за дома собака. И гаркнули:

— Руки до горы!

— Ты чего, панове, железом живого человека тыкать удумал? — с искренним удивлением спросил Игнат. Перед ним низко согнулась коренастая лохматая фигура в шляпе и с вилами наперевес. Ну, демоническая лохматость хуторянина объяснялась характерностью нагольного тулупа местного пошива, а вилы были вполне натуральные, трезубые.

— А, курва! — лохматый поляк без лишних слов сделал разящий выпад.

Ну, видать, опыт Игната в штыковых боях и рубках был посолиднее — шатнулся в сторону от страшного оружия сельского пролетариата, перехватил за древко, одновременно двинул хозяина хутора по башке. От крепкого удара кулака, утяжеленного сабельным эфесом, с поляка слетела шляпа, сам пошатнулся, но не упал. Тоже не слаб, даром что почтенного возраста.

— Добавить? — поинтересовался Игнат, втыкая отобранные вилы в землю.

— Не вбивай! Бери що хочешь, тилько не руби, — прохрипел поляк, держась за голову. Его все же порядком покачивало.

— Рубить погожу. В хату двигай, — красноармеец показал клинком на дом.

Хозяин спорить не стал, обреченно побрел, куда приказали. Игнат предупреждающе глянул на погреб — сидите, не показывайтесь, пусть поляк думает, что в одиночку гость пожаловал.

Опять неуверенно гавкнула собака, ей ответили мычанием из хлева. Всё так же рассеянно светила на хутор бледная луна.

Чижов снова взял крынку, глотнул, утер молочные усы:

— Засыпались. Теперь ляхов или кончать нужно, или…

— Ухм, — согласился Митька, набивая рот.

Беглому красноармейцу Иванову было все равно — от внезапной сытости стало так хорошо, что хоть весь свет пропадом пропадай.

— Хорош жрать, Митька! — Чижов вырвал из рук мальчишки изжеванную колбасу. — Сейчас у тебя кишки закрутит, околеешь в два счета. Игнат там навряд ли надолго засядет чаи гонять. Собирай харч, тут мешок где-то виднелся…

Упихивали, что полегче весом и посытней. Подхватили винтовки, выбрались из погреба. За домом все так же нерешительно, с паузами, взгавкивала трусоватая собака, потом вздумала выть.

— Чует… — пробурчал Чижов.

Митька промолчал — все дожевывал. Сгоряча столько заглотил, что кусманы из горла так и торчали.

Дверь в доме не хлопала, криков не было, просто из-за угла появился Игнат, вложил саблю в ножны, махнул — уходим!

Шли через поле по стерне. Митька думал о том, что многочисленные портянки опять сбились, надо бы перемотать-переобуться, и о том, что в хате сделалось.

— Ну? Кончил? — наконец спросил Чижов, поудобнее перекладывая на спине тяжелый мешок.

— Не. Повязал веревкой, — Игнат помолчал. — Все ж мы не банда какая, не «беляки» или анархисты. Пусть и обстоятельства у нас. Да там, кроме ляха этого криворукого, еще две его бабы. Одна так и вовсе девка. Ну как я их буду рубить?

— Пожалел, значит. Ну, будет нам теперь. Хотя, может и правильно — мы же от капитала и буржуев их шли освобождать, а не рубать без разбора. Хутор вон тоже небогато живет, даром что колбаса и сплошная несознательность. Ладно, пусть сгинем, но хоть смысл останется.