Гадости для радости ...и по работе (СИ) - Ясная Яна - Страница 15

— Старлей, слушай, ну не начинай, — миролюбиво предложил я. — Ну, превысил. Дело житейское.

— Вы, капитан Сокольский, собой рисковать можете сколько угодно. Но вы думайте, кого везете.

Дэпээсник на мировую не пошел, а я бросил быстрый взгляд на пассажирское кресло: а кого я везу?

Червона на пассажирском кресле приоткрыла один глаз и недовольно взглянула на Рябушкина.

В зеркале заднего вида отразилась машина Андрея, которая съехала с дороги и прижалась к обочине.

И хотя ехали мы караваном, с одной скоростью, но второе авто резкого старлея заинтересовало мало.

Червона открыла второй глаз, и нехотя перешла в сидячее положение из лежачего:

— А что, прям сильно нарушили? — Скептично уточнила она.

— Километров эдак на двадцать, — благодушно отозвался дэпээсник, листая мои документы.

— Рябушкин, ты охренел? Двадцать километров — это в пределах погрешности измерительных приборов! — От возмущения Ваня выпрямилась окончательно.

— Это твой водила охренел, — старлей даже не дернулся осадить гражданское лицо, хамящее сотруднику ДПС при исполнении, и я окончательно убедился, что они знакомы. — Двадцать кэмэ — это от границы погрешности.

— Слушай, ну серьезно, — предпринял еще одну попытку я. — Дорога пустая, машин нет. Никакой опасности.

Но коллега проигнорировал мои слова, словно меня в машине вообще не было.

— В общем так, Ванька, дальше вы едете либо как приличные люди, либо под моим конвоем. Выбирай.

— То есть ты, старлей, открытым текстом говоришь, что покинешь пост? — Начал злиться уже и я.

Широкая ответная улыбка больше напоминала оскал:

— Да похрен. Выговором больше, выговором меньше.

— Слушай, может ты мне просто на месте штраф выпишешь?

— Не извольте сомневаться, — улыбка Рябушкина стала еще шире. — Непременно выпишу!

— Как одноклассника тебя прошу, Рябушкин, не будь сволочью, собака! — Рявкнула Червона.

— Не могу я не быть сволочью, — грустно отозвался продавец полосатых палочек. — Через что всю жизнь и страдаю!

— Ты всю жизнь страдаешь, потому что мазохист, — фыркнула Ваня. — Ну какой штраф, а?!

— Пятьсот рублей!

— Позорище, — мрачно буркнул я.

— Позорище, — согласился старлей.

Ванька откинулась на спинку сиденья и застонала:

— Признайся, Рябушкин! Ты пошел служить в ГИБДД, потому что тебе нравиться выскакивать на людей из засады и кусать!

— Не-а, я в ГИБДД пошел, потому что у нас династия. Еще прадед мой, Кондрат Дмитриевич, в рабоче-крестьянской милиции в автоинспекции служил. За ним и дед, ну, отца моего ты знаешь, а теперь вот и я.

— Женька, какой же ты душный. Как был говнюком — так и остался.

— Не-а, — Рябушкин ухмылялся с таким довольством, что так и тянуло вмазать ему в рожу. — Я вырос над собой!

— Как тебя начальств терпит, — проворчала Червона, уже сдаваясь.

— С трудом. Но ему деваться некуда — попробуй меня уволь, тут же говно польется. Но я так считаю, что будь таких душных, как я, в нашем батальоне больше — у нас на дорогах порядок был бы. Ну… или начальник мой застрелился бы. Тоже хо… тоже вариант.

Старлей торжественно вручил мне мои документы с вложенной в них квитанцией на уплату штрафа, дружелюбно кивнул Ваньке (она фыркнула и отвернулась) и отошел.

— Чего стоим? — Мрачно уточнила Червона. — Ждем, пока Рябушкин передумает и вернется пообщаться?

— Подожди…

Ну, так и есть: принципиальный Рябушкин подошел к машине Катьки и Андрея, козырнул, представляясь…

— Твою ма-а-ать! — Простонала Ваня, бессильно откидываясь на сиденье.

С места тронулись мы только через полчаса.

Червона сидела надувшаяся, как мышь на крупу.

Ехать в одной машине со злой бабой — и так удовольствие ниже среднего, а если она еще и гадалка с задатками гипнотизера… Не-не, нафиг!

— Слушай, ну, по сути-то он прав. Я действительно превысил, нарушил, а потом еще попытался корочками отмахаться… Кстати, обычно это срабатывает.

Ваня одарила меня взглядом. Даже ВЗГЛЯДОМ.

Ладно, попытка утешения не удалась. Понял.

— Зато дороги тут у вас хорошие! — Бодро сменил я тему. — Даже не ожидал, если честно. На редкость прям.

— Ой, это очень смешная история! — Оживилась Червона, и я незаметно выдохнул. — Ну, по крайней мере — поучительная. Я тогда еще в школе училась, так что это при мне было. У нас тут раньше дороги были просто убитые, постоянно. Только асфальт постелят — он уже убитый, и снова латочный ремонт. И так сколько себя помню. А в Виноградаре, между прочим, в сезон машины мотаются туда-сюда днем и ночью. Плохие дороги нам поперек души: техника убивается, ремонт дорогой, простои, опять же… В общем, себестоимость продукции растет — привлекательность падает. Мама, как председателем стала, долго с дорожниками воевала, чтобы поскромнее воровали, а то местные производители убытки очень уж несут, а в ответ ей только отписки приходили, в духе “состояние дорог обусловлено нарушениями условий их эксплуатации”. Мол, это сами местные и виноваты, что технику с перегрузом гоняют. А что летом асфальт даже под моим весом проминался, а под машиной даже пустой, и вовсе собирался складками — это, как бы, не причем было. Ну и мама однажды психанула. И к главе районного управления дорожного строительства приехала на прием группа неравнодушных пенсионерок. И, ты знаешь, честнейший мужик оказался! С тех пор у нас в районе конфетка, а не дороги!

Я уважительно присвистнул поражающей мощи “активных пенсионерок”: Черовне двадцать восемь, школу она, выходит, закончила лет десять-одиннадцать назад…

— Это что, ваши установки столько времени держатся?

— Не-а. Тетки раз в год к главе дорстроя ездят, подновляют. Он, правда, каждый год очень пытается увильнуть, но от предсказательниц, нацеленных на встречу, фиг увильнешь.

23/07

23/07

— Теть Маша!

Червона небрежно стукнула калиткой и по-хозяйски прошла во двор. Мы трое втянулись за ней, как утята за мамой-уткой.

Двор, ограниченный большим, старым домом справа и хозяйственными постройками слева, накрытый виноградником, перекинутым от крыши к крыши, выглядел одновременно ухоженным и слегка запущенным.

Виноград бросал густую резную тень и немного растительного сора на бетонное покрытие, на длинный деревянный стол с лавками с обеих сторон. Атмосферу легкой безалаберности подчеркивали небрежно брошенная на лавке кофта, ярко-голубой таз посреди двора и спящая на столе кошка.

— Гав? — с отчетливо вопросительными интонациями поинтересовалась из-за нашей спины.

Я оглянулся: в тени ворот из будки выглядывала здоровенная псина в роскошной шубе песочного цвета.

— Не, не “гав”, — уверенно отозвалась Червона, и песочное чудовище сочло этот аргумент убедительным: сложило башку на лапы и, прикрыв глаза, погрузилось в сладкую бдительную полудрему.

Червона смело прошла вглубь двора, а я задержался, пропуская вперед Катерину и вставая так, чтобы находиться между женщинами и конурой.

Судя по размеру головы (и отдельно — размеру пасти), ее обитательница если и уступала мне в весе, то вряд ли существенно. Судя по отсутствие всяких признаков цепи и предупредительной таблички на воротах — это вообще никого не парило.

Табельное осталось на работе, в сейфе, и осознание, что Червона — ясновидящая, и вряд ли допустит, чтобы клиентов, заплативших ей такие деньги, сожрала собака, было слабой ему заменой.

— Явилась, значит, — констатировала женщина вышедшая откуда-то из глубины двора, и тем самым отвлекла меня от тихой грусти по недоступному стволу. — Насовсем, что ли?

— Здрасьте, теть Маш! Ну, какой “насовсем”? — Бодро отозвалась Червона, и кивнула в нашу сторону. — По работе!

Тетя Маша в ответ хмыкнула, словно наше присутствие действительно что-то в словах Червоны объясняло.

Рослая и крепкая, неопределенного возраста (возраст не определялся в границах от шестидесяти до девяноста), хозяйка двора была отдаленно похожа на саму Червону — но не родственным сходством, а, скорее, общим типажом. Цветастый халат, белая косынка на голове, седина, морщины и очень цепкий, ясный взгляд. Абсолютно не старческий.