Серый кардинал - Френсис Дик - Страница 13

Отец явно слышал, но не сбился с шага. Я рискнул и украдкой взглянул на его лицо. И ничего не прочел. Он не выказал ни неловкости, ни тревоги.

Может быть, только веселое изумление.

Ленч в пабе прошел оживленно. Все активисты, возбужденные утренней речью, продолжали обсуждать ее. Во второй половине дня мы побывали на заводе фурнитуры, а потом на фабрике, производившей краски. Кандидат, при ходьбе опираясь на трость, внимательно выслушивал местные проблемы и обещал найти способы их решения, если его выберут. Он пожал бесчисленное количество рук и раздал бесчисленное количество автографов.

Составляя план избирательной кампании. Мервин Тэк ожидал, что кандидатом будет Оринда, которая очарует столяров и составителей красок. В свою очередь, некоторая часть рабочих рассматривала другого кандидата как узурпатора. Отец развеял такие настроения, высоко оценив работу Оринды, но не принося извинений за то, что его выбрали вместо нее.

— Прирожденный политик, — шепнула мне в ухо одна из леди-активисток.

— Учитывая, к чему склоняется страна, с Ориндой мы бы потеряли это переходящее от партии к партии место. Хотя она, конечно, так не считает. С вашим отцом у нас лучшие шансы. Но избиратели непредсказуемы. Часто они могут провалить кандидата в отместку. И они обычно голосуют за партию, а не за личность. Поэтому грязные обвинения не очень повредят Полу Бетьюну, особенно среди голосующих мужчин. В душе они не считают связь на стороне большим грехом, просто подумают: «Повезло парню». И если вы надеетесь, что женщины не проголосуют за человека, имеющего любовницу, то вы ошибаетесь. Проголосуют.

— Значит, Ушер Рудд не передвинул крестик из одной клеточки в другую?

— Если и передвинул, то не так намного, как он воображает, мелкий негодяй. На местах не очень-то обращают на него внимание. Другое дело в Вестминстере. Там до ужаса боятся копания в прошлом. И чем выше человек забрался, тем больше он ненавидит «разгребателя грязи». Разве вы не замечали: если член парламента подмочил репутацию, то быстрее всех его вышвыривает собственная партия?

Мне следовало бы ответить «нет». Я не замечают, потому что никогда не глядел в ту сторону.

По дороге в Хупуэстерн я спросил отца, что он думает об Ушере Рудде.

Но он зевнул и сказал, что от усталости валится с ног и лодыжка болит. И почти тотчас уснул. Я осторожно вел машину, ведь у меня еще не выработался инстинкт движения. На перекрестке, резко затормозив на красный свет, я разбудил кандидата.

— Ушер Рудд, — без вступления проговорил он, будто между вопросом и ответом не прошло двадцати минут, — обожжется на законах о частной жизни.

— Я не знал, что есть такие законы, — удивился я.

— Будут.

— Ох.

— У Ушера Рудда под бейсболкой рыжие волосы.

— Откуда ты знаешь?

— Он вчера был на встрече, когда кончился обед. Полли показала его мне. На нем был черный теплый тренировочный костюм и теннисные туфли. Ты его не заметил?

— Я его не помню.

— Узнай, мог ли он выстрелить.

Я открыл рот, чтобы сказать «Вау» или «Оу», но, подумав, воздержался от обоих восклицаний. Отец искоса смотрел на меня, и я почувствовал, что он улыбается.

— Не думаю, что это он, — наконец ответил я.

— Почему?

— Вместо пуль он выбирает ядовитые чернила.

— Ты уверен, что хочешь быть математиком? Почему бы тебе не попробовать писать?

— Я хочу быть жокеем. — Это так же возможно, как погулять по Луне.

— В университете Эксетсра, прежде чем дадут отсрочку в поступлении, потребуют сообщить, где ты собираешься проводить «окно на год». Это в том случае, если ты приедешь туда не в этом октябре, а в следующем году. Они не будут в восторге, узнав о скачках.

— В Эксетере есть скачки.

— Ты чертовски хорошо знаешь, что имеется в виду.

— Мне не нравятся политики. — Переменим тему.

— Политики — смазочное масло мира.

— Ты имеешь в виду, что мир не будет вертеться без смазки?

Он кивнул.

— Когда политики упираются лбом в стену, в мире начинаются войны.

— Отец, — начал я.

— Папа.

— Нет, отец. Почему ты хочешь быть политиком?

— Такой я есть, — помолчав, ответил он. — Ничего не могу поделать.

— Но ты же никогда... Я имею в виду...

— Я никогда раньше к этому не шел? Не думай, что я не взвесил все. С тех пор как я был в твоем возрасте или даже моложе, я знал, что придет день, и я попытаюсь попасть в парламент. Но для этого требовалась солидная база. Мне надо было убедиться, что я могу зарабатывать деньги. Надо было научиться разбираться в экономике. И, наконец, пришло время, совсем недавно, когда я сказал себе: «Сейчас или никогда». И вот это сейчас.

Самое длинное объяснение, какое он когда-нибудь давал мне. И ради меня он упростил его, подумал я. Стремлению требовалось время, чтобы созреть.

И вчера в «Спящем драконе» коробочка лопнула. Стремление встало в полный рост. Сейчас дракон Джулиарда проснулся, ревет и крадется через Уайтхолл на Даунинг-стрит, 10[5]. Размышляя о нем, я сбился с дороги. Пока я останавливался и изучал карту, потом, найдя, где сделал ошибку, подъезжал к стоянке с неожиданной стороны, отец не делал никаких комментариев. Только за одну эту сдержанность я был обязан ему, как оруженосец рыцарю. Каким старомодным может быть человек.

Уже давно перевалило за шесть, когда мы добрались до площади, которая к этому времени почти опустела, и все окружавшие ее магазины закрылись.

Когда я затормозил машину Кристэл, позднее предвечернее солнце заливало мягким золотистым светом асфальт.

В офисе горел приглушенный свет, но людей не было. Я отпер дверь и на столе Мервина Тэка нашел записку, лежавшую на виду:

"«Рейнджровер в ремонтной мастерской Руддов. Они тщательно все проверили и никаких неисправностей не нашли».

Глава 4

Надо бы ожидать, что отец, потративший столько нервной энергии на спектакль длиной в день, заработал вечерний отдых. Так думал я. Но во мне еще только чуть-чуть начали просыпаться жизненные силы, которые требуются от человека, собравшегося быть слугой общества. Вроде бы даже не перезаряжая батареи, отец отправился на другой марафон рукопожатий и улыбок. На этот раз не в торжественно освещенном многоцелевом зале «Спящего дракона», а в гораздо более скромном месте, которое обычно использовалось как площадка для занятий пятилетних детей в отдаленных от центра районах Хупуэстерна.

Там на стенах висели доски с пришпиленными детскими попытками рисовать. В основном тонкие фигуры с большими головами и острыми волосами, торчавшими, как змеи Медузы Горгоны. Рисунки дополняли простые призывы «не бегать» и «подними руку», написанные робкими маленькими буквами.

Яркие цвета повсюду бомбардировали глаз до пресыщения. И я не мог поверить, что такого же рода попытки были и моим образовательным трамплином.

Но так оно и было. Другой мир, оставшийся далеко позади.

В помещении стояло несколько рядов складных легких стульев. Проходили дни, и такие стулья становились для меня все более и более привычными. Как и походная трибуна для оратора. На этот раз с микрофоном, квакающим, когда его опробовали, да и в других случаях, когда его включали или выключали.

Освещение — никому не льстившие зеленовато-белые трубки дневного света. Их явно не хватало, чтобы поднять настроение и прогнать депрессию.

Так должно выглядеть чистилище, подумал я. В этой непривлекательной комнате с колонной посередине фактически собралась аудитория особого рода, которую можно пересчитать на пальцах рук и ног.

На пороге нас встретил Мервин Тэк, глядя на часы и проверяя, вовремя ли мы прибыли. Но благодаря удаче и расспросам, как проехать (стыд перед опозданием пересилил во мне гордость), мы явились точно в минуту, объявленную в розданных листовках.

На небольшом возвышении стоял стол, где рядом с временным микрофоном лежал молоток, чтобы призывать собравшихся к порядку. Деловые приготовления дополняли два больших блюда с сандвичами, прикрытых полиэтиленовой пленкой.