Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович - Страница 96

«Я увидала его впервые 26 сентября 1923 года, — начинаются воспоминания, — после моего возвращения в Москву, в день храмового праздника у Славущего Воскресения, что в Барашах. Церковь эта построена в память обновления храма Воскресения Христова, в коем находится гроб Господень. Стоит она в Барашевском переулке у Покровки, где сохранился поныне дом графа Разумовского, с которым, по преданию, императрица Елизавета Петровна в ней венчалась. Подтверждается это, между прочим, тем, что на колокольне красуется золотая корона.

Толпа, собравшаяся около церкви, все увеличивается и постепенно заполняет переулок. Ждут патриарха Тихона, обещавшего служить в этот день. Стоят чинно, спокойно и тихо, никто никого не толкает, чтобы пробраться вперед. Более счастливые, в том числе и я, — размещаются по обе стороны притвора, при входе в храм. Эту толпу, благоговейно и радостно ожидающую своего любимого святителя, я также вижу впервые, и настроение ее передается и мне. Меня охватывает чувство напряженного ожидания, и мне кажется, что как только я увижу патриарха, совершится для меня что-то небывало радостное и значительное…

Утро серое, неприглядное. Моросит дождь. Вот подходит с Покровки архиерей. Ряса его внизу забрызгана грязью, в руке он несет круглую коробку со своей митрой. В толпе снимают шапки, его обступают, и все тянутся к нему за благословением. Но и это, к моему удивлению, происходит тихо и мирно. А владыка старается никого не обойти своим благословением, и лицо его также спокойно и радостно.

«Какая разница, — думается мне, — когда наши епископы разъезжали в нарядных каретах, их так не встречали. А если и собирались кучки зевак, то главным образом для того, чтобы полюбоваться на запряженную цугом и разукрашенную золочеными гербами митрополичью карету и бриллиантами на его клобуке. А теперь… смиренно они ходят пешком во всякую погоду. Никаким внешним великолепием они не окружены, а с каким почетом и благоговением встречает их народ… Отошли от них все блага мирские, и сами они стали не от мира сего…»

Владыка проходит в церковь, и вскоре на паперть выходит духовенство и клир и выносят патриарший крест. Этот древний крест всегда предшествовал русским патриархам, как в Москве, так и во время их служения — при каждом их выходе из алтаря. Со времени уничтожения в России патриаршества, в течение двух веков, патриарший крест, оставаясь без употребления, хранился как историческая ценность. Советские власти не позволили возить или носить его по улицам перед патриархом открытым, и потому его доставляли в церковь заранее и встречали им патриарха Тихона на паперти.

Церковный староста обращается к нам: если вы любите Святейшего, так называли его обычно москвичи, — пожалейте его и не подходите отдельно под благословение. Он еще не оправился после болезни и очень утомляется.

Затрезвонили колокола. Народ встрепенулся. Патриарха ждали с минуты на минуту.

И вдруг охватившее всех благоговейное безмолвие резко нарушается крикливыми, грубыми, нестройными голосами. Я вздрагиваю, точно от неожиданного удара. «Это что?» — вырывается у меня.

«Комсомольцев прислали, — отвечает спокойно сосед. — Вот они горланят безбожные песни. Тоже думают, что слушать мы их станем. Свою встречу задумали устроить Святейшему, да Бог не допустил. Промахнулись маленько — не вовремя затянули».

А убогая старушка крестится широким крестом и молвит: «Прости им, Господи, не ведают, что творят».

«Демонстрация» комсомола не удалась — лишь на несколько минут опередили они патриарха, а остановить свое шествие, повременить… надо думать, побоялись толпы, прошли и замолкли.

И тотчас на извозчичьей пролетке подъехал патриарх с митрополитом Крутицким Петром. Обедню Святейший всегда назначал в 10 часов и никогда не опаздывал.

Мимо нас провели его под руки. И когда мы увидели его старческое, больное, измученное и кроткое лицо, нам самим стало ясно, что ничем его утруждать нельзя. Нельзя было и смотреть на него без боли сердечной, и вместе с тем радостно всколыхнулась душа…

Во время богослужения церковь была битком набита, но и тут царил порядок и тишина. Чувствовалось напряженное молитвенное настроение. Митрополит Петр сказал прекрасную проповедь, сам патриарх проповедей не говорил. После обедни он отслужил молебен, чем всегда заканчивалось его служение, и около 1 часу дня отбыл на том же извозчике к себе, в Донской монастырь…

Когда к патриарху Тихону обращались с просьбой служить в каком-либо из храмов московских, он никогда не отказывался. О патриаршем служении объявлялось в церквях заблаговременно, и радостная для всех весть быстро распространялась. Собравшаяся в этих случаях толпа все увеличивалась, и с наступлением весны, тепла и усиленного притока в Москву странников и богомольцев, эти толпы исчислялись тысячами. Ни один из московских храмов не мог вместить такое количество молящихся, и потому большинство оставалось в ограде церковной и даже вне ее…

Подъезжает патриарх на своем неизменном извозчике. Ему под ноги бросают цветы, и весь путь его ими усеян. Точно сотканный любовью народной ковер стелются они перед ним. А он идет смиренно, замедляя шаги, радостно и любовно осеняя всех своей благословляющей рукой… Радость сопровождала его всегда. Она точно излучалась им и передавалась окружающим. При виде его всяк забывал свои заботы и тяготы — они точно отходили куда-то, а вместе с ними отступали и все попечения житейские — суровая, переполненная скорбями, будничная жизнь.

«Вот он наш, перед Богом молитвенник и заступник и утешение наше», — думалось всем, глядя на Святителя Земли русской.

Не попавши в храм, я, по примеру других, усаживаюсь на зеленую траву в тени развесистой березы и, как всегда, прислушиваюсь… Говорят преимущественно о Святейшем. Рассказывают все, что о нем знают и слыхали. Повторяют каждое его слово. Остановившуюся под соседним деревом его пролетку, разукрашенную с детским усердием цветами, обступают со всех сторон. А кучер, с высоты своих козел, с гордостью рассказывает о разных подробностях личной жизни патриарха. Его слушают с напряженным вниманием, как человека, стоящего близко к Святейшему. До революции он служил у княгини Голицыной и, вероятно, от щедроты своей бывшей барыни получил почти новую пролетку и рысистую вороную лошадь. Стал он московским «лихачом», а Святейшего возил по усердию. Патриаршего кучера все знали в лицо, а многие величали его по имени-отчеству…

Кого только не было в этой толпе! Странники, пришедшие со всех концов России поклониться московским святыням и ее Святителю, монахи, сборщики на построение храма, нищие, калеки, убогие, юродивые и кликуши, старцы, старушки, подростки, крестьяне, рабочие, мастеровые и образованные — московские обыватели всех возрастов и кругов и бывших общественных положений и приезжие».

(Вестник культуры, Париж, 1937, с. 50–53.)

Июль и август 1923 г. — время высшего расцвета популярности патриарха Тихона. «Его теперь в Москве на каждом углу засыпают цветами, — нехотя признавал А.И.Введенский, — никогда до ареста он не пользовался такой популярностью».

В первых числах июля состоялось первое переосвящение храма: возведенный в сан архиепископа Иларион освятил собор Сретенского монастыря, перешедший от обновленцев к патриарху Тихону. Освящение производилось по великому чину. Храм как бы освящался заново (все, начиная с престола) — случай, невиданный в истории русской церкви. Этим подчеркивалось, что обновленчество оскверняет храм, подобно безбожию и ереси. Вслед за тем начались публичные покаяния священнослужителей — волна фанатизма прокатилась по Москве. Обновленцев выгоняли из храмов, избивали, говорили о них с большей ненавистью, чем о безбожниках.

Патриарх Тихон становится в это время центральной фигурой в мировом масштабе. Каждое его слово комментируется на тысячи ладов мировой прессой, его фотографии проникают в самые отдаленные уголки мира.

Наконец в середине июля начинается демонстрация кинофильма «Тихон после раскаяния», в котором запечатлены его служение в Сретенском монастыре, панихида на Ваганьковском кладбище по архидиаконе Розове и ряд других служении.