Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович - Страница 122

Председатель Г.Павлов, Член коллегии Б.Силадин, Секретарь В. Горина. (Там же.)

Резко отличается своим тоном краткое соболезнование патриарха-«Прошу через вашу газету, — лаконично говорится в послании, — выразить мое соболезнование Правительству Союза Советских Республик по поводу тяжелой утраты, понесенной в лице неожиданно скончавшегося Председателя Совета Народных Комиссаров В.И.Ульянова (Ленина). 24 января 1924 г.

Патриарх Тихон.

Это письмо было отправлено Донским монастырем в редакцию «Известий», но появилось оно (неожиданно для патриарха) в газете «Безбожник» (№ 4, с. 9), на последней странице, в издевательском оформлении рядом с антирелигиозными карикатурами.

Такое отношение к патриарху не было случайным: органы советской прессы занимали по отношению к патриарху демонстративно пренебрежительную позицию.

Положение патриарха и его ближайшего окружения было нелегким: теснимое властью, не признанное правительством, обливаемое грязью обновленцами — Церковное Управление, находящееся в Донском монастыре, было окружено как бы правительственной блокадой. После аннулирования патриархом резолюции о мире с Красницким отпала возможность организации Синода, стало невозможным функционирование епархиальных советов. Вся «тихоновская» церковь представляла собой с внешней стороны совершенно бесформенную массу народа, управляемую на местах случайными епископами (архиереи обычно арестовывались каждые полгода, и их место занимали люди совершенно случайные). В противоположность «Синодальной церкви» (так стали теперь называть обновленчество), которая являлась организацией без массы, «тихоновщина» являлась религиозной массой без организации. Единственным духовным центром являлся в это время патриарх Тихон.

Что делал в это время патриарх, каково было его окружение? Корреспондент газеты «Безбожник», проникший за ограду Донского монастыря, дает тенденциозную, проникнутую ненавистью, но все-таки острую и интересную зарисовку патриарха и его окружения.

«В сторону от линии трамвая, в сторону от жизни и шума большого города, глухими переулками направо, налево, через площадь, пробираемся к воротам Донского монастыря, — пишет А.Иркутов в статье «День в черном царстве». — Первое впечатление какой-то игрушечной крепости. Розовые крепостной архитектуры стены с башенками и бойницами. Глубокие ворота с почерневшими от старости иконами. Пересекаю площадь, отделяющую монастырь от ряда окраинных, типично местечковых домишек — и вот я у «врат обители святой».

Было бы странно, если бы жизнь отдала в полное пользование прошлого эту игрушечную крепость. Как она ни мала, места в ней хватит для многих полезных и нужных учреждений настоящего. Так и есть. Справа бросается в глаза надпись «Детская трудовая колония» а слева смеются красные буквы: «Районный подотдел по борьбе с огородными вредителями».

В ограде сталкиваюсь с двумя жирными монахами.

— Как пройти к патриарху?

Монахи полуудивленно, полуиспуганно изучают меня. Подумав, показывают. Сворачиваю куда-то налево и подхожу к флигелю, на дверях которого записка сообщает мне, что «Патриарх Тихон принимает ежедневно кроме воскресных и праздничных дней, от десяти до двух часов». Поднимаюсь по маленькой деревянной лестнице. Попадаю в крохотную прихожую, пропитанную келейным запахом, который бывает в домах небогатых мещан, где на окне клетка с канарейкой, на окнах — герань, а на стуле — толстый, откормленный кот.

Да, вот и кот здесь. Жирный, сибирский. Жмурит глаза и ласково тянется навстречу посетителю…

Кроме меня, в приемной уже несколько человек. Двое толстых упитанных попов, один из них тут же переодевается в принесенную им новую шуршащую рясу. Монахиня со странным именем «Катована» и бедно одетый узколобый попик, невыносимо нервничающий в ожидании приема. Все еще не усид елись, не приспособились друг к другу. Поэтому молчат, ожидая очереди. Священник, принесший с собой новенькую рясу, кончил переодеваться, застегнул свой наряд на три пуговицы и, достав откуда-то серебряный крест, просунул свою голову в звенящую цепь…

Узколобый попик с вожделением поглядывал на крест, на шуршащую рясу, на счастливого обладателя того и другого. На лице попика написано какое-то сдерживаемое желание. Он несколько раз порывался подойти к своему собрату, делал несколько робких шагов и всякий раз возвращался вспять. Наконец, попик все-таки взял себя в руки.

— У меня просьбица к вам. Крест не одолжите ли? На минутку только. А то без креста к Святейшему, оно как-то не того выходит. Священник с крестом покровительственно помахал рукой.

— Сие совершенно неважно. Официальности никакой не требуется. И креста не дал.

Сидим мы уже с одиннадцати часов утра, время перевалило за три, а патриарх все еще с кем-то беседует. Собравшиеся понемногу начинают роптать. Когда нетерпение начинает проявляться слишком громко, из покоев паттриарха выбегает маленький сухонький попик с умным живым лицом. На его груди эмалевая панагия. Попы встают и один за другим подходят к нему, склонив головы, сложив чашечкой руки. Быстрым привычным жестом он благословляет их, подставляет для поцелуя руку, ответным поцелуем касается лба (?) благословляемого, потом подставляет для поцелуя плечо (?) и так далее, по очереди со всеми.

Во время благословения сыплет налево и направо шутками задает вопросы, выслушивает ответы и, наконец, хитро улыбаясь и потирая руки обращается к ожидающим:

— Не волнуйтесь, господа, мы не зря болтали. У нас дела, можно сказать, государственные решаются, да-с!

И, продолжая улыбаться, скрывается…

— Великого ума человек, — сообщает монахиня. — Владыка Серафим это, член патриаршего совета, и недаром его патриарх так возвеличил.

— А за что патриарх его возвеличил, позвольте узнать? — спрашивает кто-то.

— За то и возвеличил, что великого ума человек, правильный человек, заслужил.

— А чем же он заслужил? — не унимается спрашивающий.

— Пятнадцать месяцев на Лубянке сидел, шутка?

— А что это — Лубянка? — наивно вопрошает какой-то провинциал. На него смотрят, вытаращив глаза.

— Лубянки не знаете? Ну и ну.

Здесь, в ожидальне патриарха, хорошо знают Лубянку. Долгие «государственные» дела патриарха кончились. Серафим и еще какой-то лоснящийся от жира член патриаршего совета (архиепископ Петр) появляются в дверях и объявляют, что патриарх утомился и больше принимать не будет. Среди ожидающих поднимается ропот.

— Господа! Господа! — усовещивает ропщущих жирный епископ. — Креста на вас нет! Замучили его Святейшество!

Ожидающие, что называется, напирают. Жирный епископ довольно бесцеремонно защищает позицию патриарших дверей. Он груб и резок. Серафим, более политичный, ехидно вежлив. Он, вероятно, хороший специалист по улаживанию всяческих конфликтов. Успел нырнуть за дверь и вернуться с согласием принять тех, которые под благословение только.

Человек пять, один за другим, переступают порог. С размаху падают на колени так, что из полуоткрытой двери торчат подошвы их ног, что-то бормочут и выходят обратно. Наконец, очередь дошла до нас. Жирный епископ упирается. Я и сотрудник «Бедноты» наседаем на него вдвоем. Он принимает нас за ищущих благословения. Недоразумение выясняется. Узнав, что мы представители печати, жирный епископ сразу меняет тон и вежливенько уговаривает нас придти завтра. Мы настаиваем на немедленном приеме.

Серафим бегает от нас к патриарху, от патриарха к нам.

В полуоткрытую дверь видна фигура высокого священника, капризно топающего ногами, машущего рукой и по-детски тянущего:

— Не надо! Не надо! Не хочу!

Однако дипломатия Серафима делает свое дело. Нас впускают. Тихон дововольно высокий старик с одутловатым лицом. Говоря, старчески шамкает добродушно улыбается и хватает собеседника рукой за плечо. Руки пухлые, цепкие. Оба члена его совета стоят рядом с ним и не дают — отвечать на вопросы. Тихон то и дело говорит: «Вот вам владыка

Серафим расскажет».