Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович - Страница 110

Богослужение совершали патриарх Тихон, архиепископ Верейский Иларион, главный помощник патриарха в те дни, архиепископ Костромской Севастиан и епископ Иерофей, впоследствии примкнувший к иосиф-лянскому расколу.

После литургии патриарх обратился к новопоставленному владыке с речью. После освобождения патриарх не говорил проповедей. Единственными его речами были речи епископам при вручении жезла. Эти речи, простые, лишенные аффектации и ораторских украшений, были, однако, всегда проникновенными и глубокими. И в этот момент патриарх, опираясь на посох, произнес простые, но сильные слова, более выразительные, чем сотни самых витиеватых проповедей: «Посылаю тебя на страдания, ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоего служения, но мужайся и верни мне епархию…»

А затем тысячи простых людей, собравшихся в полусельской церкви, потянулись нескончаемой очередью под благословение к новому архипастырю…

О. Мануил прибыл в Петроград в субботу 29 сентября 1923 года, рано утром. Уже самое его прибытие потрясло весь церковный Питер — совершенно неожиданно для обновленцев раздался трезвон со всех прилегающих к вокзалу церквей, которые официально числились в ведении ВЦУ.

Духовенство Знаменской Входоиерусалимской церкви (против вокзала), которая также официально не признавала патриарха, вышло в полном составе навстречу новому епископу.

Прямо с вокзала епископ направился в Троице-Сергиево подворье на Фонтанке (так называемое Воронцово подворье), в котором он жил на протяжении трех месяцев своей деятельности в Петрограде. Первую свою всенощную епископ Мануил совершает в храме Косьмы и Дамиана (там, где ныне станция метрополитена «Чернышевская»), который был в юрисдикции обновленческого Синода. Словом, в первый день своего пребывания в Питере епископ Мануил вел себя так, как будто бы никаких обновленцев здесь не было.

Для постороннего наблюдателя пассивность обновленцев в городе, который считался их цитаделью, является совершенно непонятной. Разгадка заключается в том взрыве народного энтузиазма, который в первые дни смел обновленцев. Толпы народа встречали епископа с восторгом, мало сказать — с восторгом, — с обожанием, с кликами радости, со слезами. Ни один митрополит, ни один архиерей (с самого основания города) не видел такого восторженного преклонения. До епископа Мануила только один человек пользовался таким почитанием среди верующих — о. Иоанн Кронштадтский.

4 октября 1923 года было разослано по петроградским храмам воззвание епископа Мануила с призывом присоединиться к патриарху Тихону, который назывался истинным первосвятителем. Однако еще до этого воззвания начался массовый переход на сторону патриарха.

Октябрь 1923 года вошел в историю раскола как месяц петроградского разгрома. В этот месяц около трех четвертей петроградских приходов присоединилось к патриарху. В области дело обстояло еще хуже для обновленцев. Здесь можно говорить о почти стопроцентном переходе сельских храмов к патриарху.

Епископ Мануил проявил в эти месяцы совершенно незаурядную энергию. В первые же дни его пребывания в Петрограде им был написан особый «чин» покаяния обновленческих священнослужителей, утвержденный патриархом. Вот как описывает эти покаянии очевидец:

«Форма, которая была избрана епископом Мануилом для покаяния обновленческих священнослужителей, носила своеобразный характер. Большею частью покаяние принималось за всенощным бдением, когда в храмах было много молящихся. Покаяние совершалось так: за вечерним богослужением, перед пением «Хвалите имя Господне», через царские двери на солею выходил епископ и становился лицом к народу. В это время южными и северными дверями выводили священнослужителей также на солею и устанавливали их в ряд, лицом к народу. Затем каждый из них произносил покаянное слово перед верующими, делал три земных поклона на три стороны, просил у верующих прощения за свое заблуждение, и, поклонившись епископу и получив от него благословение, уходил в алтарь.

Такая форма покаяния вполне соответствовала историческому моменту. Нельзя было применить по отношению к обновленцам слишком мягкие меры, поскольку их заблуждения затрагивали религиозное чувство народа. Вот почему и покаяние должно было совершаться и совершалось перед народом».

К этому следует прибавить, что к покаянию обновленческих священнослужителей примешивался один момент, вызывавший в то время серьезные возражения: публичное чтение каявшимся священником Символа веры, как будто принимали не раскольника, а еретика.

Все эти эпизоды можно объяснить лишь всеобщим озлоблением против обновленцев. Почти в каждом приходе был священник, арест которого приписывался проискам обновленцев, — народная молва считала их ответственными за кровь митрополита Вениамина.

Народная волна, охватившая Питер, возглавлялась епископом Ма-нуилом, который не знал в эти дни усталости: в течение четырех месяцев он совершал литургию почти каждый день в разных храмах. По праздникам он совершал обычно по три богослужения в день: литургию в одном храме, вечерню с акафистом — в другом, утреню — в третьем. За каждым богослужением он произносил короткие, но сильные проповеди. Темой его проповедей был в это время всегда раскол.

С необыкновенным жаром епископ обрушивался на обновленцев, призывая свою паству стать за Православную Церковь, за Святейшего патриарха, стоять твердо и, если нужно, умереть. И все чувствовали, что это «умереть» не было простым словом в устах епископа.

В противоположность важным, чванным сановникам церкви, к которым привыкли в Питере с синодальных времен, епископ Мануил отличался простотой и общедоступностью: он благословлял богомольцев (каждого в отдельности), приходивших к нему тысячами, сплошным потоком, в праздничные дни по 15 тысяч человек. Толпы народа осаждали его келью. Привлекало народ также бескорыстие епископа, резко контрастировавшее как с обновленцами, так и с автокефалистами. Епископ не только вел скромный, чисто монашеский образ жизни, но и раздавал нуждающимся большую часть своих денег.

Ближайшими помощниками преосвященного были архимандрит Серафим (Протопопов), прот. Николай Вертоградский, прот. Сергий Тихомиров и прот. Иоанн Благодатов. Каждый из них считался духовником одного из питерских округов. В их обязанности входила антиобновленческая проповедь и прием покаяний. Все они, за исключением о. Сергия Тихомирова, выделявшегося своей энергией, были ничем не замечательными, самыми посредственными людьми, однако огненная ревность епископа Мануила восполняла их недостатки. Он был всюду и везде, всюду выступал со страстными речами, обличал, проклинал[51], призывал к покаянию…

Приводя к покаянию обновленческих священнослужителей, он и после покаяния не оставлял их в покое: ежедневно, на протяжении недели, они должны были с ним служить литургию. Поэтому с ним всегда служило не менее 30–40 священников и не менее 10–15 диаконов. Эти торжественные богослужения происходили в покаянной атмосфере. Религиозное воодушевление соединялось с яростными проклятиями против обновленцев. В храмах, где еще держались обновленцы, чуть ли не ежедневно происходили эксцессы.

Успехи епископа Мануила были поразительны: 29 сентября, после его прибытия, в Петрограде находилось 93 священнослужителя, не признавших Синода, через две недели к 15 октября среди петроградских клириков насчитывался уже 191 человек, верный патриарху. Отпевание протопресвитера о. Александра Дернова, происходившее 2/15 октября 1923 года, превратилось поэтому в своеобразный смотр успехов епископа Мануила. В этот день на отпевание с епископом Мануилом вышло 144 священника и 47 диаконов.

Непрестанно к патриарху присоединялись питерские храмы. Самым замечательным во всей этой «мануиловской эпопее» было то, что ни у кого (ни у самого владыки, ни у его друзей, ни у его врагов) не было ни малейшего сомнения в том, что в 2–3 месяца епископ со своими помощниками лишатся свободы.