Скажи, что простишь (СИ) - Дюжева Маргарита - Страница 9

Как говорила бабушка, утро вечера мудренее.

Но то ли бабушка любила приукрашивать, то ли ко мне эта поговорка не имела никакого отношения, но с утра лучше не стало. Зато добавилась головная боль – гудящая и раскатистая.

Мне с трудом выбираюсь из постели и только на силе воли ползу в душ. Стоя под унылыми струями теплой воды, монотонно повторяю:

— Я бодра, весела, полна сил и жизненной энергии.

Мантра не очень помогает, потому что от зевоты чуть ли не рвется рот. Взглянув на свое потрепанное отражение в запотевшем зеркале, я прихожу к логичному и универсальному выводу, что во всем виноваты мужики, и отправляюсь на кухню за кофе и бутербродами.

За этим занятием меня и застает звонок от подруги. Торопливо проглатывая все, что успела откусить, я хватаюсь за трубку.

— Светик, привет!

Снова энергия бьет ключом, и вся я из себя радостная и позитивная. Ради Светы.

У нее был сложный развод, всего через пару месяцев после моего. Вернее, сам развод был простым, а вот брак сложным. За пару лет он высосал из нее все силы и превратил сияющую красавицу в грустного гнома. Еще один пример того, что во всем виноваты мужики.

Я вообще не знаю, как она умудрилась не окоченеть, рядом с таким обломком льдины, как Смолин. Поэтому всеми силами пытаюсь ее согреть и поддержать.

Свои собственные переживания прячу поглубже, натягиваю маску вечно радостной, довольной подруги и вперед.

— Как дела? Как там моя крестница?

Светка беременная. Осталось полтора месяца, и в феврале появится карапуз или карапузинка – точно не известно. Мелочь так активно вертится и так профессионально прячется, что никакое УЗИ не смогло поймать нужный ракурс и рассмотреть вареник у нее там или краник.

Я жду крестницу. Даже прикупила комплект розовый с ушками в подарок на выписку. Правда чек сохранила, чтобы в случае чего поменять на другой цвет.

— С утра куролесит. То пяткой под ребра, то головой в мочевой пузырь упрется, — в трубке тихий смех, а у меня в груди щемит. И не только потому, что за Светку переживаю. Мечты свои еще жалко. Я ведь когда-то грезила, что у нас с Егором тоже будет малыш. Что я буду пузатая и румяная, а он станет носится по городу в поисках конфет с ароматом свеже положенного асфальта.

А в итоге ни малыша, ни Егора, ни конфет. Печаль.

Мне не удается сдержать грусть под замком, и она просачивается в голос:

— Здорово.

— Ты сама-то как? — тут же интересуется Света.

На миг меня захлестывает дичайшее желание пожаловаться. Рассказать ей все, о том, что замужем была, о том, что развелась, и самое главное о том, что сердце снова болит от одной мысли о Малове.

Это секундная слабость, с которой я расправляюсь быстро и безжалостно. Не хватает еще беременную женщину грузить своими проблемы. Нам со Славкой столько сил пришлось приложить, чтобы вытащить ее из послеразводовой депрессии, так что никаких откровений. Ей и так переживаний достаточно. А я... я справлюсь сама.

Я же веселая Ленка-неунывайка, у которой все проблемы – не проблемы, и горы по плечу.

— Плохо, — смиренно произношу в трубку, — до пяти утра смотрела сериал, и теперь не могу ни глаза открыть, ни вспомнить, как руками-ногами двигать.

Она смеется. Я тоже улыбаюсь, но хорошо, что мою улыбку никто не видит, потому что она кривая, как на картинах Пикассо.

Мы договариваемся встретиться на днях, поболтать и прошвырнуться по магазинам. А еще я хочу вытащить ее погулять на новогодние праздники. Может, сходим на выставку ледяных фигур, а может дойдем до катка. Мне нужно срочно выгулять подругу и сделать ей прививку хорошего настроения. Да и самой такой укольчик не помешал бы.

От мыслей об укольчиках меня отвлекает звонок в домофон. Тихо крякнув, я поднимаюсь из-за стола и иду отрывать.

— Кто?

— Курьер.

— Опять? — вырывается у меня.

Вчера уже был один. Ворвался в дом, требовал пожрать, наговорил всяких пошлостей, а еще чуть в трусы не залез. Вот еще немножко и все, гадкие лапы оказались бы прямо ТАМ! Прям еще чуть-чуть и все. А мне ни капельки не хотелось, вот вообще. Даже мысли не было о том, чтобы снять эти дурацкие трусы. Ни единой мыслишки. Да-да.

Сама от своих мыслей покраснела, а из трубки донесся голос, полный недоумения

— Я к вам первый раз приезжаю.

Вот дура, ни в чем неповинного дядьку напугала.

— Простите.

Он поднимается на мой этаж и вручает мне внушительный букет, упакованный в блестящую, переливающуюся всеми цветами радуги бумагу.

— Распишитесь.

Я ставлю закорюку и, растерянно рассматривая цветы, прикрываю за курьером дверь. Сердце грохочет, руки вспотели, на губах против воли расползается глупая улыбка.

— Малов, дурак. Что творишь…

Только это не Егор. На открытке, которую вытаскиваю из сердцевины веника, выведено до зубовного скрежета ровным почерком.

Прости меня. Давай попробуем все начать сначала. Мирон.

***

Букет сразу теряет свою привлекательность. Вроде цветы все те же, а ощущения уже другие. Я почему-то представляю, как Мирон стоит в цветочном и по видео связи общается с мамой, на предмет какой веник лучше взять.

Конечно, я утрирую, за все время нашего общения он ни разу не проявлял признаки маминого сокровища, но после случая на горке что-то в моей голове сдвинулось в нехорошую сторону.

Проходит буквально пять минут и на телефон падает сообщение:

Ну как?

Еще раз смотрю на цветы. Кручу букет и так и сяк, осматривая со всех сторон, и на ум только один ответ приходит – никак.

Отправляю скромное

Спасибо. Не стоило.

Мирон тут же перезванивает

— Ну, как же не стоило? Стоило! — произносит уверенно, а потом начинает каяться. — прости меня дурака. Я был неправ. Всю ночь об этом думал, переживал.

Надо же, бедолажка какая. Переживал он. Я вот переживала, когда ко мне, размахивая слюнями, Дружок бежал. Вот это да, вот это переживание так переживание. А Мирошкины страдания не находят отклика в душе.

Все. Переклинило у меня. Дальше смысла барахтаться нет.

— Мирон, — произношу устало, но твердо и без сожалений, — ты прости если я дала какие-то лишние надежды, позвонив тебе в очередной раз.

Про то, что искала утешение из-за столкновения с Егором, конечно ни слова. Как бы у нас с Мироном не сложилось, говорить о том, что пыталась использовать его в роли заменителя, все равно не правильно. Слишком низко и грубо.

— Я просто думала, что мы сможем по-дружески весело провести время, и отдохнуть.

— По-дружески? — недоверчиво переспрашивает он.

— Исключительно.

— Лен, ты веришь в то, что между мужчиной и женщиной может быть дружба?

— А то, — бодро усмехаюсь я.

Конечно, верю. И использую. Френдзона – это прекрасное изобретение, и я только что полностью безоговорочно и без права на возвращение слила туда бедного Мирона.

Он проявляет внезапное упрямство:

— Я не согласен.

— Ну… как бы…

Всем плевать согласен он или нет.

— Молчи, — произносит грозно.

Прям у-ух, прям волосики на руках дыбом встали от восторга. Его бы решимость да против алабая. Я бы тогда точно была сражена наповал и перезрелой грушей упала к сего ногам.

— Я все равно не отступлю. Докажу, что мы созданы друг для друга и можем быть счастливы только вместе.

Я даже не знаю, что возразить на такую пламенную речь. Торможу.

— Что ты делаешь на Новый год, — мою растерянность он принимает за капитуляцию и начинает наседать, — Давай проведем вместе?

— Мирон…

— Не один на один, а в компании, — тут же уточняет парень, — Мы собираемся у друга на даче.

— У меня уже есть планы, – даже если бы их на самом деле не было, то лучше уж дома перед телеком, чем с ним.

— Откажись.

— Не могу. Обещала.

Он еще пытается меня убедить, завлечь историями о том, как это будет весело, потрясающе и вообще незабываемо, но я вру о том, что ко мне пришла соседка и сливаюсь.