Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей - Страница 23

— Забудь об этом! Ты можешь перемещаться, — успокоил его Доктор.

— С вокзала на вокзал?

— Ты можешь перемещаться! Только не тяни одеяло на себя. Отсюда тебе без меня не выбраться, но там будет все в порядке!

— Не уверен. И вообще ты, по-моему, затеял безнадежное дело: я тебе и тут, и там обуза, — санкция Ассоциации всеобъемлюща, во всяком случае на выход отсюда!

— Но сюда-то ты как попал?.. Значит, переместился!

— Да ни фига не переместился! Я вывалился сюда из твоего перехода, у меня и раньше такое было! Усну в одном месте, проснусь в другом, но все это здесь и никак не дальше!.. Мне отсюда не выбраться…

Доктор с досадой огляделся, словно ища доказательства. Взгляд его снова уткнулся в расписание.

— Ну, что я говорил, смотри!..

Он указал на табло. Фомин непонимающе уставился на расписание.

— На дату смотри! — подсказал Доктор. — Вчерашний день! Ох и любишь же ты, Фома, свое прошлое! Или опять жалел, что со мной связался?

Фомин любил свое прошлое и жутко жалел, что когда-то связался с Ассоциацией и Доктором, в частности.

— Это твое перемещение! Ты можешь!

— Я есть хочу!.. — Фомин совсем не разделял энтузиазма Доктора.

Через пять минут они стояли, нежно и сладко обволакиваемые теплым запахом печеных пирожков «Русского бистро».

— Русское бистро — величайшее изобретение человечества, после паровоза, — делился Фомин с Доктором, заставляя стол дымящимися пирожками с капустой.

— Сейчас пивка, потом они остынут и мы их, — ласково бормотал он, поднимая осоловелые от предстоящего глаза на Доктора.

Было видно, что больше ни в какие переходы он не собирается и никакие замки с их смертельными петлями не в силах поколебать решение, принятое его пищеварительной системой. Стол ломился. Доктор с изумлением смотрел на разомлевшего приятеля, его переходы из одного состояния в другое пугали.

— Водочка, водочка, а вот водочка…

В бистро зашла старушка с потрепанной коленкоровой сумкой модной у хозяек 60-х годов. Шла она как бы по своим делам и ни на кого особенно не смотрела, опуская и поднимая взор, только между делом делилась со всеми: «водочка, а вот русская водочка, кому водочки». Глаза ее при этом, словно рентгеном, просвечивали каждого, кто попадался на ее пути, на предмет: может, не может, свой или ментовской?..

— Бабуля! — ласково позвал ее Фомин. — Ну-к, давай, что у тебя есть самого лучшего!

— Ты что с ума сошел?! — оторопел Доктор; но на столе уже стояла она, родная, прозрачная слеза, через которую видно, откуда есть пошла земля русская и другие несчастия самой большой политической географии.

И конечно, Фомин ничего уже не слушал, не слышал даже, после всех этих прыжков в окно, страшных Шуль, сержанта… Деловито, без лишних слов, но очень споро, как ханыга в подворотне, он хлопнул первые сто пятьдесят и начал вкусно закусывать.

— Ты только посмотри на нее! — сказал он, после исполнения первой позиции.

— Ни на кого не смотрит, а все видит: кому водка нужна, а от кого держаться подальше. Такую запусти на денек в министерства всяких дел, и с утечкой информации будет покончено навсегда! Она же выявит всех этих оборотней в погонах и предателей-космополитов, и Россия будет спасена! В который раз! Всего за один день, Док! Куда ФСБ смотрит, не пойму?! Ну чего ты смотришь на меня! Вот тебе бы она ни за что не продала, потому как ты чужеродный элемент, не наш! Это чувствуется, понимаешь! А я… — Фомин погладил себя по тому месту, куда исчезали пирожки. — Я здесь в доску свой, рассейский! Мне водочка полагается!

— Доска ты стоеросовая! У тебя же переход сейчас!

— Какой переход, Док, забудь! Я остаюсь, я понял, что не могу без этого!..

Фомин широко обвел рукой стол, где капустные пирожки окружали, словно цыплята наседку-мать, бутылку водки.

— Сейчас бы еще квашеной капусты! — Мечтательно завел глаза горе он, а когда снова посмотрел на Доктора глаза его расширились от ужаса.

— Эт-то что?! — спросил он, тыча пальцем за спину Доктора, и вдруг завопил, напугав публику и персонал. — Док, они здесь!..

В открытую дверь бистро входили два Шули. Руки они еще не подняли, но цветуще-идиотский вид деревенской молодцеватости и синхронность движений, а также неумолимость, сквозившая в каждом движении, уже напугали посетителей. Кто-то вскрикнул вслед за Фоминым, кто-то кричал просто так, от страха чужого страха, еще не понимая в чем дело, но зная, что добром это не кончится, но почти все, на всякий случай, кинулись к противоположным дверям. Образовалась пробка.

— Уходим! — быстро сказал Доктор.

— А пирожки? А водка? — в отчаянии спросил Фомин. — Я есть хочу!

Он стал лихорадочно заворачивать пирожки в салфетки. Пирожки были еще горячие, жгли руки.

— Уходим! — крикнул Доктор. — Будут тебе еще пирожки!

— Где? — с тоской завопил Фомин. — Нигде таких больше нет! Только у нас, в России!

Он все-таки запихнул один пирожок в карман, другой — в рот, пока Доктор вытаскивал его из бистро. Просторный зал пригородных касс наполнился криками выбегающих людей и призрачных бомжей. Крик выкатывался на привокзальную площадь, порождая волну паники, которая особенно страшна и причудлива в таких местах.

На улице оказался глубокий вечер.

— Надо отрываться от этого столпотворения! — сказал Доктор. — Слишком много шума!

Они свернули налево в арку, к перронам. Те, кто бежали следом, крича, побежали за ними.

— Ку-га ге-гим? — спросил Фомин забитым и обожженным ртом.

Он боялся проглотить кипящую начинку пирожка, а выплюнуть было жалко. В конце концов он чуть не задохнулся…

— На перрон! В конец! — ответил Доктор. — Там уйдем! Надо от этих оторваться!

На них оглядывались, за ними бежали с испуганными криками, правда, уже немногие, сзади на площади остались крики, свистки, — в общем, кино. Но неумолимые Шули, преследующие их в кричащей толпе, делали это кино жутковатым.

— А они стрелять не будут? — спросил Фомин, едва поспевая за Доктором.

— Не знаю! — ответил Доктор.

— Э, э! Стой!.. — От стоящего багажного вагона на них выскочили еще два милиционера, теперь уже настоящие: сбоку автоматы.

Это были сержант и его напарник.

— О! — удивился и обрадовался сержант. — Старые знако!..

Он не договорил, вернее, Фомин и Доктор ему не дали, им ничего не оставалось делать, как уронить его вместе с напарником, не сбавляя хода.

— А вот эти могут! — сказал Доктор, прибавляя в скорости. — И будут!

— Че, убьют что ли?! — страшно удивился Фомин.

Доктор, обалдевши, глянул на него, но ничего не сказал, только еще прибавил ходу.

— Стой! — донеслось им вслед. — Стой, стрелять буду!..

Все, к кому это не относилось: пассажиры и провожающие, проводники и носильщики, — все тут же встали, а потом, для верности и легли поближе к вагонам. Теперь Доктор и Фомин были хорошо видны на перроне, освещенном фонарями. Но пока еще на платформе были люди, стрелять не будут, мелькнуло в их в головах. Словно в подтверждение раздался выстрел. Фомин нырнул вниз и чуть не упал.

— В воздух! — успокоил Доктор. — Когда же… этот перрон… кончится?..

Они дружно обернулись. Милиционеры бежали уже все вместе, метрах в тридцати-сорока. Некоторая механистичность выдавала участковых-кукол.

— Приготовься! — скомандовал Доктор.

Фомин увидел светлеющий на фоне ночи край перрона. Людей впереди уже не было, только сплошные сияющие линии путей, уходящие в темноту.

— Сейчас… стрелять… будут… — выдохнул он, стараясь не отстать от Доктора.

— Только не думай ни о чем опять!.. — Доктор оттолкнулся от края платформы.

Фомин сделал то же самое. Последнее, что он видел и слышал, это дым, стрельба, крики и резкий свист маневрового паровоза. Какие-то странные у нас переходы, подумал он, проваливаясь в светящуюся глубину. Миллионы слепящих световых точек-лучей неслись ему навстречу со страшной скоростью, и он болезненно ощутил, что тоже стал одним из таких лучей.