Ради острых ощущений - Френсис Дик - Страница 31

Я сглотнул.

– Меня уволили за то, что я… э-э… приставал к дочери хозяина.

– Приставал к дочери… – повторил он. – Боже правый!

С бесстыдным удовольствием он отпустил грязную непристойность, которая попала прямо в точку. Увидев, что я поморщился, он расхохотался над моим явным замешательством.

Подошли Касс и Хамбер. Все еще смеясь, Эдамс повернулся к Хамберу и сказал:

– Вы знаете, за что этого молодца выставили от Инскипа?

– Да, – скучным голосом ответил Хамбер. – Он соблазнил дочь Октобера. – Этот предмет его не интересовал. – И еще там был какой-то фаворит, который пришел последним. Он об этом позаботился.

– Дочь Октобера! – в изумлении воскликнул Эдамс, и глаза его сузились. – Я думал, речь идет о дочери Инскипа. – Он небрежно, но больно ударил меня по уху. – Не пытайся меня обмануть!

– У мистера Инскипа нет дочери! – запротестовал я.

– И не огрызайся.

Его рука снова нанесла быстрый удар. В этом деле он был просто специалист – видимо, не отказывал себе в практике.

– Хедли, – обратился он к Хамберу, равнодушно взиравшему на этот односторонний обмен ударами, – если хотите, в понедельник я могу подвезти вас на скачки в Ноттингем. Я заеду за вами.

– Хорошо, – согласился Хамбер. Эдамс повернулся к Кассу.

– Не забудьте о наказании для этого трусливого Ромео. Надо немного охладить его пыл.

Касс подобострастно захихикал, и от его смеха у меня по шее побежали мурашки.

Эдамс спокойно сел в «ягуар», завел мотор и поехал следом за лошадиным фургоном.

Хамбер сказал:

– Я не хочу, чтобы Роук вышел из строя, Касс. Он должен быть в состоянии работать. Не переусердствуйте на этот раз.

И он захромал прочь, чтобы продолжить осмотр конюшни.

Касс посмотрел на меня, а я опустил глаза и не отрывал их от своей грязной промокшей одежды, прекрасно сознавая, что старший конюх относится к стану врагов, и не желая подвергаться риску и показывать ему свое лицо, на котором, кроме смирения и покорности, было написано еще кое-что. Он сказал:

– Мистер Эдамс не любит, когда ему перечат.

– Я ему не перечил.

– И еще он не любит, когда ему дерзят. Прикуси свой язык.

– A y него здесь есть еще лошади?

– Есть, – ответил Касс, – только тебя это не касается. Так вот, он велел мне наказать тебя, и он об этом не забудет. Обязательно потом проверит.

– Я ничего такого не сделал, – мрачно произнес я, по-прежнему не поднимая глаз. Интересно, черт возьми, что сказал бы об этом мой старший конюх, подумал я и чуть не рассмеялся.

– Тебе и не надо было ничего делать, – объяснил Касс. – Мистер Эдамс наказывает заранее, чтобы ты потом вел себя, как следует. В этом есть смысл. – Он фыркнул. – Облегчает жизнь, понимаешь?

– У него все лошади охотничьи? – спросил я.

– Нет, – ответил Касс, – но те, что у тебя, как раз охотничьи, и не забывай об этом. Он сам на них ездит и замечает, как у них расчесан каждый волосок на заднице.

– А с теми конюхами, которые ухаживают за другими его лошадьми, он обращается так же несправедливо?

– Я не слышал, чтобы Джерри жаловался. Мистер Эдамс не будет слишком доставать тебя, если ты будешь знать свое место и хорошо работать. Теперь о наказании…

А я уже надеялся, что он забыл!

– Придется тебе поползать на карачках и почистить бетонную дорожку вокруг двора. Начинай прямо сейчас. Можешь прерваться на обед, а потом продолжай до вечерней работы в конюшне.

Я стоял как поникшая тряпичная кукла, глядя в землю и борясь с неожиданно охватившим меня желанием взбунтоваться. Какого черта хочет от меня Октобер? Сколько я должен еще терпеть? Если бы он был здесь, в какой момент он бы сказал «хватит, это уж слишком, брось это дело»? Впрочем, учитывая его отношение ко мне, легко догадаться, что такой момент вряд ли наступил бы!

Касс сказал:

– В шкафу в сарае есть щетка. Действуй. – И он ушел.

Бетонные дорожки шириной в шесть футов шли по всему двору перед стойлами. В течение всего последнего месяца их очищали от снега, чтобы тележка с кормом могла беспрепятственно совершать свой путь от лошади к лошади; кроме того, как во всех современных конюшнях, включая конюшню Инскипа и мою собственную, с них постоянно сметали солому и землю. Но скрести их, стоя на коленях, в слякотный январский день было отвратительной, физически тяжелой, бессмысленной тратой времени. Это было нелепое и унизительное занятие.

Передо мной стоял четкий выбор – либо скрести дорожку, либо садиться на мотоцикл и уезжать. Говоря себе, что я получаю за это по меньшей мере десять тысяч фунтов, я принялся тереть. Касс весь день торчал во дворе и следил, чтобы я не отдыхал.

Конюхи, целый день потешавшиеся над моим незавидным положением, вернувшись из Поссета, взялись за вечернюю работу в стойлах и позаботились о том, чтобы дорожки закончили этот день в еще более грязном виде, чем начали его. На это мне было наплевать, но лошади Эдамса вернулись покрытые таким слоем грязи и пота, что мне пришлось чистить их часа два, поскольку к концу дня мои мышцы дрожали от усталости.

А потом, в довершение всего, вернулся Эдамс. Он вкатил во двор на своем «ягуаре», вылез из него и, побеседовав с Кассом, который кивал и показывал рукой на дорожки, неторопливо направился к стойлу, где я еще трудился над его вороной лошадью.

Остановившись в дверях, он с презрением посмотрел на меня сверху вниз. А я посмотрел на него. Он был великолепно элегантен в темно-синем костюме в тонкую полоску, белой рубашке и серебристо-сером галстуке. Его лицо было свежим, волосы тщательно причесанными, руки белыми и чистыми. Я представил себе, как после охоты он вернулся домой, принял горячую ванну, переоделся, налил себе стаканчик… Я уже месяц не принимал ванну и вряд ли смогу это сделать, оставаясь у Хамбера. Я почувствовал себя немытым, голодным и страшно уставшим. Мне очень захотелось, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Но не тут-то было.

Он сделал шаг в стойло и взглянул на толстую корку грязи, все еще покрывавшую задние ноги лошади.

– Ты медленно работаешь, – заметил он.

– Да, сэр.

– Эта лошадь должна была вернуться три часа назад. Чем же; ты занимался?

– Другими тремя лошадьми, сэр.

– Сначала надо было почистить моих.

– Надо было подождать, пока высохнет грязь, сэр. Ее нельзя счистить, когда она влажная.

– Сегодня утром я уже сказал тебе, чтобы ты не огрызался.

Его рука ударила меня по тому же уху, что и утром. Он слегка улыбался, наслаждаясь. Чего никак нельзя было сказать обо мне. Попробовав, так сказать, крови и войдя во вкус, он вдруг ухватил меня за свитер, прижал к стене и дважды ударил по лицу – слева и справа. При этом он все так же улыбался.

Больше всего мне хотелось ударить его коленом в пах и кулаком в живот, устоять против этого искушения было трудно. Я знал, что для вящего правдоподобия мне нужно громко заорать и взмолиться о пощаде, но этого я сделать все-таки не смог. Тогда, решив продемонстрировать жестами то, чего я не выразил словами, я поднял руки и закрыл ими голову. Он засмеялся и отпустил меня. Я съехал на одно колено и скорчился у стены.

– Да ты настоящий трус, несмотря на весь свой живописный вид!

Я не шевелился и молчал. Его желание издеваться надо мной исчезло так же внезапно, как и появилось.

– Ну, вставай, вставай, – раздраженно сказал он. – Ничего страшного я с тобой не сделал, ты этого не стоишь. Вставай и заканчивай работу. Сделай все, как следует, а не то тебе опять придется скрести дорожки.

Он вышел из стойла и пошел прочь по двору. Поднявшись, я прислонился к косяку двери и с ненавистью смотрел, как он идет по дорожке к дому Хамбера. Там его наверняка ждет хороший обед. Кресло. Огонь в камине. Стакан бренди. Приятель, с которым можно поболтать… Подавленно вздохнув, я вернулся к осточертевшей мне работе и принялся счищать с лошади грязь.

Вскоре после ужина, который состоял из черствого хлеба с сыром и сопровождался грубыми шутками по поводу моего сегодняшнего занятия и подробными описаниями замечательного обеда в Поссете, я почувствовал, что сыт по горло. Взобравшись по лестнице в спальню, я сел на кровать. Здесь было холодно. Я был сыт выше, чем по горло, пинками и унижениями. Все, что мне надо было сделать, это выйти во двор, снять чехол с мотоцикла и вернуться к цивилизации. Чтобы не испытывать угрызений совести, я мог вернуть Октоберу большую часть денег и напомнить ему, что я выполнил как минимум половину своей работы.