Предварительный заезд - Френсис Дик - Страница 11

Мы допили наконец свое виски и встали, чтобы уйти.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил я. – Можно ли позвонить вам, если мне что-нибудь придет в голову? Ваш номер есть в телефонной книге?

Херрик в очередной раз тупо посмотрел на меня. Правда, на этот раз в его взоре можно было угадать торжество победителя. Мне не светило преуспеть там, где он потерпел неудачу, говорил этот взгляд, и лучше было бы вообще не лезть в это дело.

– В Москве нет телефонной книги, – с плохо замаскированным торжеством сказал он. Теперь уже я тупо уставился на собеседника. – Если тебе нужен телефонный номер, ты должен обратиться в справочную службу. Там тебя, наверно, спросят, зачем тебе телефон, и назовут, если сочтут, что тебе следует его знать.

Он вынул из кармана репортерский блокнот на пружинке, записал свой номер и подал мне вырванный листок.

– И вот что, парень, звони из уличных автоматов. Не разговаривай по телефону в номере.

Когда я вышел на улицу, с неба вперемешку хлестал дождь и сыпался снег, хотя снега было больше. Я пробежал две сотни ярдов, отделявших меня от "Интуриста", взял ключи, поднялся в лифте и сказал по-английски "добрый вечер" пухлой леди, сидевшей за столом и наблюдавшей за коридором, по сторонам которого располагались номера. Ни один человек, вышедший из лифта, не мог бы миновать ее по пути к номеру. Она бесстрастно изучила мою внешность и сказала что-то по-русски. Я предположил, что это означало "доброй ночи".

Моя комната находилась на восьмом этаже и выходила на улицу Горького.

Задернув занавеску, я зажег настольную лампу.

Мои вещи были аккуратно разложены по местам, но что-то было не так.

Заглянув в выдвижные ящики, я почувствовал, что по моей спине и ногам пробежали мурашки. Пока меня не было, кто-то обыскал комнату.

Глава 4

Я лежал в постели, глядел в потолок, освещенный включенной лампой, и гадал, что же меня так встревожило. Я не был шпионом. Настоящий шпион должен был бы чувствовать себя как дома среди людей, пытающихся выяснить его подноготную. Скорее ему было бы не по себе, если бы его оставили без внимания. Я с удовольствием читал книги о таких людях и даже в какой-то степени усвоил их жаргон – например, знал, что слово "крот" означает агента, внедрившегося в иностранного разведку, понимал, кто такой "агент-невидимка", что значит "подготовить крышу" и многие другие выражения. Но миру, в котором я обитал, эти слова были так же чужды, как ядовитый черный скорпион накрытому к завтраку столу.

И тем не менее я прилетел в Москву для того, чтобы задавать вопросы.

Возможно, это и послужило причиной повышенного внимания к моей персоне. А на наиболее важные вопросы пока что ответов не последовало. Может быть, их вообще не было?

Но кто же мог обыскивать мой номер? И зачем? Бумага с фамилиями и адресами лежала у меня в кармане. В чемодане не было ни оружия, ни секретных кодов, ни антисоветской литературы. Меня предупредили, что в Советский Союз нельзя ввозить Библию и распятия, и я их не ввозил. Я не привез никаких запрещенных книг, порнографии или газет. Никаких наркотиков... Наркотики...

Я спрыгнул с кровати, выдвинул ящик, в который положил свою аптечку, и со вздохом облегчения увидел, что пилюли, ингаляторы, шприц и ампулы адреналина лежат примерно так же, как их уложила Эмма. Я не мог бы с уверенностью сказать, осматривали их или нет, но по крайней мере все было на месте. Эмма наверняка назвала бы меня ипохондриком, однако следовало признать грустный факт: только благодаря содержимому этой коробки я продолжал пребывать на этом свете. Я родился со сломанной серебряной ложкой во рту. Судьба дала мне богатство, но поскупилась на здоровье. Из-за слабых легких страховые компании требовали с меня огромных взносов, несмотря на молодость. Человек, отец и дед которого умерли молодыми из-за отсутствия салбутамола, беклометазона дипропионата и других чудес современной фармакологии, без труда может убедиться в том, что сердца страховых агентов тверже кремня.

Но обычно во мне было не меньше сил и здоровья, чем в любом другом из тех несчастных, которым выпало жить на промозглых, сырых, туманных, простудных Британских островах.

Я закрыл коробку и сунул ее в ящик. Затем улегся в постель, выключил свет, снял очки и аккуратно положил их рядом, чтобы сразу нащупать поутру.

Интересно, как скоро я мог бы, не нарушая приличий, использовать обратный билет?

Красная площадь была на самом деле серо-коричневой. Резкий ветер нес через нее редкие снежинки. Я стоял перед храмом Василия Блаженного и пытался его фотографировать, хотя отнюдь не был уверен, что красные кирпичные стены Кремля запечатлеются на эмульсии при тусклом дневном свете. Это освещение скорее подошло бы для фотолаборатории. Покрытое слякотью пространство, где временами на радость операторам кинохроники гремят по каменной брусчатке грандиозные военные парады, сегодня было почти пусто. Лишь несколько жалких на вид групп туристов брели от стоявших неподалеку автобусов.

Небольшой собор, украшенный блестящими разноцветными узорчатыми куполами-луковицами на барабанах различной высоты, походил на фантастический замок из фильма Диснея. Снег приглушал цвета, которые сверкали на рекламных открытках, но я замер в удивлении от того, что нация, сумевшая создать такое великолепное, радостное здание, смогла оказаться в нынешнем сером состоянии.

– Этот собор построен по приказу Ивана Великого, – произнес мужской голосу меня за спиной. – А когда строительство завершилось, он был в таком восторге от его красоты, что велел ослепить зодчего, чтобы тот не смог построить кому-нибудь другому более прекрасного здания.

Я не торопясь обернулся. Передо мной стоял невысокий молодой человек, одетый в темно-синее пальто и черную спортивную шапочку. На его круглом лице было взволнованное выражение. Большие умные карие глаза были живее, чем глаза русских, которых мне довелось встречать. Мне показалось, что, несмотря на юношески мягкие черты лица, этот человек обладает острым взрослым умом. Я тоже расстраивался из-за собственной внешности лет десять назад.

– Вы Стивен Люс? – спросил я.

– Да, это я, – ответил он, улыбнувшись.

– Я предпочел бы не знать о судьбе зодчего.

– Почему?

– Я не люблю страшных кинофильмов.

– Вся жизнь – это страшный кинофильм, – ответил он. – Хотите посмотреть гробницу Ленина? Она называется Мавзолей. – Полуобернувшись, он указал рукой на середину площади, где вереница людей стояла перед похожим на коробку зданием у подножия кремлевской стены. – В соборе теперь не церковь, а что-то вроде склада. А вот в Мавзолей можно войти.

– Нет, спасибо.

Тем не менее Люс пошел к стоявшим посреди площади людям. Я двинулся вслед за ним.

– Вон там, – сказал он, указав куда-то за Мавзолей, – стоит небольшой бюст Сталина. Он появился недавно, без всяких церемоний. Вам может показаться, что это неважно, но на самом деле это очень интересно. Одно время тело Сталина находилось в Мавзолее рядом с телом Ленина, окруженное почетом, как положено. Тут затеяли пересмотр истории, и Сталин оказался персоной non grata. Его вынесли из Мавзолея, захоронили рядом и поставили над его могилой маленький бюст. Но пересмотр истории продолжался, и памятник сняли, оставив только мемориальную доску над могилой. А теперь на том же самом месте стоит новый памятник. Но Сталин изображен уже не гордым властелином мира, а задумчивым скромным человеком. Очаровательно, вы не находите?

– Что вы изучаете в университете? – спросил я.

– Русскую историю.

– Тираны приходят и уходят, – сказал я, переводя взгляд от возрожденного Сталина к мертвому собору, – а тирания остается.

– О некоторых вещах лучше говорить под открытым небом, – напомнил Люс.

– Есть ли у вас время, чтобы помогать мне? – спросил я.

– Почему вы не фотографируете? – спросил он вместо ответа. – Ведите себя как положено туристу.