Последний барьер - Дрипе Андрей Янович - Страница 41

В проходной, куда приводят Пуму, она меняет тактику и молчит как рыба. Сидит, заложив ногу на ногу, мерно покачивается тупоносая импортная туфля.

Приходит дежурный воспитатель и кидает на стол серую резиновую грелку, к которой привязано несколько начск сигарет - Почти в руки мне угодила, смеется он. - Техника метания у вас отличная. Но детишки остались с носом.

Киршкалн отвинчивает пробку, и в нос ударяет острый запах спирта.

- Ничего не скажешь. Такой бомбой можно пол-отделения уложить наповал. Ваш паспорт! - обращается он к девушке.

- Зачем? - спрашивает Пума.

- Предъявите документы!

- Нету.

Пума с минуту раздумывает, затем расстегивает "молнию" на куртке и достает паспорт.

- Нате!

Нога опять покачивается, и Киршкалн замечает, что на кошечке кроме куртки имеется еще и юбчонка, правда, измерить можно бы лишь ее ширину, но никак не длину.

"Майга Миезите, - читает Киршкалн, - родилась в 1951 году в Риге". Он записывает адрес.

- Где работаете?

- Чего?!

- Я спрашиваю- где вы работаете?

- Зачем вам?

- Хотим познакомиться с вами поближе.

- Свиданочку назначите?

- Возможно.

- Не тот причал!

- А все-таки, может, ошвартуетесь?

- Зачем?

Пума слегка меняет позу - перекидывает левую ногу на правую, и Киршкалн замечает, что молоденький контролер, зардевшись, пялится на ее трусики.

- Сядьте-ка поприличней! - Замечание Киршкална получается непреднамеренно резким.

- Ха! - вздергивает Пума плечом и подмигивает.

Руки пробуют чуть натянуть юбчонку пониже, но усилия тщетны.

- Что будем с ней делать? - отведя Киршкална в сторону, негромко спрашивает у него дежурный воспитатель. - Дело безнадежное-за полчаса из обезьяны Человека так и так не сделать. Для этого сто веков нужно. Она даже разговаривать еще не умеет...

- Просто не знаю. Сажать в милицию? Впрочем, бог с ней, пусть идет! Я завтра отправлю письмо в соответствующее отделение милиции в Риге и сообщу о сегодняшнем случае. Они там лучше знают, что делать... Теперь попытайтесь вникнуть в то, что я сейчас вам скажу, Майга Миезите! поворачивается Киршкалн к девушке. - Передавать воспитанникам колонии спиртные папитки запрещено. Вы нарушили этот запрет. Предупреждаю, если еще раз увижу, что вы околачиваетесь у ограды колонии, дело обернется для вас хуже, чем сегодня. А теперь ступайте на автобус и уезжайте! На ночной поезд еще успеете. Ясно?

Пума встает.

- Паспорт гони!

Она забирает паспорт, прячет в карман и задергивает "молнию".

- И пузырь! - Рука протягивается за грелкой.

- Пузырь останется нам на память.

- Надеретесь, - деловито замечает она и направляется к выходу. У порога Пума оборачивается, облизывает губы и злобно выталкивает: - Поноса вам гвоздем!

Киршкалн смотрит, как отдаляется от освещенного фонарем круга, становится все бледнее багровокрасная куртка Майги Миезите.

- Н-да-а, не позавидуешь коллегам, которые работают в колониях для девчонок. Не зря говорят, что с ними куда хуже, чем с ребятами. Вылей спирт в раковину! - говорит он дежурному воспитателю, и драгоценная жидкость под грустным взором контролера, булькая, утекает в канализацию.

Киршкалн выходит во двор. Ночь тиха и тепла.

Ребята смотрят кинокартину, и из темпых окон зала временами доносятся приглушенные звуки музыки, голоса.

И вдруг за оградой колонии раздается песня.

Киршкалн даже вздрагивает от неожиданности - уж не взывает ли кто-то о помощи или кричит от боли?

Потом ему на ум приходит разговор с Трудынем о Пуме. Слова песни разобрать невозможно, это какойто очень странный язык, но в мелодии есть что-то влекущее. Печаль, тоска по чему-то, чего никогда не видели и не понимали. Киршкалн никогда не слышал воя койотов, но представлял его приблизительно таким. Долгие, тягучие поты; кажется, вот-вот звук оборвется, у певицы не хватит воздуха в груди, но нет, голос звучит до конца в сочном тембре, и Киршкалну невольно вспоминается Има Сумак. Конечно, диапазон не тот и техника не та, по что-то общее есть. Киршкалн стоит и слушает. Сильный голог. Пума, очевидно, на автобусной остановке, но слышно очень хорошо. Песня допета, и Пума кричит:

- Жук! Чао! Это твоя Пума пела!

Спустя несколько минут слышится рокот мотора отъезжающего автобуса.

"А Жук сидит в кинозале и смотрит картину. Не слышал он ни песни твоей, ни привета", - мысленно произносит Киршкалн, направляясь к школе. И его охватывает острое недовольство собой, своим поведением в давешнем разговоре в проходной.

XIV

Зрителей сегодня на трибунах городского стадиона полным-полно. Футбольный матч с колонистами широкой огласки не имел, но, как это всегда бывает, то, о чем говорят вполголоса, узнается скорей всего. Пришли даже те, кто вообще мало интересуется футболом,--интересно ведь поглядеть своими глазами на малолетних преступников. В публике шум, смех, разговоры. Зрители лижут мороженое и время от времени посматривают туда, где сидят ребята в темной форме.

А колонисты от чрезмерного старания вести себя безукоризненно и от смущения, которое их охватило, .когда они оказались в центре внимания, чувствуют себя неловко и напряженно смотрят перед собой на зеленое поле.

Начинается игра. Колонисты-игроки вначале тоже чувствуют себя скованно. Шумливый народ на трибунах и неизвестный противник, которому, естественно, достается львиная доля подбадривающих голосов, сильно влияют на точность распасовки и уверенность ударов. Хорошо еще, что городские ребята находятся почти в таком же состоянии, поскольку против них играет опять-таки не нормальная команда, а бандитская. Пойди-ка начни у него отыгрывать мяч, пожалуй, еще по башке схватишь!

По этой причине мяч в первые минуты катается но полю без большого игрового смысла, часто уходит за боковую линию, и общее впечатление от матча бледное.

Однако мало-помалу ребята начинают разыгрываться, этому способствуют и более организованные хоровые выкрики болельщиков-колонистов. Погромче стали орать и болельщики-горожане, но в их кличах еще не хватает единства, и потому им пока не удается заглушить голоса колонистов. Первый период заканчивается со счетом один - один.

Настоящая борьба начинается во второй половине игры. Стадион ревет. Острые ситуации возникают как у одних, так и у других ворот, но превосходство ребят из колонии становится все более очевидным. Вот счет уже стал два - один в пользу колонистов. И тут над полем вдруг раздается глухой бас: "Даешь третий гол!"

Люди в недоумении крутят головой по сторонам в поисках громкоговорителя, который вдруг включили по требованию колонии, .но ребята знают - это подал голос их Бас! Начальника никто не смеет ослушатьсяи третий гол забит.

Озолпиек уже не в силах усидеть на месте. Он то и дело встает, рука машинально лезет в карман за сигаретами, и, не отрывая взгляда от поля, он закуривает.

- Начальник! Начальник! - шепчет кто-то рядом.

Озолниек не обращает внимания и, лишь когда чувствует, что его легонько тянут за рукав, поворачивает голову.

- Полкило конфет, - напоминает Калейс.

- Что?!

- Полкило конфет! - и воспитанник показывает на дымящую сигарету.

- Хм! - Озолниек смотрит на сигарету, бросает под ноги и растаптывает.

Покуда команда переодевается после игры, он идет в буфет.

- Какие у вас есть шоколадные конфеты?

- Только "Каракум".

- Подешевле нет? - Он шарит в кармане и критически осматривает свой тощий кошелек. Вместе с медяками, пожалуй, должно хватить.

- Дешевле нет. Брать будете?

- Конечно, буду. Полкилограмма, пожалуйста! - А про себя думает: "Послезавтра получка, как-нибудь дотяну!"

Он подал Калейсу кулек. Калейс, угостив начальника, стал раздавать конфе!ы ребятам.

Озолниек недовольно ворчит:

- Все-таки ото было не очень честно. Ты -воспользовался слабостью противника в особо напряженный момент.