Рай-отдел (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 22

— Не будем мы про нее ничего дурного говорить, — заверил Игорь. — И так понятно, что достойным человеком прожила жизнь твоя баба Соня. Только отчего вдруг Лиссабон? Португальские корни у предков?

— Какого, нах, еще португальские? — обиделась Мурзик. — Говорю же — княжеские. А Лис-Собон шикарно звучит. Может, и не там мое благородное родительство осело, зуб на то не дам.

— Понятно, — кивнул начоперот. — Все же в школу тебе нужно. При пролетарской власти все граждане, невзирая на происхождение, обязаны глобус знать и вшей окончательно вывести.

— Да у меня и нету вшей. Разве случаем пару подцеплю, — пояснила княжна.

— Пойдемте, граждане, — вздохнул Игорь, поднимаясь. — Перекантуешься в детприемнике, может, на этот раз детдом подвернется посимпатичнее. И козырять дворянским происхождением прекращай. Люди по разному этот аристократизм воспринимают.

— А мне чо терять-то? — усмехнулась сиятельная Мурзик.

— Ты определись. Если титулуешься для красоты слова и трескотни, так болтай сколько влезет. Но бабуля тебе такие вещи, наверное, не с той мыслью рассказывала, чтоб было о чем потрещать как сороке. Хрен с ними, с пропащими родителями и с родословной. Если в тебе что-то истинное есть, так оно отнюдь не от названия зависит.

Мурзик фыркнула:

— Та что во мне такого, нах, быть может? Короста одна. Отродясь ни бриллиантов, ни балов, ни охот, мне и в полглаза ни видалось.

— И что? Первые титулы не за балы и охоты давали. Их по большей части хитроумием и мечом добывали. Нет, насосать титул в кустах тоже можно словчиться. Но то не настоящие звания. Сусальные и с привкусом.

— Что-то ты вообще черт знает что несешь, — заворчал Вано.

— Да ну? Вот сейчас уже народилась красная, советская аристократия. Пусть и с новыми титулами, правильными. И такому очищению принципов нет никаких возражений. Вот только когда эти парт-титулы по наследству начнут передавать, тогда и начнется новое вырождение.

— Вредительский разговор, — без особой уверенности заявил начоперот.

— Выходит, никакая я не княжна, даже если княжна? — насупилась Мурзик. — Это чего так? Взял, и насрал душевно. И вообще вы странные.

— Мы не странные, мы секретные, — Вано сердито вынул кисет.

— Эй, вы пленную «в расход» вывели, что ли? — звучно окликнули беседующих с тротуара, — там остановился широкоплечий пожилой мужчина, с виду из старых рабочих. — Безобразие учиняем?

— Чего вдруг безобразия? Подкормить шантрапу решили, — откликнулся начоперот, закуривая. — А ты, отец, чего? В добровольные конвойные нанялся?

— Еще шутит, он, комедьянт, — проворчал старик, проходя за кусты сирени. — Пошел я следом, да потерял. А они сидят в гадюшнике дворовом, словно в столовке.

Он глянул на пустую бутылку из-под молока, на Мурзика. Девчонка попятилась за спину Вано и заблажила:

— Чего пристал? Повторно пороть за три паршивых полена Советская власть никому не разрешает.

— Я тогда в частном порядке тебе всыпал, — проворчал дед. — Половину поленницы уперли, ироды. И хитроумно же как. Я тебя, щепу гулящую, упреждал?

— А я чего? — возмутилась княжна. — Не брали мы больше.

— Лучше бы брала, — грозно сказал дед. — Сегодня на рынке гляжу — снова она, оборва. И в шайке.

— То случайно я мимо шла, — неубедительно заныла Мурзик.

— Стоп, ты, товарищ, выходит, местный? — догадался Вано. — Знаком с этой… гражданкой?

— Афанасьев. Константин Афанасьевич. Мастер с «Пролетария», — сухо представился дед. — Барышня у нас тут частенько мелькает. Зимой пропадала, потом опять с этими… На выставке пристроились в брошенных балаганах. Пакостят, с хулиганьем сцепляются, с «Осодмилом»[4] шутки шутят.

— Да ни в жизнь! — возмутилась Мурзик. — С этими сявками, так то вообще не мы…

— Твой дружок за складом трется, по нему вас и приметил, — Афанасьев глянул на Игоря. — Короче, товарищи из органов, я ее забираю. Бумаги какие там надо, справки, на этой шестидневке все оформлю.

— Хм, а если конкретнее? — уточнил хозинспектор.

— Чего тут конкретнее? Шефство-опекунство беру. Если в детдом или лагерь — пропадет там дура. Она уж шустрая, знающая. А мы люди семейные, троих подняли, еще одну на ноги поставим. И не забалует.

— Это вообще как⁈ — вознегодовала княжна. — В рабы что ль? Печку топить, дрова стеречь?

— Цыц! На меня смотри, дура. Ты тогда от ремня танцевала, но молчала. Я тебе дюжину горячих по голяжкам всыпал — и ни ударом более. Человек слова. Всё, пошли.

— А может я… — протестующее начала Мурзик.

Константин Афанасьевич, не тратя слов, указал пальцем в сторону проулка. Палец был темный, с намертво въевшимися в трещины кожи пятнами от металла и краски. Панцирный палец, убедительный.

Княжна втянула голову в плечи и, шаркая весьма свободными туфлями, двинулась по указанному направлению. Но молочную бутылку прихватить не забыла.

— Одно мгновение, Константин Афанасьевич, — заикнулся Игорь, — так серьезные дела не делаются…

— А как они делаются? — шевельнул седой бровью старик. — Или не доверяете?

— Доверяем. Только сложности с оформлением могут возникнуть, — пояснил начоперот. — Там такая бюрократия, что…

— Управлюсь. На фабрике помогут, — отрезал Афанасьев.

— Это да, не должны вам отказать, — согласился Вано. — Вы ведь в восстании девятьсот пятого участвовали?

— Ишь, знаете, — слегка удивился старик. — Было такое по молодости, не отрицаю.

— Органы много чего знают, — не замедлил значительно намекнуть осведомленный начоперот. — Не выпячиваете, значит, революционные заслуги?

— Грамота на стенке висит, а чего еще выпячивать? — усмехнулся заслуженный революционер. — В партии не состою, заседать мне некогда, в цеху дел хватает.

— Жаль, мы помочь не сможем, — сказал Игорь. — Не по нашей линии проблема.

— Обойдусь, — отмахнулся мастер. — На рынке вы, того, хватко. Я только частью видел, от керосиновой лавки до вас было далековато. Но ловко. И главное, как сквозь землю провалились. Эта стервь безголовая сидит, плачет, а вас как смыло. Потом, вроде, появились, опять сгинули. Ну, думаю, черт попутал, хорошо хоть Адельку в запале не застрелили.

— На меня им пульку жаль, — откликнулась бредущая впереди княжна. — А ты, дед, сам-то по молодости за правду выступал, а нынче свободных граждан по ногам лупишь. Ремень что дубина, мля его…

— Не сравнивай. Каждому возрасту своя правда, — цыкнул Афанасьев. — А чтоб до свободной гражданки дотянуть, из тебя еще говен пуда два придется вышибить. Еще разок без дела матернешься, ремень возьму. Я два раза не повторяю.

— Вот она, ваша правда жизни, — вздохнула Мурзик, помахивая бутылкой.

Свернули в Мароновский…

— Слушай, что, так ее и оставим? — прошептал Игорь на ухо начопероту.

— А чего мяться? Ответственности боишься?

— Да какая с нас, дохляков, в этом деле ответственность? Просто как-то легкомысленно.

— Чего тут легкомысленного? Я его знаю, этого Афанасьева. Проверенный…

— Вы ежели сомневаетесь, так прямо скажите, — рубанул, оборачиваясь, старик.

— Не, мы о служебном. Сами понимаете, не для всех ушей, — вывернулся начоперот.

— То иное дело. Спешите? А то зайдете, чаю попьем. Жильем мы обеспечены, не сомневайтесь, — прищурился Афанасьев.

— Спешим, но в меру. Чаю попить с хорошими людьми, то служебной дисциплине не противоречит, — откликнулся Вано.

— Дармоеды они, эти лягавые, — приглушенно сообщила палисаднику мрачная аристократка.

Мароновский переулок в эту довоенную смену оставался патриархальным — такие домишки, узкие лесенки на спусках, яблони и полисадники к лицу разве что уездному тихому городку. Только фабричный корпус впереди, кирпичная ограда да высокая труба наводили на мысль о большом городе.

Афанасьев открыл калитку: в тесном, запутанном дворике, в нагромождении пристроек и разномастных навесов, прятались обшарпанные двери квартир.