Студент 3 (СИ) - Советский Всеволод - Страница 46

— Ф-фу!.. — перевел дух старший.

Другой хотел схватить упавшую таблетку, но я воскликнул:

— Осторожней! Яд может через кожу проникнуть!

И опер с проклятием отдернул руку.

Впрочем, у многоопытных парней нашлись и перчатки, и полиэтиленовый пакет, и таблетка была помещена туда. А обессилевший профессор, растрепанный, потерявший очки и высокомерно-лощеный вид — был профессионально обыскан, утратив шансы на добровольный уход из жизни.

— Не пытайтесь избавить от работы соответствующие инстанции, — наставительно молвил чекист-интеллектуал. — Отправляться на тот свет вы теперь должны с санкции государства.

Беззубцев тяжело дышал, откинувшись на спинку сиденья. Он сразу постарел лет на десять.

— Государство… — произнес он, постаравшись вложить в это слово максимум язвительного презрения. — Государство ваше — исчадие ада! Это раковая опухоль мира… это социальный вампир, пьющий кровь из человечества…

— Ага, ага… — с обманным сочувствием закивал мастер риторики. — А вы, конечно, благородный дон… гондон! Решили вырваться за железный занавес, вдохнуть воздух свободы? Осчастливить жителей свободного мира чудо-зельем?..

К этому моменту профессор более-менее отдышался.

— Послушайте, — сказал он, — вы все неудачно острите… тупо, как все делается в вашей стране. А потому что по ограниченности своей просто не можете представить, как живут нормальные люди в нормальных странах…

— А наша страна ненормальная?

— Ха! Глупый вопрос. Я повторяю, я готов еще раз, и еще раз повторить: вы, запертые здесь, в вашей клоаке… вы не пробовали ничего слаще морковки, и даже не знаете, что есть на свете замечательные овощи и фрукты. Надеюсь, иносказание понятно? Ваша тупость, ваш узкий кругозор… Вы живете в идиотском самодовольстве, даже не желая знать, как должны жить люди! А вы живете как скоты. Да ведь и то сказать, к чему стадам дары свободы⁈.. Ну и судите сами: зачем я буду работать на вас, на вашу гадкую власть? Да, разумеется, лучше я все свое отдам нормальному обществу!..

— Солженицына начитался, — вдруг сказал один из молчаливых оперов. — В самиздате!

А еще один ровным тоном молвил:

— Юрий Андреич, дай я этой гниде врежу. Он что-то смелый очень.

Лицо интеллектуала изменила ехидная усмешка:

— Успеется. Заперты мы, значит… — произнес он таким тоном, когда говорящий готовится начать словесную многоходовку.

— В хлеву, — озлобленно подтвердил Беззубцев. — На скотном дворе! И валяетесь в навозе. И хрюкаете: это наша родина!..

— Зато у нас гимн хороший… — загадочно протянул главный.

— Вот и утешайте себя этим. А по правде говоря, и гимн ваш — дерьмо!..

— Не ваш, а наш, — улыбка Юрия Андреевича стала невыносимо вежливой. — Вот кстати! Похоже на анекдот, но это быль. Вы же знаете, кто автор слов гимна? Нашего.

— Я не хочу отвечать на ваши идиотские вопросы!

— Не хотите — не надо. Отвечу сам. Это — Сергей Владимирович Михалков…

— Старый лизоблюд!..

— Вот-вот, о том и речь! Быль такова: один сильно выпивший поэт в узком кругу набросился на Михалкова. Ты и такой, и сякой, и перед властью гнешься, да и стихи твои, правду сказать, дерьмо!.. Вот прямо как вы сказали, так и тот.

— И правильно сказал! Мне это нравится!..

— Нравится-не нравится — соси, моя красавица. Значит, этот алкаш шумит: говно твои стихи, Михалков! А тот в ответ очень спокойно: говно-не говно, а слушать будешь стоя… Понятно, к чему я?

— И понимать не хочу!..

— Так придется! К тому, что страна какая ни была, а работать ты будешь на нее. Не за совесть, конечно, а за страх, но будешь. Может, ты и предпочел бы на тот свет отчалить, да не вышло… И раз так, значит потрудишься на советскую страну.

Юрий Андреевич перешел на «ты» и интонация речи стала грозовой.

— Вы уверены? — гордо вздыбился Беззубцев.

— Сто процентов. Ты потому и дерзкий такой, что знаешь: ничего тебе не будет. Слишком ценный кадр. Не удалось продаться буржуям, так продашься здесь. И купят, это верно. Да ты и так уже согласен, потому что сам-то по себе ты жидкий, бздливый. И что на Лубянке любого до жопы расколют, это ты знаешь. А ты и родился с трещиной… Поэтому, Илья Аркадьич, цыц! Мы с тобой партнеры. Готов к работе в секретной лаборатории? На благо родины!.. Не слышу ответа?

— Я вам отвечать не обязан!

— Но должен. Валера!

И КГБ-шный Цицерон сделал неуловимый жест.

Валера — тот самый, что поминал «гниду», рослый длиннорукий парень — привстал и без замаха, профессионально, с вложением массы врезал этой самой «гниде» под дых.

Диссидент содрогнулся, изо рта вырвалось:

— О-о!.. — со страдальческим оттенком. И тут же Юрий Андреевич левым каблуком от души пнул Беззубцева по голени, по самой костяшке. Тоже умело и очень больно.

— У-у!.. — звук изменился, а градус страдания на лице усилился.

— Ну что ж вы так, профессор, — с удовольствием пособолезновал мастер душевных монологов. — Осторожнее надо! Ваши знания и опыт нужны родной стране!..

На том допросчик оставил несчастного и перешел к жулью. Выяснилось, что удостоверения — довольно неплохая подделка; Кузьмин спокойно, в подробностях поведал, где и как их изготовили. Перешли к другим темам, и здесь он пустился в откровенные, да еще с таким достоинством, с важной осанкой рассказы… Сливал и сдавал всех напропалую. Зазвучали фамилии, и видимо, это были фамилии людей значимых, поскольку Юрий Андреевич как-то посмурнел, видимо, соображая, что рисуются такие взрослые расклады, в которые мелкой рыбешке лучше не лезть. Обратил я и внимание на то, как двое подручных Кузьмина косятся на него хмуро, не рискуя ничего говорить, но внутренне протестуя. По их пацанскому кодексу чести, конечно, это было явное «западло»: фигурант закладывал подельников налево и направо, и хотя те сами были барыги и чинуши — «преступники в белых воротничках», то есть всякое жирное говно с точки зрения босяцкой братвы… Но все равно, сдавать своих, хоть и таких!.. Не, реальное западло.

Картина выяснялась, поникший Беззубцев сидел понурый, еще более постаревший, дышал очень осторожно: похоже, каждый вдох-выдох давался ему болезненно, а не били его, наверное, со времен первых пионерских отрядов. Кузьмин, напротив, выглядел спокойно и уверенно, если не нагло. Он, должно быть, считал, что будучи носителем ценной информации, сможет удачно сыграть в мутной игре, вырулить на безопасный курс. Не знаю, не знаю… На мой взгляд, это было чересчур самоуверенно, но дело не мое.

— М-да, — наконец, подытоживающим тоном сказал Юрий Андреевич и захлопнул блокнот, в котором делал некие пометки. — Ну что ж, день был нелегкий, поработали хорошо… От РАФа где ключ зажигания?

— Вот, — показал один из оперов.

— Хорошо. Сядешь за руль. Валентин, ты «двойку» поведешь.

— Понял.

И тут Юрий Андреевич взглянул на меня.

— Василий?

— Да.

— Выйдем на минуту.

Мы вышли.

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Семнадцать.

— Однако. Не по возрасту зрелый парень… Молодец!

— Стараюсь, — скромно сказал я.

— На самом деле спасибо, здорово нам помог, — скупо сказал он, не забираясь в подробности. — Ну и отсюда вопрос… А, впрочем, ладно, пока без вопросов обойдемся. Какой-то мести с их стороны не бойся, — кивнул он на микроавтобус.

— А я и не боюсь…

— Ну и зря. То есть бояться не надо, а опасаться следует. Но мы их упакуем надежно. Муха не пролетит!.. Ладно, давай прощаться. И…

Я сделал вопросительное лицо. Он усмехнулся:

— И думаю, мы еще увидимся. Бывай!

Он сел за руль «трешки». Валентин запустил мотор «двойки», еще один повел РАФ, а двое в салоне контролировали задержанных… у которых, думаю, вряд ли всерьез возникла мысль рыпнуться. И кавалькада двинула в неизвестном мне направлении.

Я еще немного постоял, подышал осенью и вечером. Сложное сочетание, для тонких натур. Люди попроще, наверное, просто ничего бы не почуяли. Ну, а у меня это сливалось в странное, многомерное чувство: и печали по безвозвратно ушедшему, и какое-то удалое, бесшабашное ожидание будущего. Я знал, что все мне по плечу, все я смогу, Вселенная осенним вечером смотрит и мягко дышит мне в лицо. И так, наверное, должно быть с каждым, но сейчас это со мной. И хорошо, что так.