Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Володихин Дмитрий Михайлович - Страница 35

Сам Симеон, ученики его и соратники, прежде всего Сильвестр Медведев, брались за устройство училищ на латинский манер – с латынью в роли основного языка обучения всем тонкостям высокой культуры.

Конечно, русская цивилизация сопротивлялась, и сопротивлялась небезуспешно. Она обрела к середине XVII века опыт создания иных училищ, где в основу преподавания ложился греческий язык. Эти эллино-славянские школы создали почву для возникновения солидного училища иеромонаха Тимофея (по уровню обучения стоявшего между средней школой и университетом). А затем Лихуды учредили первый «вуз» Москвы – Славяно-греко-латинскую академию (1687), имея для этого прекрасную основу в виде отлично подготовленных выпускников Типографской школы Тимофея. И то и другое – серьезные достижения, обретенные самостоятельно, на национальной почве, с присадкою учительства безобидных греков.

Более того, эллино-славянское направление в русской литературе, вступая в полемику с направлением «латинствующих», имело дерзости и знаний в достаточной мере, чтобы повергать неприятеля в диспутах ниц.

Филоэллинами являлись те же Евфимий Чудовский – справщик (редактор) Московского печатного двора, иеромонах Тимофей – ректор Типографского училища, дьякон Иов – автор книги о соловецких святых «Сад спасения», и множество иных деятелей церкви, включая патриархов Иоакима и Адриана.

Однако со времен царствования Алексея Михайловича, особенно же при двух его преемниках, Федоре Алексеевиче и Софье Алексеевне, западное влияние неотвратимо проникало в русскую живопись, литературу, архитектуру, быт (включая моды на платье). Фактически филоэллины вели «арьергардные бои»: воинство их билось честно, не раз одерживало тактические победы, но в целом отступало.

А создание «полков нового строя» постепенно (далеко не сразу!) вывело иноземных военачальников на уровень командного состава высокого ранга, притом начальствовали они уже и над русскими людьми. Военачальники-иноземцы не получали старинного чина «воевода», но оттого не теряли истинной власти, укрытой за новомодными и по этой причине не всем ясными званиями генералов. Притом веру им менять не приходилось.

Так, например, в течение многих десятилетий в русской армии служил и порой начальствовал над целыми армиями генерал Патрик Гордон, шотландец, католик. Полковников же, не знавших православия и не желавших перекрещиваться, к концу XVII века на службе у царей московских было пруд пруди.

Именно это межеумочное состояние, когда духовная основа Московского царства подточена, когда приближение иноверца к царю и выход его к высоким ступеням власти уже не удивляют и не возмущают ни самодержцев православных, ни политическую элиту царства, когда его уже призывают к наставничеству и щедрой рукой расходуют на то государственный ресурс, подготовило обвальную вестернизацию России при Петре I. Вестернизацию, породившую своей необузданной силой, необдуманностью и хаотизмом множество проблем на будущее.

Ну а успехи в области просвещения, достигнутые на национальной почве, включая Славяно-греко-латинскую академию, отошли на второй план – как нечто не вполне нужное в контексте новых проектов государственного развития России.

Могло ли быть иначе? Допустим, миновало бы царя Алексея Михайловича увлечение культурой Литовской Руси, очарование Симеоном Полоцким, так что, может быть, не повернула бы Россия на путь европеизации?

Нет, через какую-то европеизацию все равно пришлось бы пройти Московскому царству.

Накопилось слишком много военных, промышленных, технологических новинок, которые необходимо было взять у Западной Европы, чтобы снизить риск поражения в вооруженном противоборстве с ее великими державами[22] и не подпасть под неявное, но от того не менее прочное подчинение соседям с запада, как это случилось с Османской империей.

Другое дело, что существовали разные пути для усвоения западного опыта.

Так, Федор Алексеевич двигался по пути осторожного союза со странами католического лагеря и медленной рецепции обычаев, навыков, знаний, мод оттуда. При этом собственную культуру царь брался переустраивать лишь в очень ограниченном масштабе – никакого бритья бород по принуждению.

Был путь Лефорта, и Петр I именно по нему повел Россию. Это маршрут «революции сверху», слома старины под стягами союза с державами протестантского лагеря и принятия их дипломатического, интеллектуального, а вместе с тем и духовного влияния на Россию. Маршрут тяжелый, широко открывший иноверцам двери к власти в нашей стране и пошатнувший церковь.

Наверное, был путь и менее радикального, точнее, менее разрушительного сближения с протестантскими государствами Европы. Чисто теоретически. Без Анны Монс и отмены патриаршества. Но не видно, кто бы мог стать живым стягом, близ которого собирались бы сторонники умеренно-протестантской дороги в вестернизацию.

Но существовал и гораздо более страшный путь: полная потеря Россией своей особости, открытое угнетение православного элемента и превращение Московского царства в своего рода «процветающую»… Польшу. Или, скорее, в «процветающую» Литву. Территорией, кстати, пришлось бы поступиться в пользу держав-«наставниц».

В сущности, весь блистательный путь России от Петра I к 1917 году, сопровождавшийся блистательным же нарастанием безбожия, стоило бы оценить в нескольких словах: Третий Рим был искалечен, но остался жив, а могло быть хуже. Гораздо хуже.

Послесловие

Книга, которая лежит перед тобой, читатель, выросла из малотиражной брошюры, вышедшей в 1996 году под названием «Высшие законы в истории Московского государства».

Ее автор Дмитрий Моисеевич Михайлович долгие годы был моим наставником в историософии, в исторической науке, а больше того – в науке духовной вольности. Он не раз говорил мне: «Для историка имеет смысл единственный идеал – истина. Требования текущего момента никак на истину не влияют. Академические авторитеты никак на истину не влияют. Возможности получить грант никак на истину не влияют. Стучись в источник, и тебе откроется. Только не ври. Хоть в чем-то поддаться современности – срам!»

Сразу после того, как вышла в свет маленькая историософская монография «Высшие законы в истории Московского государства», можно сказать, раскрыв сигнальный экземпляр, Дмитрий Моисеевич сказал: «Теперь я знаю, какую книгу следовало написать. Надо все переделать».

Суть той, изначальной, «протографической» книги была проста: история России периода второй половины XV—XVII столетий (Московское государство, Московское царство) сосредоточена на социально-экономическом и социально-политическом аспектах. Есть исследования по военному делу и истории войн, есть биографические книги очень высокого уровня. Но очень мало работ, в которых история России указанного периода связана с природной средой: климатом, географией русских земель, удаленностью от морей, малым количеством полезных ископаемых и вместе с тем наличием больших полноводных рек, крупных озер, значительных лесных массивов. Историческую традицию и государственный строй Московское государство унаследовало от Владимирской Руси, а вот своеобразие придал ему именно природный ландшафт, и он же создал почву для стремления России к быстрому расширению. В XIX веке В.О. Ключевский заметил, что история России – это история страны, которая «колонизируется». Однако впоследствии разработка темы, намеченной Ключевским, получила слабое развитие, в XX и XXI столетиях исследователи уделяли ей мало внимания. Законы взаимосвязи между природно-географической средой и обществом, которое внутри ее развивается, оказались фактически «невидимыми» для историков.

И напрасно! Названное направление имело шанс превратиться в одно из магистральных в исследованиях по истории России. Впрочем, возможно, это еще произойдет. Вне географического контекста не видно своего рода политического чуда в судьбе средневековой Руси: невеликая Московская Русь с ее слабыми демографическими ресурсами превратилась в мировую державу. Именно географическая среда коренной «европейской» Руси способствовала тому, чтобы в XVI—XVII веках чрезвычайно быстро были колонизированы Русский Север, Урал и Сибирь. В новом варианте книги мощно звучит христианский аспект русской цивилизации, а также контекст государственного строя, в рамках которого власть самодержца «толкается» то с властью родового аристократа, то с властью приказного дьяка.