Летун. Фламенко в небесах (СИ) - Воронков Александр Владимирович - Страница 39

Потому-то сегодня вместе со мной летит простой испанский парень Хулио Маркес Санчес, до начала мятежа работавший учителем физики и химии в Кордове. Когда в июле тридцать шестого полковник Каскахо совершил в городе военный переворот, то только за первую неделю националистами было расстреляно, забито палками до смерти и попросту зарезано марокканцами больше двух тысяч человек — как приверженцев Республики, так и членов их семей. Голосовавший на выборах за Народный фронт молодой учитель сумел бежать из родного города а затем вступить в Народную армию. Повоевав в пехоте, он добился зачисления в школу пилотов, где его научили управлять самолётом. Сегодня у парня третий боевой вылет. Если повезёт — может быть, будет и четвёртый. А если повезёт ну очень сильно — Санчес доживёт до конца этой войны и снова сможет учить подростков законам Ломоносова и таблице Менделеева. Или в Европе это не проходят?

Вот и наша цель: вдалеке видны вьющиеся в воздухе «комарики» самолётов. По мере приближения они растут в размерах. Три, четыре, шесть… Пять фашистских истребителей развлекаются, поклёвывая очередями республиканский «Эр-Зет», шестой, пачкая пронзительно-голубое небо дымовым хвостом, уходит со снижением куда-то в тылы франкистских позиций. Молодец бортстрелок! Одобряю! Пять вражеских машин против наших трёх, включая «Наташу» — многовато, конечно, но могло быть и хуже. Тем более, что это не «Мессершмитты», которых я несколько опасаюсь, зная возможности своего «чато», а итальянские «Фиат-CR.32» — аппараты, сопоставимые с «И-пятнадцатыми». Вот они уже недалеко. Теперь невооружённым глазом видны подробности, и они не радуют: «красный» штурмовик-разведчик, судя по излохмаченным в буквальном смысле в шматы плоскостям и дырявому фюзеляжу, держится в воздухе уже не подчиняясь законам аэродинамики, а исключительно на классовой ненависти и силе воли пилота. Долго это продолжаться не может.

Качаю крыльями ведомому: «Хулио, не тормози! Делай, как я!». И, пока нас не заметили, пристраиваюсь сбоку к одному из фашистов. Прав был император Рима Август, не зря в его честь месяц в календаре ввели: «festina lente». Сейчас здесь его бесславных «потомков» многовато, а пулемёты на «И-15» — прожорливые. Это только кажется, что три тысячи винтовочных патронов в боекомплекте — много. На земле, в четыре ствола при пулемётной засаде — конечно, неплохо, но в воздушном бою — увы… И отстрелянную ленту в полёте на новую не поменяешь. Потому-то и поспешай медленно!

Вот уже вижу в кабине итальянского истребителя голову в коричневом лётном шлеме. Вот весело блеснула на затылке никелированная пряжка. Пулемёты у меня сведены на прицельную дистанцию в пятьдесят метров, хотя по наставлениям ВВС Красной Армии полагается — на двести. Но мы-то не в Союзе и даже не в РККА служим. Так что полста метров — даже многовато.

— Н-на!

Злые пулемётные очереди заставляют мой «чатос» вибрировать. Кабина «Фиата» всплёскивает красным, будто бы сработал краскопульт маляра-авангардиста. Фашистский истребитель, будто замерев на долю секунды, клюёт носом и, вращаясь, устремляется к земле.

Сзади-слева в сторону итальянцев уходят длинные трассы. Санчес слишком буквально воспринял команду «Делай как я» и влупил издаля. Вот Хулио на мою голову… Синьоры-то пока что в большинстве — и теперь они нас заметили…

Три итальянские машины оставляют в покое «Наташу» и норовят набрать высоту, чтобы выцелить нас с выгодной позиции. Четвёртый, оставшийся без ведомого, продолжает лупить по «Эр-Зет». Но то ли от личной косоглазости и криворукости, то ли просто на нервной почве, вроде бы не очень попадает. Выжав скорость на максимум, демонстрирую синьору атаку, с целью отогнать. Фашист купился, сваливается в штопор: видимо, всё-таки пилот он неплохой, фигура-то для биплана рискованная, можно и не выйти до столкновения с землёй. Ну ладно, пшёл он к Муссолини!

Мне вниз не надо, нас сейчас как раз сверху попытаются прижать… А вот фасцию им на воротник!

Санчес умудряется держаться у меня в левой-задне-верхней полусфере. Молодец! Выживет — авось и неплохим пилотом станет. Выворачиваем парой навстречу фашиками. Не то, чтобы прямо в лоб, но атакуем в переднюю проекцию. Стрелять так — неудобно: в передней части фюзеляжа у «Фиатов» — двигатель, а его винтовочной пулей не очень-то пробьёшь. Но пугануть синьоров стоит…

Стараясь делать отсечки по пять-десять выстрелов, что при скорострельности моих ПВ-1 в семьсот пятьдесят выпускаемых за минуту пуль, непросто, стараюсь достать переднюю верхнюю часть фюзеляжа вражеского самолёта позади крепления крыльев. Там у лётчика «ветровое» стекло полуоткрытой кабины, а в кабине его собственный, подверженный ранам организм. Оно страшно, когда перед глазами злые остроконечные кусочки металла рвут обшивку, стремясь разбить оргстекло и вонзиться в смуглое лицо красавчика из Вероны или из Флоренции…

Ну, насчёт «красавчика» — это уже допущение: всё равно на таком расстоянии черты закрытой лётными очками физиономии разобрать сложно. Но да: итальянскому пилоту стало страшно. И он попытался отвернуть, вывернуться из-под пуль Тульского патронного завода. И зря.

Увидев оказавшееся в прицеле «брюхо» истребителя, я не стал больше жмотничать, взрезав фюзеляж длинной очередью. А вот нефиг! А то разлетались, хероватые, в небе порядочному человеку пройти негде…

В моей прежней жизни не доводилось слышать об особом героизме итальянских войск в годы Второй мировой войны, по крайней мере — на советской территории. Разве что упорная оборона остатков окружённых в Гарбузовке и в Миллерово, что в Ростовской области, дивизий — но там их «подпирали» отступавшие вместе с ними из-под Воронежа немцы. Впрочем, может, я чего-то и не знаю. Но вот конкретно сегодняшние истребители, потеряв своё подавляющее численное преимущество в бою, видимо, решили, мол, «не больно-то и хотелось» и шустро смылись, спеша пересечь недалёкую линию фронта. Мы же с Санчесом также не стали гнаться за ними, как ёж за гадюкой, а пристроились к изувеченной «Наташе», провожая до аэродрома.

На развороте «Эр-Зет» не удержался и резко скользнул вниз. Тут же выровнялся. Стал круто снижаться, раскачиваясь. Мне казалось, что авиакатастрофа неминуема, но в последний момент его нос как бы нехотя задрался вверх. Самолёт с треском ударился о землю. Пробежав с десяток метров по полосе машина развернулась и, накренившись, остановилась, вздымая пыль продолжающим вращаться пропеллером. Потом замер и он. К покалеченному самолёту рванулись санитарная и пожарная машины, вслед за ними бросились было лётчики, но им пришлось умерить скорость: пролетев над «Эр-Зетом», на ВПП приземлились сперва я, а за мной — Санчес. Я откровенно опасался, что бывший учитель не сумеет нормально посадить «И-пятнадцатого» из-за укороченного пути посадки — но всё обошлось. Вскоре и мы, вместе с остальными лётчиками — в основном, парнями из СССР, но и французами и испанцами, среди которых оказался и командующий всей республиканской авиацией «летающий генерал» Сиснерос.

Обхватив руками пулемет, на край левого борта кабины навалился убитый бортстрелок, его чёрные волосы бережно, будто боясь потревожить, шевелил ветерок. В передней кабине, прижавшись лицом к приборной доске, неподвижно сидел окровавленный лётчик. Офицер штаба авиации Республики Кутюрье, успевший подъехать раньше всех на санитарной машине, стоя на крыле самолета, быстро расстёегивал привязные ремни. Раненый пилот с трудом поднял голову и медленно открыл глаза:

— Кутюрье! Колонна танков из Саламанки… Идут на север… Орудия… пехота… Много машин… Над Сеговией сильный огонь… зенитки… Мы сбили два «фиата»… Хуан… Он попытался повернуться к задней кабине, где полагается сидеть бортстрелку, но силы оставили его. Голова раненого дернулась и медленно склонилась к плечу.

Я знал их обоих. Познакомились в дни, когда меня прикомандировали к эскадрилье «Эр-Зетов». Немец и испанец. Опытный ветеран Великой войны и шестнадцатилетний крестьянский подросток. Воспитатель и воспитанник…