Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь - Страница 39

Ещё были выписки из каких-то древних формуляров, справки, наряды на получение всего и вся, что может понадобится воину Красной армии. Не было только главного.

Я немного помолчал, формулируя свои желания.

— Смотри. Убийца, скорее всего, каким-то образом остался в городе сразу после его освобождения в июне сорок четвертого, и потом три года сидел на попе ровно, — сказал я. — Возможно, он и не собирался никого убивать — он же фактически был на легальном положении, с документами и прочим. Но вдруг увидел этого солдата — и решился. В общем, я не очень понимаю мотивы его поступка.

Андрей задумчиво почесал в затылке.

— Обычно так бывает, когда ситуация меняется, — сказал он. — Например, если в город приезжает кто-то, кто мог его знать… тогда да — только бега.

Слово «бега» Андрей произнес очень забавно — «бяга». Но я на это уже не обращал внимания — в Белоруссии тоже был свой суржик, хотя и не такой, как на Украине.

К тому же он озвучил то, до чего я уже дошел с помощью той самой логики и аналогий. И теперь мне надо было понять, кто появился в Лепеле летом 1947-го — настолько страшный, что тот лесник решился на убийство и подделку документов, лишь бы надежно оказаться от этого кого-то как можно дальше и не оставить за собой никаких следов. У меня был на примете один кандидат — та самая Тонька-пулеметчица. Насколько я помнил, она приехала сюда с семьей уже после войны, но точную дату не знал или надежно забыл. Теперь мне нужно было познакомиться с тем, как в СССР осуществляется учет движения народонаселения, и надеяться, что архивы паспортного стола городка Лепель остались в неприкосновенности.

— То есть надо смотреть, кто приехал в город в означенный период, — резюмировал я. — Сходим в паспортный стол?

Андрей поморщился — перспектива провести ещё пару часов в архивной пыли его совсем не прельщала. Но он мужественно кивнул.

* * *

Архивы таких столов по советским законам хранились полвека. Понятное дело, что в войну многие бумаги в западной части Советского Союза были уничтожены — их жгли все, и наши при отступлении, и немцы — за ненадобностью. Но с послевоенного времени архивы старались поддерживать в надлежащем состоянии, и я надеялся, что мы с Андреем не будем погребены под горой самых разнообразных сведений.

Идти было недалеко — два квартала мимо длинных зданий неясного назначения, за которыми скрывалось футбольное поле. И персонал там был вполне доброжелательный, готовый помочь от всей души и безвозмездно.

— Вот здесь заявления за сорок седьмой, — симпатичная девушка, которая, наверное, как раз в том году и родилась, сгрузила на стол с десяток папок. — Ещё что-то?

Я скептически оглядел эти папки.

— Маловато будет?

— В пределах нормы, — строго сказала она. — Чуть меньше, чем сейчас за такой же период. Но тогда у нас и жителей было меньше.

— Понятно, — вздохнул я. — Спасибо вам, девушка. Ну что, Андрей, за работу?

В сороковые годы Лепель действительно был ещё меньше, чем сейчас. Пусть он и не был на направлении главного удара «Багратиона», но война через него всё же прокатилась горячим катком — многие здания были разрушены, жители убиты или угнаны в Германию. Восемь тысяч жителей, не больше. Лишь после Победы городок начал понемногу восстанавливаться — поэтому в первую очередь был построен кирпичный завод, материал с которого в первую очередь пошел на другие заводы и административные здания. Ну и жителей прибавлялось — возвращались угнанные и демобилизованные, приезжали те, кто в самом начале войны уехал в эвакуацию. Но к 1947-му основной поток обратных переселенцев значительно уменьшился, вернувшись к тому, что девушка из паспортного стола называла нормой. Вот только архив вёлся по инерции сумбурно, объединяя и тех, кто приехал, и тех, кто уехал, и тех, кто переезжал внутри города — а таких было подавляющее большинство.

Причины для переездов были самые разные, в основном приятные, потому что мало кто разводился и делил нажитую недвижимость. Наоборот — создавались новые семьи, члены которых съезжались вместе, в этих семьях появлялись дети, которые тоже ставились на учёт. Были и другие радостные поводы — например, улучшение жилищных условий, когда те же семьи перебирались из бараков во вновь построенные дома. Кто-то и сам строился, несмотря на трудности с материалами — поэтому частный сектор в основном состоял из деревянных домов.

Мы с Андреем внимательно вникали в суть этих пыльных страниц, за каждой из которых были самые настоящие человеческие судьбы. Большую часть мы пропускали, но иногда попадалось то, что нам нужно — данные по этим людям выписывались на отдельные листы. Хуже всего было то, что мы не знали, что нам точно нужно — тот лесник наверняка уехал из Лепеля вслед за солдатом или вместо него, но вот испугавшие его люди могли приехать в город и в предыдущем году. Как бы ни был мал этот населенный пункт, а два человека тут могут не встречаться очень долго, особенно если сами не ищут встреч друг с другом.

Но когда мне в одной из папок попалась чета Гинзбургов, я понял, что мы на верном пути. В Лепель они приехали в мае сорок седьмого и получили отдельную комнату в общежитии — у них уже была маленькая дочь. И теперь я точно знал, что моя поездка была не напрасной, не думаю, что без меня лепельские коллеги подошли бы к делу столько дотошно.

Впрочем, я мог и ошибаться.

* * *

Мы сидели в столовой местной швейной фабрики и ели комплексный обед — первое, второе и обязательный компот. Правда, девушка из паспортного стола отказалась составить нам компанию, отговорившись тем, что у неё обед в другое время — но я заметил, что Андрею она понравилась, так что, наверное, после моего отъезда он ещё не раз посетит это богоугодное заведение. И ещё нам не достался шашлык, как Феде в «Операции 'Ы» — сегодня в меню были лишь слегка резиновые, но в целом съедобные котлеты. Я бы вообще удовлетворился парой пирожков, но пошел на поводу у организма, который требовал полноценной еды.

В целом я был доволен нашей работой, хотя до её окончания было очень и очень далеко. У нас имелся короткий список в десяток персон — все они переехали в Лепель в первой половине 1947 года, причем это было не возвращение из понятной эвакуации, а спонтанный переезд без видимой цели. Все устроились на здешние заводы и до сих пор жили в городе. Тот, кто напугал лесника из Ромн, не мог умереть — ведь совсем недавно кто-то дал себе труд приехать на Украину и убить его из немецкого пистолета, а это мог быть только человек из прошлого. А единственное подходящее прошлое находилось здесь, в Витебской области.

Вот только я вдруг понял резоны, по которым в школьных учебниках на последних страницах печатается ответ на задачи — потому что это помогает ученикам только в том случае, если они знают правильное решение. Зная, из-за кого лесник сбежал из города, я не мог просто оповестить мир о своём знании. Мне нужно было придумать некое изящное решение, чтобы задачу мог решить даже такой увалень, как Андрей, но ничего подходящего в голову просто не приходило. Даже поголовная проверка нашего списка ничего не давала, пока мы не знали личность нашего лесника.