Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь - Страница 16

Мне не очень нравились эти мои выводы. Они означали, что худшие мои опасения сбываются, и в обкоме полно бандеровской сволочи, не добитой Чепаком и его товарищами в бытность сотрудниками СМЕРШ. Или же всё проще — этот Макухин чей-то протеже, и его патрон, зная о заскоках подопечного, подстраховывается на всех уровнях. Правда, такой слуга в любой момент может подставить своего хозяина и даже подвести его под статью, но, видимо, услуги, которые оказывает этот Макухин, перевешивают возможные риски. Впрочем, Чепак не запретил мне мероприятия в отношении этого человека, так что я был относительно свободен в своих действиях — если не буду пересекать многочисленные красные линии, которые поджидают меня в этом направлении. Но одновременно полковник многократно осложнил мне эту работу — хотя и сделал это в стиле начальников-дуболомов. То есть навалил на меня дополнительные задачи, которые должны были меня приковать к рабочему креслу не хуже тяжелых цепей.

В ближайшие дни наверняка появится распоряжение Чепака о том, что я становлюсь куратором следственного отдела — то есть мне надо будет выделять время, чтобы как-то наладить взаимодействие с начальником этого отдела и вникать в его работу вовсе не на поверхностном уровне. Заодно полковник сгрузил на меня «висяк» полугодовой давности, который явно был безнадежным — все следы давно исчезли, а потенциальные свидетели уже серьезно запутались в днях недели. Ну и художественная самодеятельность — несмотря на несерьезность этого направления, я не мог позволить себе не обращать на него внимания в надежде, что оно само как-нибудь рассосется, так что придется что-то делать, творить и выдумывать.

К тому же никто и не подумал снимать с меня основные обязанности — мне по-прежнему надо было возрождать пятый отдел и приводить в порядок его дела. Всё это, видимо, не должно было дать мне и минуты на то, чтобы заниматься каким-то Макухиным. Вот только полковник Чепак ошибался, когда думал сломать мой хребет такими разносторонними поручениями. Я хорошо знал, как с этим бороться, и собирался применить все возможные методы, чтобы не оказаться похороненным под ворохом дел и ежеминутных забот.

Например, то самое кураторство следственного отдела — там было с десяток следователей и две дюжины оперативников, которых я теоретически мог использовать по своему разумению, причем крутить в бараний рог мне нужно было не всю эту ораву, а одного их начальника, что было на порядок проще и занимало много меньше времени. Если же этот начальник взбрыкнет и напишет, допустим, рапорт на перевод, я легко мог устроить так, чтобы он оказался в краях очень недружелюбных и максимально далеких от цивилизации — просто добавив в характеристику пару нужных предложений. Такое право у меня теперь было, а Чепак вряд ли пойдет на конфликт со своим замом ради подобной безделицы.

С самодеятельностью так разобраться не получится — полковник уже пытался делегировать эту часть своих обязанностей неподходящему человеку и, наверное, получил по шапке за провал. Но в моём распоряжении были все достижения отечественной попсы следующих пятидесяти лет, и я собирался честно спереть одну сцену из очень популярного сериала — той, в которой менты из убойного отдела разыгрывают небольшую сценку под песню «Позови меня с собой». Песню эту я помнил, играть её умел и знал, что ничего сложного в ней не было; из неё надо было выкинуть второй куплет, где указывалось на пол лирического героя. С артистами было проще всего — у меня в распоряжении имелся штат целого управления, в крайнем случае, это будет первая задача, которую я поставлю следственному отделу, они в задержаниях толк должны знать. Главное — проверить их оружие, чтобы никаких патронов в стволе или снятых предохранителей. Если кого-то убьют на сцене республиканского смотра, меня обязательно накажут, и я могу позабыть об обещании полковника Денисова сделать меня майором.

Всё остальное мне представлялось обычной текучкой, из которой выбивалось, пожалуй, только давнее убийство лесника-предателя. Но я не стал делать скоропалительных выводов — сначала надо ознакомиться с тем, что уже сделано по этому делу, а уже потом паниковать. Или не паниковать — как получится. Возможно, задачка от полковника Чепака и не имела однозначного решения, но через неё я мог легализовать и свои знания о нынешнем местоположении Тоньки-пулеметчицы.

Я помыл посуду, убрал её в шкаф и начал одеваться. Мне предстоял дело не слишком приятное, но необходимое — очередной визит к матери «моего» Виктора Орехова.

* * *

Я так и не смог определиться с отношением к матери человека, тело которого вероломно занял. В Москве я старался не думать об этом, хотя мне и так было не до проблем, которые несет обычное вроде бы попаданство. За полтора месяца в столице я позвонил ей один раз — сообщил, что скоро надолго приеду в родной город, и испытал странные эмоции, когда она лишь сухо сказала «буду ждать». Впрочем, тут я был ни при чём — основную работу за меня сделал сам Орехов, который вообще с матерью общался редко. Причин этого я не знал, а память реципиента мне помочь не могла. Они просто отдалились после того, как сына призвали в армию, а потом направили в школу КГБ, и за десять лет так и не нашли общего языка.

Впрочем, Орехов мать по-своему любил, и она отвечала ему взаимностью. Деньги он ей переводил регулярно, и последний платеж сделал 29 декабря — ровно за сутки до того, как я попал в это время. Я не стал ломать эту систему, и следующий транш отправился в Сумы в конце января — размер зарплаты позволял не обращать внимания на эти переводы. С Новым годом её за меня тоже поздравил Орехов — я благодарил всех богов, что мне не пришлось в канун праздника заниматься ещё и этим. Ещё Орехов всегда останавливался у матери, но тут я взбунтовался — с послевоенных времен они жили в одной из комнат одноэтажного домика, превращенного в нечто, напоминающее коммунальную квартиру на три семьи — с тремя разными входами, удобствами во дворе и расписанием дежурств по этим самым удобствам. В детстве такое общежитие воспринималось совсем иначе, у соседей тоже были дети, так что «мой» Виктор очень скучал по тем временам. Но сейчас мне — здоровому лбу в чине капитана, ставшему заместителем начальника областного управления КГБ, такой быт просто претил. Именно поэтому я и попросил выделить мне квартиру поближе к службе — правда, в детали отношений сына и матери я благоразумно не вдавался.

Что я знал про неё? Не очень много, несмотря на то, что у меня был доступ ко всей памяти Виктора Орехова. Звали её Ольга Николаевна, была она совсем не старой — едва за пятьдесят, даже не на пенсии. Школу она окончила за год до войны, сразу пошла на местный рафинадный завод — простой аппаратчицей, там таких много. В эвакуацию с заводом по каким-то причинам не уехала, в сорок втором ушла в партизаны — немцы тогда начали угонять молодежь в Германию, и она попала в списки, — и вернулась только в сорок третьем, после освобождения Сум — правда, в городе её никто не ждал, только родители, похороненные в общей могиле на местном кладбище. Обстоятельств их смерти Ольга не знала. Воевала она в брянских лесах, там и встретила приход Красной армии, у неё даже медаль была — «Партизану Отечественной войны», пусть и второй степени, в годы войны эта награда имела высокую ценность. Продолжать службу не стала, вернулась на завод, в феврале 1944-го родила сына…

Когда «мой» Виктор подрос и узнал, откуда берутся дети и как они появляются на свет, он произвел нехитрые вычисления и слегка завис. Дело в том, что Сумы были освобождены в начале сентября сорок третьего, а ребенка надо вынашивать, как известно, девять месяцев. С этим вопросом он, разумеется, подошел к матери, которая и рассказал ему об отце, герое-партизане, с которым сошлась в отряде. Правда, его фамилию она брать не стала и записывать его в свидетельство о рождении тоже, но вот сыну отчество дала по его имени. О том, что с ним случилось, она говорила глухо, но Виктор был уверен, что его отец погиб; по моим представлениям, тот человек был глубоко женат и, возможно, даже не знал, что у него в Сумах растет сын. Фамилию отца «мой» Орехов знал, но Ивановых по всей России столько, что искать его можно до посинения. Мне же это и вовсе было не нужно — решить бы, как относиться к самой Ольге Николаевне.