Выплата (СИ) - Каляева Яна - Страница 47

Катя прерывает приятные воспоминания:

— Так я записываю тебя с женой в гостевой лист? Ты принимаешь приглашение?

Ишь ты, гостевой лист — ну прям как в лучших домах Европы!

— Да-да, я внесу в календарь и изо всех сил постараюсь быть, если небо на голову не рухнет…

Кто знает, где я буду к середине июля, да и где все мы будем.

Ладно, будем жить сегодняшним днем. На сегодня, кстати, дела более-менее переделаны, можно с чистой совестью отправляться домой. Выйдя на парковку, по привычке пытаюсь нашарить в кармане ключ и только тут вспоминаю, что фордик мой в автосервисе. Все-таки не прошла для старого друга даром загородная поездка по нашим замечательным дорогам, электрика стала барахлить — наверно, грязь попала куда-нибудь. Ладно, не барин, чай — прокачусь на автобусе… а лучше даже прогуляюсь по родному городу на своих двоих. Тренировки в зале — это все, конечно, замечательно, но пользу старой доброй ходьбы никто не отменял. Заодно ловкость прокачаю, перепрыгивая через лужи.

Обычно когда я иду по улице один, то включаю музыку, но сейчас хлопаю себя по карманам и обнаруживаю, что наушников нет — забыл дома или в машине. Если бы не это, я не услышал бы ни сдавленного женского даже не крика, а хрипа скорее, ни невнятной просьбы «ну всё, всё, хватит, не надо», ни глухого звука удара… Ныряю в подворотню, из которой все это доносится. Женщина стоит в грязи на коленях, пытаясь одновременно прикрыть руками и лицо, и живот. Тварь, которую язык не поворачивается назвать мужчиной, заносит для удара не руку даже — ногу…

Двор заставлен машинами и перегорожен заборчиками. Пока я добегу до парочки, чмо успеет ударить женщину еще раз. Потому привлекаю его внимание громкой матерной тирадой. Дети могут услышать… но уж лучше пусть слышат мат, чем насилие над женщиной, которое никто не остановит.

Придурок поворачивается ко мне и встает в кривоватое подобие защитной стойки: руки на уровне груди, ноги расставлены. Значит, драться слегка умеет. И трезв — сивухой не несет. Это даже хорошо, а то было бы неспортивно…

От первого удара противник уклоняется. Бьёт навстречу, целит в грудь. Подшаг в сторону, чуть доворачиваю корпус. Ха, только куртку задел.

Ладно, давай по-взрослому. Пинок в колено. Вскрикивает, делает шаг назад — и ловит «троечку». Первый в корпус, сбить дыхание. Второй в челюсть, ошеломить. И завершающий крюк в печень роняет оппонента в грязь — туда, где только что стояла на коленях женщина. Она, кстати, отскочила в сторону и всю драку верещала… Не слушая ее, пару раз пинаю поверженного противника под ребра — без фанатизма, чтобы даже не думал пытаться встать, ну и вообще для закрепления урока.

Воет сирена. Быстро ребята подъехали… а, ну да, отделение же в соседнем квартале. Панельные фасады окрашиваются синими всполохами мигалки. С чувством выполненного долга отхожу от хрипящего в грязи урода на пару шагов и держу руки так, чтобы их было видно.

Дама в беде, которая вроде бы уже не в беде, подскакивает к вылезшему из УАЗика толстому патрульном и начинает что-то с жаром ему втирать… агрессивно тыкая рукой в меня. Ее слова, перемежаемые подвываниями, удается различить не сразу. Что же… такого я, признаться, не ожидал. Хотя не сказать, что очень уж удивлен. Увы, обычное дело в наших пердях.

— Мы с Мишенькой гуляли перед сном, никого не трогали, — тараторит дама. — А этот… этот хам ка-ак выскочит из арки! Как нападет на Мишу! И кулаком бил, и с ноги… у-у-у! Если Миша ему и врезал, то это он меня защищал от хулигана!

— А у вас-то почему пальто грязное, гражданка? — равнодушно спрашивает патрульный. — И отчего за бок хватаетесь?

— А это… это… пальто случайно измазала… и печень что-то вдруг прихватило. Это от волнения, вот! Мишенька, родимый, ну давай, вставай… вот так.

Патрульный переводит взгляд на меня. Глаза у него словно выцветшие — наверно, от того, что каждый день наблюдают такие истории. Говорю ему:

— Вы ведь не хуже меня понимаете, что гражданка врет. Рассказать, как дело было?

Он, разумеется, отлично все понимает. Как и я понимаю, что у него будут показания двоих против показаний одного…

— Сейчас в отделении все расскажете, — и оборачивается к напарнику: — Поищи свидетелей…

Напарник демонстративно оглядывает совершенно пустой двор. Вроде еще недавно пара-тройка человек копошились на парковке. И на детской площадке кто-то был, вон качели еще раскачиваются… никому не охота в свидетели, ясно-понятно.

Толстяк смотрит на меня глазами умной собаки — все понимает, а сказать ничего не может, кроме разве что:

— Гражданин, проедемте в отделение.

— Егоров, на выход.

Голос такой безразличный, что не сразу опознаю Леху — а это именно он стоит в тени. В коридоре полицейского отделения перегорела половина лампочек.

Покидаю обезьянник безо всякого сожаления — полутора часов в обществе бомжей и алкашей более чем достаточно. Подаюсь к Лехе, чтобы хлопнуть его по плечу — но что-то в его лице меня останавливает. Это не просто усталость — это холодное, злобное раздражение.

— Свободен, — цедит Леха сквозь зубы. — Вали отсюда.

— Эй, ты чего… Как не узнал меня, чесслово. Совсем заработался? Нормально чувствуешь себя вообще?

— Спасибо, что поинтересовался, — Леха источает ядовитый сарказм. — Я уже не ждал, что такое важное ответственное лицо снизойдет до жалких делишек провинциального мента. И если еще какая справка оперативно понадобится, звони в любое время, мы работаем для вас — других-то дел нет, от скуки на стенку лезем… Кстати, поздравляю со вступлением в законный брак. А теперь проваливай. Выход сам найдешь?

Леха разворачивается, чтобы уйти. Хватаю его за плечо:

— Так, сбавь-ка обороты. ПМС разыгрался? Бывает. Или в чем твоя проблема?

Неужели Леха так обиделся из-за переноса свадьбы, где должен был стать шафером?.. Ах черт, я же ему не звонил после возвращения. То есть один раз, и то по делу. Перед всеми родственниками за свадьбу извинился, а перед Лехой… забыл. Казалось, ну свой пацан же, ну какие могут быть обиды, все и так понять должен.

А вот не должен он мне ничего.

Говорю на полтона ниже:

— Ладно, Лех, не кипишуй. Со свадьбой так вышло, ничего нельзя было поделать. Объясню потом, что смогу. Сам ты как? Чего дерганый такой? Что происходит?

— Что происходит, Саня? — повторяет Леха со злобным каким-то оживлением. — Да ты себе даже не представляешь, что у нас происходит! Прикинь, на одного пассажира уже три заявления граждане накатали. То тяжкие телесные, то средняя тяжесть. Но это же не просто хрен с горы какой-то, это кадр, особо важный для страны и ее специальных служб! Потому все аккуратненько заметается под ковер, как собачье говно! Смекаешь, о ком я говорю, а, Саня⁈

— Как… «три заявления»? Ну откуда три-то? Сегодня одно, а другие два когда?

— Ну еще бы! Где тебе помнить такие мелочи? Одно в марте и одно неделю назад.

Лихорадочно соображаю. Так, в марте был лыжник, чтоб его перекосило, а неделю назад-то я кого отходил? А, вроде съездил в пабе по морде одному кренделю, было дело. Я поужинать зашел, а эта пьяная харя стала докапываться к уборщице на предмет национальности — она чуть не плакала, бедняжка. Ну я его и взгрел символически — не люблю, когда обижают тех, кого жизнь и так уже обидела. И что же, он побежал заяву катать? Эх, измельчал нынче мужик.

— Слушай, Лех, ну, раньше было раньше. Но сейчас-то ты понимаешь, что это подстава? Что мне надо было — мимо пройти, пока это чмо бабу свою лупцует? Я ж его только воспитал слегка.

— Воспитал? — не нравятся мне Лехины интонации. — Ты ему три ребра сломал, Саня. Еще чуть-чуть — и лёгкое пробил бы. Тебе там что, озверин колют, на твоих секретных базах? Ты с головой вообще дружишь еще?

Три ребра? Мда, это я не рассчитал… Ну да, драться-то в молодости насобачился, еще до всех этих сверхэффективных тренировок. Может, оно и к лучшему — эту мразь нравоучительными беседами все равно не вылечить, так и будет мутузить свою дуреху, пока совсем не убьет. Сколько уже было таких историй… Так хоть подумает в больничке над своим поведением. Хуже другое: я действительно потерял над собой контроль.