Птица-пересмешник - Даррелл Джеральд - Страница 51

Оратор снял очки и, преисполненный августейшим достоинством, направился к выходу, оставив публику обсуждать услышанное.

Великий парад имел грандиозный успех. Спецвыпуск «Голоса Зенкали» открывался огромным заголовком: «Бог жилище обрел в королевском саду». Под этим замечательным лозунгом и прошло все мероприятие.

Во главе парада выступал сам Кинги, ехавший в изысканно украшенной королевской карете; перед ним шагал лоунширский оркестр, игравший национальный гимн Зенкали. В его основу легла бесхитростная популярная мелодия, слегка аранжированная самим Кинги, когда он купался в ванне. Проникновенные слова сочинил не кто иной, как Ганнибал:

Вся эта процессия двигалась сквозь пеструю толпу, сбежавшуюся позевать на невиданное зрелище. До участников парада долетал щекочущий ноздри запах надушенных, одетых в свежевыстиранную одежду человеческих тел, аромат цветов добросердечности, а главное — терпкий запах, какой ударяет в нос, когда откупориваешь бочонок редкого вина,— таков, должно быть, запах амброзии. Процессия катила сквозь море бронзовых, шоколадных и медных лиц, озаряемых, словно вспышками, белозубыми улыбками, сквозь лес плещущих розовых ладошек — казалось, всеобщую радость и ликование народа можно было потрогать руками.

Вслед за королевской каретой, в которой восседали губернатор и Изумрудная леди, ехала повозка, где величаво покоились шесть массивных бочонков, любезно предоставленных владелицей заведения «Мамаша Кэри и ее курочки». В бочонках были высажены шесть молодых деревьев омбу — коротких, толстопузых, машущих публике переплетенными ветвями. Их сопровождали профессор Друм, выглядевший еще более убийственно, чем прежде, в новом фланелевом костюме, кое-как заколотом булавками, и доктор Феллугона с огромным белым платком, обильно смоченным слезами радости. Он постоянно гладил стволы деревьев омбу, как бы желая воодушевить их. За ними, чередуясь с войсками в начищенных мундирах, ехали королевские кареты с высокими гостями. Вот сэр Осбери лорд Хаммер — у них такой вид, будто они час назад были на волоске от смерти и лишь чудом вырвались из пасти крокодила. А вот сэр Ланселот и досточтимый Альфред — оба улыбаются и машут толпам людей так, будто все здесь присутствующие принадлежат к высшим кругам высшего общества. А вот повозки с представителями прессы — приходится сожалеть о том, что они изрядно набрались, причем отнюдь не знаний,— и весь природоохранный контингент. Представитель Швеции выглядит угрюмее, чем скалы Скандинавии,— так может выглядеть только швед среди восторженной, рукоплещущей, счастливой до экстаза публики. А вот швейцарец — он ни на секунду не отнимает от уха блестяще отремонтированные часы в страхе, что они могут остановиться снова. Вот Харп и Джагг — они изрядно дерябнули «Нектара Зенкали» и, завернувшись в огромный звездно-полосатый флаг, который Бог ведает где позаимствовали, лежат в повозке и машут публике. В общем, веселая, не слишком формализованная процессия в лучших традициях тропиков. Правда, одна неприятность все-таки произошла. Платформа для телекамер, сооруженная по специально разработанному Питером проекту, оказалась атакованной простыми смертными, справедливо решившими, что отсюда лучше видно парад. Стоило двумстам пятидесяти слишком возбужденным зевакам на нее взгромоздиться, как вся махина рухнула в тартарары. Брюстер был вне себя от ярости и пытался разогнать нахалов, нещадно лупя их сценарием по щекам и ушам, но вскоре оказался затоптанным. «Я — представитель Би-би-си!» — орал он, но что поделаешь, если для зенкалийцев это пустой звук. Блор со своей чрезвычайно дорогой, на зависть япошкам, камерой был сметен с верхушки платформы и рухнул с пятнадцатифутовой высоты вниз. Жалобные крики вроде: «Что вы делаете?! Мы же из Би-би-си, а не из Ай-ти-ви!» — потонули в грохоте рушащегося сооружения: предназначенное для двоих, оно, конечно, не выдержало нагрузки двухсот пятидесяти. К счастью, зенкалийцы спружинили мягко и плавно, словно электрические угри. Большинство из них приземлились аккурат на макушку Брюстеру, который отделался переломом ключицы, несколькими синяками да фингалом под глазом.

Толпы фангу асов и гинка пели песни, кричали, играли на барабанах и дудках, а девушки обоих племен танцевали с такой грацией, будто их тела вовсе лишены костей,— такое под силу только темнокожим.

Наконец процессия достигла дворцовых ворот. Шикарно разодетая стража салютовала ружьями. Сначала в ворота вошел оркестр, затем въехал король и остальные участники парада, ну а толпе зевак пришлось пока задержаться. Дожидаясь своей очереди, люди шутили, смеялись, пялили глаза сквозь ажурную кованую ограду. С обратной стороны ворот счастливые лица выглядели словно баклажаны в плетеной корзине.

Когда наконец всем удалось просочиться в залитые ярким солнцем королевские сады, праздник разгорелся с новой силой.

Взволнованные всеобщим вниманием к себе, пересмешники были наконец выпущены из клеток, и первое, что в благодарность за это сделал самец,— с силой клюнул короля в ногу. (На следующий день «Голос Зенкали» вышел под заголовком «Король укушен Богом» — первоначально набрали «Король ушиблен Богом», но, к счастью, бестактность была исправлена при подписании номера в печать.) Это было воспринято как сигнал к всеобщему гулянью, в ходе которого были поглощены галлоны напитка «Оскорбление Величества», целые блюда с жареной олениной и молочными поросятами, не говоря уже об огромных корзинах разноцветных овощей. Вездесущий король старался поговорить со всеми, перекинуться шуткой с каждым, и его раскатистый смех раздавался над толпами веселых гостей, словно гром.

Питер и Одри неожиданно обнаружили, что любят друг друга. Как зачарованные двигались они рука об руку, сквозь толпу.

– Слушай,— сказал Питер, наполняя стакан Одри в четвертый раз,— бродить в толпе, все равно что плавать у нашего рифа. Тебя носит волнами туда-сюда, а взору открываются удивительные сцены из жизни подводного царства.

– Намек понят,— сказала Одри.— Пойдем поплаваем. Рука об руку, словно скованные одной цепью, они покинули торжество.

По дороге на море они увидели Харпа и Джагга, возлежавших бок о бок в шезлонгах. Клюкнувший Харп говорил с таким завыванием и с такой вибрацией адамова яблока, что производил впечатление американского лося, подзывающего самку.

– Ну да,— хмуро ответил Джагг, как только стихли последние сонорные звуки.— У нас их было несколько штук разом, да вот беда: все поотдавали концы! Что и говорить, хитрая это штука — американский лось! Чуть что, сразу откидывает копыта! Нет уж, охота была с ними связываться, попробую-ка другого зверя, который не помрет! Слоны хороши в этом отношении, к тому же увидел разок

слона — и впечатлений на всю жизнь. В общем, нужны такие виды, которые способны поразить воображение публики! Да вот беда: все такие животные дохнут как мухи! Купишь, бывало, вбухаешь деньжищи, а он у тебя на второй день окочурится — прямо беда!

– А ты попробуй ламантина,— сказал Харп.— Ламантин — это как раз то, что тебе нужно. Помню, я со своей супругой Мэми ездил купаться во Флориду — там мы всласть поплавали вместе с ламантином. Вдруг Мэми и говорит: «Не правда ли, Хайрам, он совсем как человек, разве что не говорит?» А я говорю: «Что правда, то правда, надень на него лифчик — и он будет совсем как ты».

– Ну и… что же она ответила? — спросил потрясенный Джагг.

– А ничего… Просто ушла от меня,— сказал Харп.

Одри и Питер двинулись дальше.

А дальше они наткнулись на досточтимого Альфреда, который рассказывал Друму сложную и запутанную историю, в которой были замешаны три герцога, один раджа и даже один наследный принц.

– Всегда утверждал и буду утверждать: если включишь в разговор нужных людей,— проблеял он,— то и вести разговор будет куда легче.