Птица-пересмешник - Даррелл Джеральд - Страница 31

Табби Фотескью, удалой регбист с богатейшей мускулатурой и без единой извилины в мозгу, схватил крокетный молоток и проломил несколько черепов — как фангуас-ских, так и гинкаских. Потребовались дружные усилия пяти дюжих зенкалийцев обеих этнических групп, чтобы совладать с ним и окунуть головой в заросший лилиями пруд, являвшийся одной из ботанических достопримечательностей Английского клуба.

Куда горестнее оказалась судьба Мелани Трит — хрупкой старой девы, любимым занятием которой было мазюкать акварельки на сюжеты из жизни зенкалийцев. Ее загнал в угол близорукий да к тому же вдрызг пьяный фангуас и поцеловал в обе щеки. После этого случая в творчестве мисс Трит стали все явственнее проступать эротические мотивы.

Во время свалки у владельца амеловой плантации Сэнди Шора сбили с носа и втоптали в землю очки. В результате острота его зрения упала практически до нулевой. Не в силах вынести такой обиды, бедняга Шор кинулся с крокетным молотком на секретаря клуба Билла Меллора, которого принял за вожака аборигенов, и поверг наземь, лишив сознания. За мужа вступилась миссис Меллор. Прежде она слыла безобидной тихоней, мухи не обидит: вязала себе крючком да варила варенье. Но на сей раз она была до того разгневана нападением на своего благоверного, что невольный обидчик тут же получил по затылку бутылкой рома со сливками. Удар не только послал его в нокаут, но и оставил порядочный шрам на скальпе.

Суматоха была полная. Лужайки для гольфа и для игры в кегли, за которыми ухаживало, как за малыми детьми, не одно поколение англичан, стали похожи на вспаханное поле — так катались по ним мятежные зенкалийцы и добропорядочные англичане. Мачете и бильярдные кии, дубинки и крокетные молотки, копья и бутылки нанесли непоправимый ущерб ухоженному торфяному покрытию. В этот момент самый активный и зловредный участник свалки из племени гинка решил стяжать себе лавры Герострата. Вспышка — и пламя охватило веранды, поползло по клинообразным доскам, и вскоре изящное белое здание Английского клуба полыхало как свеча. Погибли и чучела звериных голов, и многолетнее собрание подшивок «Панч», и пожелтевшие групповые фотографии старейших членов клуба, и картотека действительных членов, не менее сложная и интригующая, чем родословное дерево королевской семьи какой-нибудь из малых европейских монархий. К тому времени когда подоспели лоумширский контингент, полиция и пожарная бригада, от здания осталась только горстка тлеющих углей. Территория же клуба выглядела так, будто по лужайкам и клумбам прогулялось стадо бегемотов. Каждой из двух имеющихся на Зенкали карет «скорой помощи» пришлось сделать по десять рейсов, чтобы перевезти в госпиталь всех участников побоища. А так как здешний госпиталь явно не был рассчитан на последствия подобных событий, пришлось демонтировать один из шатров, предназначенных для праздничных торжеств, и перенести его в госпитальный сад для приема пострадавших. Давно не видывала такого наплыва «постояльцев» и местная тюрьма, так что всех, кто проявил меньшую активность во время событий, пришлось отпустить по домам, взяв с них торжественную клятву, что, когда надо будет, сами явятся для отсидки.

И гинка, и фангу асы расценили налет на Английский клуб как свою крупнейшую победу. По мнению же англичан, героическая оборона клуба настолько измотала силы противника, что ее можно было рассматривать как большой стратегический успех, превосходящий по значению Дюнкеркскую операцию.

Между тем возник еще один источник возмущения. Военный контингент, уже высадившийся на Зенкали, получил подкрепление: в дзамандзарский порт вошел фрегат Ее Величества «Конрад», длительное время несший службу на море без захода в порты. Вполне естественно, первое, куда нацелился экипаж, было заведение Мамаши Кэри. Представьте же себе тревогу и разочарование бравых моряков, когда они от миротворческих сил на острове узнали, что Кармен призвала своих юных леди ко всеобщей забастовке в знак протеста против планов затопления пересмешников.

– Пусть гово'ят что хотят, мои до'огие,— доверительно сказала Кармен Питеру и Одри.— Я обожаю зве'ей и птиц и не поте'плю жестокости, ни за какие ков'ижки. Когда я думаю о том, что этим бедным созданиям г'озит затопление, у меня се'дце к'овью обливается. Пусть и у моих ку'очек се'дце к'овью обливается! Я заявляю: «Девушки! Никаких услуг джентльменам, пока п'облема не будет аз'ешена и уг'оза для этих бедных созданий не будет лик-види'ована».

Гнев и возмущение бравых вояк были настолько сильны, что они готовы были собственными руками передушить этих самых пересмешников, если бы знали, где их найти и как распознать.

Тем временем капитан Паппас пришел из Джакарты с очередным пополнением для заведения Мамаши Кэри в количестве шести штук. Кроме них, на его посудине прибыла большая группа разношерстных журналистов и телевизионщиков. Все они выглядели настолько изможденными, что стало ясно: новые кадры Мамаши Кэри времени в пути даром не теряли. Впрочем, их ждал отдых: Кармен немед-ленно ввела их в курс происходящих событий и девушек не пришлось долго уговаривать присоединиться к стачке. Прибытие журналистов и телевизионщиков в таком количестве создало критическую ситуацию с их размещением. Как всегда, выручил самоотверженный Питер, забронировав небольшую гостиницу под названием «Восходящая луна», которой заправляла единственная на Зенкали китайская семья. У хозяйки гостиницы было весьма оригинальное имя — Сунь-Нос-В-Чай. И Питер чуть не до слез смеялся, когда Одри рассказала ему, откуда оно произошло. Родители Сунь-Нос-В-Чай не умели ни читать, ни писать, когда прибыли на Зенкали из Гонконга. Оказавшись на острове, китайская чета решила во что бы то ни стало принять протестантизм, и когда родилась первая дочь, естественно, пригласили священника-протестанта окрестить ее. Родители хотели наречь дочку звучным именем — «Ваш-Любимый-Куст-Хризантем-Расцвел» и пошли к соседу, немного знавшему грамоте, чтобы тот записал это имя на бумаге. При виде новорожденной сосед настолько растрогался, что подарил ей «на зубок» серебряную чайную ложечку, а в придачу к ней — жестяную коробку ароматного чая; в нее-то и положили записку с именем, чтобы была целее. Как назло, протестантский священник был на острове новичком и вдобавок не знал ни бельмеса на пиджин-инглише. Он спросил у родителей, как они желают окрестить ребенка. «Сунь руку в чай,— сказала мамаша счастливому папаше,— достань записку». Священнику показалось, что она говорит: «Сунь нос в чай», и прежде чем кто-либо смог его остановить или разъяснить, он так и записал в метрике. Впрочем, впоследствии самой девочке имя так понравилось, что собственного сына она вполне сознательно нарекла следующим образом:

Альберт Сунь-Нос-В-Чай-И-Вынь-Сухим.

Итак, мамаша Сунь-Нос-В-Чай и ее отпрыск Альберт Сунь-Нос-В-Чай-И-Вынь-Сухим вылизали и вымели дочиста свою гостиничку, в которой разместился весь пестрый журналистский и телевизионный люд. Среди прибывших был Дэниэл Брюстер, снискавший известность своими исключительно нудными сериями кинопутешествий «По миру с Брюстером». На нем были тяжелый твидовый костюм-двойка и войлочная шляпа. У Брюстера было круглое одутловатое лицо, бледные глаза, масленая лизоблюдская улыбка и огромные, влажные, красные руки. Телеоператор Стивен Блор был важный толстяк с отекшими, раздраженными глазами и разрушившимися зубами, которые он громко и смачно сосал всякий раз, когда задумывался. Несмотря на столь отталкивающую внешность, он хвастался, что пользуется успехом у женщин.

– Сколько у вас тут славных девочек! Никак не ожидал от такой дыры,— заметил Блор, когда Питер отвозил его в гостиницу.

– Правда? — холодно спросил Питер.

– О да,— сказал Блор, потирая руки.— Столько красавиц! Ну, хоть вот эта… Прелесть, шельма! Эх, притормозить бы тележку, чтоб она одарила меня взглядом, а? Мой девиз — «любовью за любовь», истинные джентльмены денег не дают!

– Стив — настоящий друг,— хихикая, объяснил Дэниэл Брюстер.— Он — душа всего коллектива «Би-би-си», понятно тебе? Без него не обходится ни одна вечеринка, ни одна компания! Вот только немного зациклился на девках, правда, Стив?