Миллионы Стрэттон-парка - Френсис Дик - Страница 5

– О'кей, – сказал я, собирая замасленные листы бумаги в пластиковый мешок. – Главные правила. Первое, не носиться повсюду как оголтелые и никого не толкать. Второе, Кристофер смотрит за Эланом, Тоби – за тобой смотрит Эдуард. Нил идет со мной. Третье, мы назначим место встречи, и после каждого заезда все немедленно собираются там.

Все кивнули. Правила управления массовым поведением в нашей семье существовали давно и хорошо понимались всеми, и регулярные переклички не раздражали, а успокаивали.

– Четвертое, – продолжал я, – не заходите лошадям сзади, потому что они имеют обыкновение брыкаться, и, пятое, несмотря на то, что мы с вами в бесклассовом обществе, на ипподроме вас лучше поймут, если вы будете ко всем обращаться «сэр».

– Сэр, сэр, – осклабился Элан. – Сэр, я хочу писать.

Я провел их строем через главный вход и купил им билеты с правом доступа по всему ипподрому. На замочках «молний» пяти анораков с синими капюшонами болтались на шнурках белые картонные бирки-значки. Лица всех пяти, даже у Тоби, были очень серьезными и доброжелательными, и я испытал нечастый момент, когда мог почувствовать гордость за своих детей.

Сборный пункт был установлен под навесом, недалеко от того места, где победители расседлывали лошадей, и в непосредственной близости от мужского туалета. Затем мы миновали ворота ипподрома и вышли к первым рядам трибун, там, удостоверившись, что все освоились с этим местом, я отпустил две старшие пары в свободное плавание. Нил, сообразительный, но очень застенчивый, когда оказывался вне окружения своих братьев, тихонько сунул свою ручку в мою и, как бы между прочим, временами хватался за мои брюки, только бы не потеряться в этой толпе.

Для Нила, как и для впечатлительного Эдуарда, потеряться означало чуть ли не конец жизни. Для Элана – повод повеселиться, для Тоби – предел желаний. Сдержанный Кристофер никогда не терял присутствия духа, и обычно именно он находил родителей, а не наоборот.

Нил, спокойный ребенок, нисколько не возражал против того, чтобы походить по трибунам, вместо того чтобы пойти к лошадям и посмотреть, как их прогуливают вдоль парадного круга перед началом скачек. («А что такое трибуны, папа?» – «А вот все эти строения».)

Живой маленький мозг Нила впитывал слова и впечатления, как настоящая губка, и я привык получать от него замечания, которые вряд ли бы услышал от взрослых.

Мы заглянули в бар, где, на удивление, несмотря на дождь, было не так много народа, и Нил, сморщив нос, сказал, что ему не нравится, как тут пахнет.

– Это пиво, – сказал я.

– Нет, пахнет, как в том пабе, где мы жили до амбара, когда мы только приехали туда, еще до того, как ты перестроил его.

Я задумчиво посмотрел на сына. Я реконструировал старый, не дававший дохода постоялый двор, который уже совершенно дышал на ладан, и превратил его в процветающее заведение, куда посетители текли рекой. Успех определили много факторов: перепланировка первого этажа, изменение цвета стен, освещение, вентиляция, стоянка для автомашин. Я нарочно добавил запахов, главным образом, свежеиспеченного хлеба, но что я убрал оттуда, кроме запаха кислого пива и застоявшегося дыма, не знаю.

– Что за запах? – спросил я.

Нил присел на карачки и приблизил лицо к полу.

– Знаешь, это та противная штука, которой в пабе мыли линолеум на полу до тех пор, пока ты его совсем не убрал.

– Ну?

Нил поднялся на ноги.

– А мы не можем отсюда уйти? – спросил он.

Мы взялись за руки и так вышли наружу.

– Ты знаешь, что такое аммиак? – спросил я.

– Это то, что кладут в канализацию, – ответил он.

– Этим пахло?

Он задумался.

– Как аммиаком, но и еще чем-то.

– Неприятным?

– Да.

Я улыбнулся. Если не считать удивительного момента рождения Кристофера, я никогда не умилялся маленьким детям, но как только их растущие умы заявляли о себе неожиданными вполне осмысленными высказываниями, я впадал в состояние перманентной зачарованности.

Мы посмотрели первый заезд. Чтобы Нил мог получше разглядеть, как наездники берут барьеры, я поднял его на руки.

Одного из жокеев, как я обратил внимание, читая афишку с программой скачек, звали Ребекка Стрэттон, и после заезда, когда расседлывали лошадей (Р. Стрэттон в число призеров не попала), мы случайно проходили мимо нее в тот момент, когда она наматывала подпруги на седло и через плечо выговаривала поникшим хозяевам лошади, а потом направилась в раздевалку.

– Он двигался, как спящая тетеря. Можете в следующий раз выпускать его в наглазниках.

Длинная, плоскогрудая, с маленьким личиком – в ней не было никакого намека на женственность, и двигалась она не тем порывистым быстрым шагом, ступая на пятку, как все женщины-жокеи, а какой-то вычурной, по-кошачьи важной походкой, напирая на пальцы ног, как будто не просто осознавая свою силу, но и возбуждаясь от этого. Такую походку у женщины я видел один-единственный раз – это была лесбиянка.

– Папа, что такое сонная тетеря? – спросил Нил, когда она ушла.

– Это значит медлительный и неуклюжий.

– А.

Со всеми остальными мы встретились, как и было условлено, на месте сбора, и каждый получил от меня сумму на попкорн.

– Конские скачки очень скучные, – сделал вывод Тоби.

– Если угадаешь победителя, плачу как тотализатор, – сказал я.

– А я, а мне? – загалдел Элан.

– Всем.

Приободренные, все побежали смотреть на лошадей, участвующих в следующем заезде, и Кристофер объяснил братьям, как разбираться в указанных в афишке данных о лошадях. Стоявший рядом со мной Нил, не раздумывая, сказал, что выбирает номер семь.

– Почему именно семь? – поинтересовался я, найдя этот номер в афишке. – Он в жизни не выигрывал скачек.

– Мой крючок на вешалке в школе номер семь.

– Понятно. Да, значит, номер имеет кличку Умник Клогс.

Нил расцвел улыбкой.

Остальные четверо тоже вернулись, сделав выбор. Кристофер выбрал фаворита, Элан остановился на Джагало, ему очень понравилось это имя. Эдуарду приглянулась лошадь, на которую никто не ставил, – она выглядела такой печальной, ее нужно было приободрить. Тоби остановился на Крепком Орешке, потому что он «брыкался, и прыгал, и бросался на людей».

Все хотели знать, что выбрал я, и, быстро пробежав глазами список лошадей, я наобум сказал «Дедушка» и подумал, какие же подсознательные штучки выкидывает мозг, а потом решил, что выбор мой был сделан вовсе не наобум.

К некоторому моему облегчению, Тобин Крепкий Орешек выиграл свой заезд – и не только выиграл, но еще и сохранил достаточно энергии, чтобы раз-другой со злостью вздыбиться на расседлывавшего его помощника жокея. Одолевавшая Тоби скука сменилась живейшим интересом, и, как это часто бывает, его настроение передалось остальным. Дождь перестал. Распогодилось.

Чуть позже я пошел с ними посмотреть на четвертый заезд, стипль-чез на три мили, и мы встали у самого трудного препятствия, у ямы с водой. Здесь, у второй преграды на дистанции, стояли служащий ипподрома, выглядевший совершенно промокшим в своей оранжевой флюоресцирующей куртке, и доброволец-врач из больницы Сент-Джона, в обязанности которого входило оказание первой медицинской помощи жокею, который свалится с лошади к его ногам. Кроме нас, здесь собралось еще человек тридцать зрителей, расположившихся за ограждением препятствия, впереди и сзади него, то есть там, где лошади должны начать прыжок, чтобы взять препятствие, и там, где они должны приземляться.

Сама яма – в истории стипль-чеза настоящая яма с водой – в наши дни стала, как и в Стрэттон-Парке, не ямой с водой в обычном смысле слова, а только пространством шириной четыре фута перед препятствием, откуда лошади должны совершать прыжок. С этой стороны дорожки устанавливался большой шест, служивший лошадям сигналом к прыжку, само же препятствие представляло собой загородку-плетень из березовых веток, высотой четыре фута шесть дюймов и по меньшей мере в два фута толщиной – в общем, для опытного участника скачек с препятствиями все это не грозило никакими сюрпризами.