Испытай себя - Френсис Дик - Страница 69

Он поверил в то, что я мертв.

Он ушел. Я один.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы увериться в этих трех соображениях, и еще некоторое время, чтобы рискнуть действовать, исходя из этой уверенности.

Если я не сдвинусь с этого места, то прямо здесь же и умру.

С чувством страха, но подчиняясь неизбежности, я пошевелил левой рукой.

Боже милостивый, подумал я, какая боль.

Яростная вспышка боли... но и только.

Я пошевелил правой рукой. Та же пронизывающая боль. Даже еще сильнее.

Однако новых ударов в спину не последовало. Ни торопливых шагов, ни нападения, ни финального занавеса.

Очевидно, я действительно был един. Я ухватился за эту мысль — она вносила в душу успокоение. По крайней мере, исключала игру в кошки-мышки с мучительными для мышки последствиями.

Уперевшись ладонями в землю, я попытался подняться на колени.

От этого эксперимента я практически лишился сознания, мне было не только трудно подняться, но из-за невозможности вздохнуть даже стон застревал в груди, настолько мучительной была эта попытка. Я вновь повалился на землю, не испытывая ничего, кроме умоисступляющего головокружения; и до тех пор, пока оно не прошло, я не мог более или менее связно мыслить.

Что-то здесь не так, наконец дошло до меня. Дело было не только в том, что я чисто физически не мог оторвать себя от земли, но еще и в том, что я был, в некотором роде, пригвожден к ней.

Осторожно, обливаясь холодным потом, испытывая острые приступы боли от малейшего движения, я с великим трудом просунул руку между грудью и землей, наткнувшись на какой-то длинный и тонкий стержень.

Должно быть, я упал на острый сук. А может быть, в меня и вовсе не стреляли? Нет, стреляли-таки! И попали в спину. Уж в этом-то не может быть ошибки.

Медленно, пытаясь как-то избежать острых приступов боли, я высвободил руку и, немного отдохнув, провел ею вдоль спины и с ужасом наткнулся опять-таки на тот же стержень. Сам себе не веря, я с изумлением осознал, что меня поразили не пулей, а стрелой.

Некоторое время я просто лежал, стараясь постичь всю чудовищность случившегося.

Стрела пронзила насквозь мою спину на уровне нижних ребер. Она прошла через правое легкое, и теперь стало понятно, почему мне так мучительно трудно дышать. Каким-то чудом она не задела крупных артерий и вен, иначе я бы уже давно истек кровью. Дюйм в сторону — и она поразила бы сердце.

Плохи мои дела. Ужасающи, но тем не менее я все еще был жив. Я помнил, что было два удара. Может быть, во мне две стрелы? Какая мне разница, одна или две — ведь я все еще жив.

«Выживание начинается в сознании». Этот постулат я сам зафиксировал в своих книгах и был полностью уверен в его незыблемости.

Но как можно пытаться выжить со стрелой в спине, находясь на расстоянии не менее мили от шоссе и сознавая, что убийца бродит где-то рядом?.. Трудно найти человека, который смог бы изыскать в себе такую жажду жизни, чтобы выкарабкаться из этого положения.

Пытаться встать на подламывающиеся колени — невыносимая пытка; лежать и ждать помощи — проявление здравого смысла.

Не отдавая себе отчета, я начал склоняться ко второму варианту. Но уж больно далеко я забрался... Никто не хватится меня еще в течение нескольких часов, и уж, во всяком случае, до тех пор, пока не стемнеет. Моя спина еще ощущала солнечное тепло, однако я знал, что в феврале ночью температура не поднимается выше нуля. А я был в одном свитере. Светящиеся метки, видимые даже в темноте, может, кого-то и привели бы ко мне, но я не был уверен, что убийца по пути к этому месту не догадался стереть их. По здравому размышлению я пришел к выводу, что помощь ко мне может прийти не раньше чем завтра утром. К тому времени я уже умру. Часто случается так, что люди умирают от болевого шока — раны может даже и не быть, — они погибают от страха и боли.

Следует хорошенько подумать. Решение придет потом. Испытай себя. Ладно. Что дальше? Каким путем выбираться отсюда? Я бы мог вернуться тем же путем, но в голове вертелась мысль, что мой предполагаемый убийца поджидает меня именно на этой тропинке, а встреча с ним никак не могла входить в мои планы.

В кармане у меня был компас.

Другой ближайший выход из леса был несколько севернее тропинки, помеченной светящейся краской.

Время шло, а сил у меня не прибавлялось.

Подняться любой ценой — ничего другого мне больше не оставалось.

Вряд ли конец стрелы ушел глубоко в землю, вычислил я. Когда я начал падать, она уже прошла насквозь. В землю вошло не больше дюйма, а может быть, и сантиметр.

Я снова уперся ладонями в землю и, не задумываясь о последствиях, попытался продвинуться вперед.

Острие стрелы наконец появилось из земли; я повернулся на бок, чтобы перевести дух после столь напряженного усилия, завороженный видом багряных капель крови, заметных даже на моем красном свитере.

Обожженный в огне конец стрелы. Он выступал у меня из груди не менее чем на палец. Твердый и заостренный. Дотронувшись до острия, я тут же в ужасе отдернул руку.

Слава богу, только одна стрела. Вторая, видимо, прошла по касательной.

Удивительно, как мало крови. Но она не хлестала из раны; может быть, поэтому на фоне красного свитера и не бросилась мне в глаза.

До шоссе целая миля — мне ее ни за что не осилить. Каждое движение — это боль. Но ведь я принял решение. Только вперед.

Найти компас...

Выдавив из себя улыбку, неимоверным усилием воли я извлек его из кармана и взял направление на север, туда, откуда, мне казалось, я начал свой путь.

Я все же заставил себя подняться на колени, испытав при этом чудовищную боль и лишающую сил слабость. Улыбку с лица как водой смыло. Никогда не думал, что мне придется стоять на грани такого отчаяния. Тело мое протестовало, легкие готовы были разорваться.

Я сидел на пятках, упираясь коленями в землю. Опустив голову вниз и стараясь почти не дышать, я тупо смотрел на торчащий из груди конец стрелы и думал о том, что никогда еще задача выжить не стояла передо мной с такой жуткой актуальностью.

Сбоку от себя я увидел воткнувшийся в землю тонкий светлый стержень. Я пригляделся к нему внимательнее, вспомнив почему-то о том, как что-то просвистело у меня мимо уха.

Это была стрела. Вторая, что прошла мимо своей цели. Длиной сантиметров восемьдесят. Четырехгранная и абсолютно прямая. На торчащем к небу конце виднелась зарубка для тетивы. Никакого оперения.

Во всех своих справочниках я давал подробные инструкции, как изготовить такую стрелу.

"Прокалите в горячих угольях, чтобы волокна дерева уплотнились и стали прочнее для более надежного поражения цели... "

Обугленный конец не подвел.

«Сделайте две зарубки: одну, помельче, для тетивы, другую, более глубокую, для оперения — чтобы стрела держалась в полете ровнее».

И все это было заботливо снабжено иллюстрациями. Мне повезло, что у стрел не было оперения и дул довольно-таки сильный ветер.

От слабости я прикрыл глаза. Несмотря на это мое везение, живая мишень едва не перестала быть таковой.

Обливаясь йотом, я осторожно завел руку за спину, пытаясь нащупать третью стрелу, застрявшую в складках моего шерстяного свитера. Сжав покрепче пальцами, я потянул ее. Она легко поддалась моим усилиям, и все же я поморщился от боли, как будто извлекал засевшую под кожей занозу.

Черный ее кончик был испачкан кровью, но я решил, что она вряд ли вонзилась глубоко, ударившись, по всей видимости, о ребро или позвоночник. Фатальную опасность, таким образом, представляла только первая. Только первая.

Но и ее было более чем достаточно. Было бы настоящим безумием пытаться вытащить ее, даже если бы я и решился на это. В старое доброе время дуэлянты погибали не столько от того, что шпагу вонзили в легкое, сколько от того, что ее оттуда выдернули. Через сквозную рану в грудную полость начинает поступать воздух, и легкие прекращают свою работу. К тому же, пока рана заткнута стрелой, почти нет кровотечения. Конечно, я могу так и умереть с нею в груди. Но я, несомненно, умру гораздо быстрее, если стрелу вытащить.