Колодец и бабочка - Михалкова Елена Ивановна - Страница 17

– Давайте вернемся к Горбенко, – попросил Макар. – Почему ее не было?

Яровая замялась.

– Мы поссорились, – призналась она. – Два месяца назад. Наташа была у меня в гостях, вернее, она пришла раньше, чем мы договаривались… Послушайте… – Она рассерженно смахнула челку со лба. – Это никоим образом не относится к вашему расследованию, я не понимаю, зачем вы лезете в сугубо женские дела, которые никак вас не могут касаться?

– Вы все-таки расскажите, пожалуйста, что произошло, – мягко попросил Макар. – Хотя бы вкратце.

– Вкратце: Наташа пыталась отбить моего мужа. – Яровая рассерженно отодвинула пустую тарелку. – Она и пришла, зная, что меня не будет. У нее, естественно, ничего не получилось, а Юра и вовсе ничего не понял, кроме того, что она почему-то вознамерилась рыдать у него на груди, оголив плечи и приспустив блузку до пупа. Но Наташа увидела, что я разгадала ее маневр, и убежала – слава богу, у нее хватило совести не притворяться, будто ничего не произошло. В свое время она пыталась проделать это со всеми мужьями своих подруг – поэтому, собственно, друзей у нее и не осталось. Я тешила себя надеждой, что со мной этого не случится. Даже, представьте, мнила себя благодетелем… – Яровая презрительно фыркнула. – Заслуженный щелчок мне по носу. Наташу жалко – ей сейчас очень стыдно. Но осуждать ее у меня язык не повернется.

– Это почему же? – не удержался Сергей.

Яровая подняла на него задумчивый взгляд.

– Не уверена, что вы поймете… Наташа из тех женщин, которые всегда пытаются обвиться вокруг мужчины. Обижаться на нее – то же самое, что обижаться на плющ. Такова его природа, что поделать. После всего, что ей пришлось перенести, я ничему не удивляюсь. Страдания ожесточают человека, а Наташе, как я вам уже говорила, пришлось очень тяжело. Ее бросил муж, без всякой поддержки, с двумя детьми…

– Вы не знаете, когда Габричевский с ней виделся в последний раз?

– Откуда! Наташа после своего стремительного побега перестала появляться на семинарах. Я приезжала к ней две недели назад, но об Илье не было сказано ни слова. Очередная моя глупость… Я надеялась, что нам удастся примириться, может быть, услышать слова извинения, раскаяния… – Она с горечью усмехнулась. – Ну, вместо слов раскаяния Наташа попросила у меня в долг, и довольно немало. После этого я решила, что негоже и впредь быть терпилой. В конце концов, попустительство развращает.

– Горбенко что-то пишет? – спросил Макар.

Яровая тяжело вздохнула:

– Наташа абсолютно бездарна. Нас в школе посадили за одну парту: подразумевалось, что я буду подтягивать троечницу. Она и в самом деле была добросовестной троечницей. Я писала за нее все сочинения. Истоки моего писательства уходят корнями в те времена, поэтому в каком-то смысле я до сих пор благодарна Наташе. Правда, после того как она побывала на моих семинарах, у нее откуда-то взялись писательские амбиции… Видимо, она уверилась в справедливости поговорки «Не боги горшки обжигают». Но эти амбиции произрастают из фантастических, оторванных от реальности представлений о нашем литературном мире. Да и о себе самой. Наташа уверена, что в любую минуту может сесть и написать выдающуюся книгу, которую издательство оторвет с руками. Ну это не только ее заблуждение, многие так полагают. Но обычно с возрастом приходит критическое отношение к себе. Не знаю, что пришло к Наташе. И после нашего последнего разговора нет никакого желания узнавать.

Глава четвертая

На следующее утро позвонила Татьяна. Наташа почти не удивилась ее звонку. Подсознательно она ждала, что Федосеевы еще проявятся. И сама не могла их отпустить. Полночи промаялась, крутила в голове, как сказать Федосеевой, что обманули ее не мошенники, а кто-то из своих. Так и не придумала.

Встала, естественно, опухшая.

К своему лицу за тридцать шесть лет она худо-бедно привыкла. Хотя все равно иногда наваливалось удивление. Внутри себя Наташа была тоненькая, скуластая, почему-то с раскосыми глазами и темными индейскими косами. А в зеркало посмотришь – белесая плюшка. Носик пуговкой, глазки невнятно-голубые: и от незабудок далеко, и от морской волны. Надо лбом – кудряшки. И не золотые, и не медные, а тоже какие-то невнятные. Белобрысая, одним словом. Когда-то Наташа с помощью парикмахерши из дворового салона красилась в благородный каштан. Краску обеспечивала Наташа. А парикмахерша обеспечивала ровное нанесение и безостановочную болтовню. За два часа Наташа узнавала столько о ее ереванской родне, что выходила с чувством, будто ей насильно показали «Игру армянских престолов». К тому же – что греха таить – мастер так щедро осыпала ее комплиментами, что Наташа расцветала. Приятно быть нежной розой, красоточкой, белокурой ласточкой и звездой.

Однако через год ласточка стала замечать, что за комплименты платит все больше, а кудрей остается все меньше. Когда сквозь благородный каштан начал просвечивать ласточкин череп, Наташа перепугалась и бросила краситься. За год волосы отросли и загустели. Пришлось привыкать к своему родному цвету.

Наташа проводила детей в школу. И тут зазвонил телефон.

– Наталья Леонидовна, вы занимаетесь с детьми? – огорошила ее Татьяна. – Моему старшему тринадцать, он тоже хочет рисовать. Может, вы проведете несколько уроков с ним лично? Гриша – хороший мальчик, спокойный, с ним не будет хлопот…

Наташа в первую секунду решила, что таким образом Татьяна пытается расплатиться за ее вчерашний визит. Но на словах «хороший мальчик» голос в трубке зазвучал умоляюще. Наташе представился унылый мальчуган, которого не любят ни в школе, ни во дворе. Лишь мать расправляет над ним крылья в страхе за своего сутулого птенца. И она неожиданно легко согласилась:

– А что, давайте попробуем!

Вместо сутулого птенца ее встретил крепкий загорелый подросток с отчетливыми усами под носом.

– Мама скоро вернется, – ломающимся баском сказал он. – Она велела напоить вас чаем из термоса. Вы будете чай?

– Нет, спасибо.

– Я бы тоже не стал, – заверил Гриша. – Мама постоянно добавляет в чай шиповник. Ненавижу шиповник. Он кислый.

– Но полезный. – Наташа даже не успела подумать, как затертая фраза сама сорвалась с губ.

– Вот-вот! Все взрослые так говорят.

Наташа не хотела принадлежать ко «всем взрослым», она хотела быть сама по себе. Они сели заниматься, и в следующий час ей удалось отстоять право на индивидуальность.

В прихожей послышался шум, затем в дверь деликатно постучали.

– Занимаетесь? – с улыбкой спросила Татьяна, просунув голову в щель. – Добрый вечер! Не буду вам мешать.

– Ма, мы почти закончили! – Гриша заштриховывал небо. – Знаешь, какая у нас была тема? «Наскальные рисунки двадцать пятого века».

– А почему двадцать пятого?

– Мы придумали, что в нашем мире случился апокалипсис, человечество уничтожено, но отдельные выжившие пытаются сохранить для будущих поколений информацию об ушедшем мире. Для этого они выцарапывают на стенах рисунки. Как древние племена в пещерах. Смысл в том, что у разных индивидуумов будут разные концепции случившегося. Кто-то считает, что человечество угробили инопланетяне. Другие убеждены, что президенты сверхдержав развязали ядерную войну. А мы все это зарисовывали. Работали только простыми карандашами!

Татьяна озадаченно подняла брови, но промолчала.

«А ты думала, мы с ним будем попугаев раскрашивать? – мысленно спросила Наташа. – Отличный парень, между прочим. Умный, думающий. Законов перспективы не знает совсем, зато глаза горят, усы топорщатся, сочинил на ходу десять историй, восемь сразу зарисовал».

Вслед за Татьяной в дверь проскользнула девочка со смешными хвостиками и выпущенной розовой прядью, застенчиво поздоровалась.

– Татьяна, как себя чувствует мама? – спросила Наташа.

– То лучше, то хуже. Но занятие с вами ее здорово взбодрило! Раньше только сидела плакала-причитала, а теперь, знаете, снова огрызается, даже покусывает меня. Значит, возвращается в норму. – Таня улыбнулась, но невесело.