Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Маркел Ховард - Страница 86

Вообще-то Брэгга беспокоила не нравственная окраска поступка его подчиненных, а то, что Уотсон и Крик не спросили мнения Тодда. Профессор Кембриджского университета Александр Тодд – выдающийся химик-органик, впоследствии лауреат Нобелевской премии[59] – был признанным авторитетом в области химии нуклеотидов и нуклеиновых кислот. Заверение Крика, что они с Уотсоном разобрались в «органике», вовсе не успокоило Брэгга, который знал по опыту, что Крик не особо контролирует «поток сознания» и не выбирает выражения, пока не становится слишком поздно. Нельзя было исключить, что его аспирант использовал не вполне подходящие формулы или перепутал что-то важное{1160}. По мановению руки начальника Фрэнсис кинулся к Тодду на Пембрук-стрит и привел его в Кавендишскую лабораторию.

В своей автобиографии Тодд, рассказывая об этой срочной консультации, подчеркнул почти полное отсутствие контакта между физиками и химиками в Кембридже, что, к сожалению, характерно для университетов{1161}. Те, кто не имеет отношения к академическим кругам, удивятся тому, что расстояние между зданиями и даже между этажами одного здания бывает непреодолимым препятствием для крайне нужного взаимодействия исследователей.

Разъединенность научных сил стала одной из причин проигрыша Брэгга Лайнусу Полингу в установлении структуры белков. «Я хорошо помню, как Брэгг пришел ко мне в химическую лабораторию (впервые с момента моего приезда в Кембридж), – писал Тодд, – и спросил, как Полинг, исходя из данных рентгеновской кристаллографии, выбрал именно α-спираль из трех равновероятных вариантов структуры, которые все указаны в его [Брэгга], Перуца и Кендрю статье». Тодд ответил, что любой знающий химик-органик по этим данным без колебаний выбрал бы α-спираль{1162}. Прямым следствием этого разговора стало распоряжение Брэгга: ни одна структура нуклеиновой кислоты на основании результатов рентгеновской кристаллографии не выйдет из стен его лаборатории без одобрения Тодда{1163}.

К облегчению всех заинтересованных лиц, профессор Тодд одобрил модель. При первом же взгляде на нее он оценил блестящий скачок мысли, совершенный Уотсоном и Криком{1164}. К следующему вечеру они завершили уточнение атомных координат, хотя пока еще не имели доступа к точным данным рентгеновской кристаллографии, которые позволили бы надежно подтвердить, что расположение атомов в их модели верно. Однако эти детали волновали их меньше, чем необходимость доказать, что хотя бы одна конкретная спираль из двух комплементарных цепей стереохимически возможна, иначе останется поле для возражений против конфигурации сахаро-фосфатного остова{1165}. В 1968 г. Крик рассказал, как трудно было предсказывать длины и углы связей в докомпьютерную эпоху и что он, будучи довольно ленивым и не очень хорошо владея расчетом угла между тремя точками, никогда не проверял углы, поэтому длины связей получались адекватно, а вот некоторые углы – не вполне{1166}. Тем не менее Крик и Уотсон твердо верили, что их модель верна, и повторяли, как мантру: «Столь прекрасная структура обязана существовать»{1167}.

За обедом в пабе Eagle Уотсон сказал Крику, что вечером напишет Лурии и Дельбрюку о двойной спирали, но сначала отправился на теннисный корт сыграть пару сетов с Бертраном Фуркадом{1168}. Крик, обеспокоенный, что «подвижные игры» входят у Уотсона в привычку, напомнил ему, что еще многое предстоит обдумать, но напрасно{1169}.

Даже после того, как напряжение, сопутствовавшее разработке модели, отпустило, Уотсон и Крик старательно избегали сообщать Морису Уилкинсу о своем открытии. В 1968 г. Уотсон вскользь упомянул об их маневрах и о том, как они устроили так, чтобы Джон Кендрю позвонил Уилкинсу и пригласил его посмотреть, что он и Крик придумали, потому что не хотели делать это сами»{1170}.

В этой истории немало совпадений – одни сыграли на руку Уотсону и Крику, другие оказались несчастливыми для Розалинд Франклин и Мориса Уилкинса. Еще одна насмешка судьбы явилась утром того понедельника в пришедшем Крику письме от Уилкинса, написанном в субботу, 7 марта, – как раз когда Уотсон и Крик закончили свою модель. Уилкинс сообщал, что готов «наброситься» на ДНК, причем собирается сделать упор на построение модели{1171}. К несчастью для Уилкинса, было уже поздно.

[28]

Проигравшие

После долгих месяцев, когда Уилкинсу приходилось терпеть распоряжения Рэндалла, «тиранию Рози» и все неприятные аспекты их отношений, он по-прежнему боялся, что Франклин припишет себе его ДНК. Он с нетерпением ждал возможности навсегда распрощаться с ней и «бросить все силы в бой». В его письме Крику, написанном 7 марта 1953 г. на почтовой бумаге с гербом Королевского колледжа, звучит радостное нетерпение: «Осталось недолго». Уилкинс и не подозревал, что это провидческие слова, которые, однако, к нему совершенно не относятся.

В том же письме есть еще одно прозвище Розалинд Франклин – «смуглая леди». Некоторым современным читателям оно может показаться очередной неодобрительной характеристикой со стороны лица мужского пола. Однако в 1953 г. в Англии – «царственном острове, стране величия… втором Эдеме»[60]{1173} – едва ли не каждому было понятно, что это сравнение с героиней сонетов Шекспира{1174}. Как отметил шекспировед Майкл Шонфельдт, «смуглая леди» не имеет традиционных британских признаков красоты (белая кожа, светлые волосы, голубые глаза), но является символом запретной любви, темного начала, страсти{1175}, почти болезненного влечения: «Любовь – недуг. Моя душа больна / Томительной, неутомимой жаждой. / Того же яда требует она, / Который отравил ее однажды»[61]{1176}. Сейчас остается лишь гадать, что имел в виду Уилкинс, называя так Франклин. Реймонд Гослинг видел в этом сравнении попросту отсылку к внешности Розалинд, у которой были иссиня-черные волосы, темно-карие глаза и оливковая кожа, что свойственно евреям-ашкеназам{1177}. Однако с учетом того, что шекспировские сонеты были хорошо известны поколению Уилкинса, трудно не усмотреть здесь скрытого глубокого чувства, терзавшего его тревожную душу.