Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Маркел Ховард - Страница 15

С ранних лет Розалинд Элси Франклин чувствовала, что она «другая», что отличается от избалованных братьев и сестры, отличается от всего своего обеспеченного еврейского семейства финансистов и филантропов, отличается от других девочек в школе, увязших в ограниченном укладе женской жизни, бытовавшем в начале XX в. И уж вовсе не имела она ничего общего со странно выглядевшими и говорившими Ostjuden – евреями-беженцами из Восточной Европы, селившимися в лондонском Ист-Энде{168}. По мнению Джеймса Уотсона, своеобразная натура Розалинд была обусловлена ее принадлежностью к высшим слоям общества{169}. В этом соображении есть рациональное зерно, но богачи, в кругу которых вращались Франклины, были преимущественно евреями.

Мать Розалинд, Мьюриэл, происходила из видной англо-еврейской семьи Уэйли, давшей немало крупных юристов, финансистов, поэтов и политических деятелей. В 1835 г. родственник семейства Уэйли Дэвид Соломонс стал первым евреем, избранным на должность шерифа Лондона, однако занять ее ему не позволили из-за обязательного условия – христианского вероисповедания. Соломонс преуспел также в палате общин (1851 г.) и на посту лорда-мэра Лондона (1855 г.); на этих поприщах он тоже был первым евреем.

Хотя Франклины давно были банкирами, их история вовсе не сводилась к накоплению фунтов, шиллингов и пенсов. Согласно семейной летописи, составленной дедом Розалинд с отцовской стороны, Артуром, Франклины происходят по прямой линии от царя Давида{170}. Если оставить в стороне притязания на принадлежность к царскому роду, генеалогическое древо Франклинов могло похвастать несколькими выдающимися раввинами. В их числе был раввин Иегуда Лёв бен Бецалель Пражский (1512(?)–1609), знаток Талмуда и Каббалы, создавший, по преданию, Голема – искусственного человека из глины для защиты пражского гетто от антисемитов. К легенде о Големе восходит, вероятно, роман Мэри Шелли «Франкенштейн», вышедший в свет в 1818 г.{171}

В 1763 г. семья Френкель эмигрировала из немецкого города Бреслау в Лондон и стала называться на английский манер Франклин. В те времена во всей Англии жило менее 8000 евреев. Артур Франклин любил хвастаться, что трое из четырех его бабушек и дедушек родились в Британии, что должно было служить доказательством давности проживания там Франклинов. Не так глубоко укорененные на английской земле, как евреи-сефарды, бежавшие от испанской инквизиции в 1478 г., и не такие богатые, как клан Ротшильдов, Франклины тем не менее относились к еврейской элите Британии – тесному союзу «избранных», кровь и деньги которых циркулировали в узком кругу, время от времени принимавшем кого-либо достигшего высокого положения или богатства (Беддингтона, Монтегю, Франклина, Сассуна) и вновь замыкавшемся{172}.

В истории современного Израиля также много представителей семьи Франклин. Сестра отца Розалинд, Хелен Каролайн Мэйми Франклин-Бентвич (1892–1972), будучи активной участницей феминистского движения, в 1920-е гг. организовывала школы медсестер, центры искусств и другие социальные программы. Ее муж Норман в 1920–1931 гг. был генеральным прокурором подмандатной Палестины; его отец Герберт – юрист, специализировавшийся в области авторского права, один из первых последователей Теодора Герцля в Англии, выдающаяся фигура начального этапа сионизма. Самым видным представителем семейства стал двоюродный дед Розалинд, Герберт Луис Сэмюэл (1870–1963), удостоенный титула виконта. В 1915 г. он написал секретный меморандум британскому кабинету министров, в результате чего в 1917 г. появилась Декларация Бальфура, где впервые была сформулирована идея «национального дома для еврейского народа» в Палестине. В 1920 г. за три недели до рождения Розалинд его назначили первым верховным комиссаром Палестины{173}.

С раннего детства Розалинд отличалась от старшего брата Дэвида, двух младших братьев, Колина и Роланда, и младшей сестры Дженифер тихим голосом, внимательностью к окружающим и глубиной суждений. Крайне ранимая, особенно если чувствовала пренебрежение или несправедливость к себе, в ответ она уходила в себя. Ее мать Мьюриэл, живое воплощение традиционной еврейской жены, через десять с лишним лет после смерти Розалинд написала: «Если Розалинд расстраивалась, то как бы сворачивалась в клубок – как морская анемона, если коснуться ее щупалец. Она скрывала свои горести, а от трудностей замыкалась и погружалась в печаль. В ее школьные годы я сразу понимала, что в школе что-то стряслось, по ее молчанию по возвращении домой»{174}.

За ранимостью Розалинд часто оставались незамеченными ее скрытые до поры дарования. В 1926 г. тетя Мэйми, описывая мужу поездку на побережье Корнуолла вместе с братом и его семейством, замечательно изобразила шестилетнюю Розалинд: «Она пугающе умна – все свое время проводит, решая для развлечения арифметические задачки, и неизменно получает верный результат»{175}. А вот какова Розалинд с точки зрения Мьюриэл: «Необычайно яркая натура, очень сильная, блестящая – блестящая не только в интеллектуальном, но и в духовном смысле»{176}. Последнее слово предоставим самой Розалинд. Когда ей было одиннадцать лет, мать познакомила ее, так сказать, с наукой, объяснив механизм проявления фотографий, вскоре после чего девочка сказала: «У меня от этого внутри все перевернулось»{177}.

«Всю жизнь Розалинд точно знала, куда движется, – утверждала Мьюриэл. – Ее взгляды были четкими и однозначными»{178}. Уже в подростковом возрасте Розалинд отличалась острым языком и умела за себя постоять. Она никогда не боялась выразить другим людям свою неприязнь или несогласие, особенно в том, что касалось науки. Для тех, кого любила, была идеальным товарищем – занятным, озорным и проницательным, но становилась совершенно другой с теми, кто так или иначе ее разочаровал или казался ей не дотягивающим до должного уровня. Мьюриэл прекрасно знала, какой убийственно резкой может быть ее дочь, как сильно может унизить того, кто слушает ее с меньшим, чем у матери, великодушием: «Ненависть Розалинд, как и ее дружба, были вечными»{179}.

Как многие одаренные молодые люди, Розалинд Франклин ошибочно полагала, что интеллектуальность и быстрое логическое мышление, свойственные ей, есть у всех и везде. Она с трудом выносила посредственность, что часто затрудняло ей общение и профессиональное развитие. «Нелепости ее бесили», – заметила Энн Сейр. На подобных людей и обстоятельства она реагировала яростным и непреклонным негодованием{180}. По словам Мьюриэл, те, кого Розалинд считала недостаточно умными, раздражали ее до безумия: «Она все делала эффективно и совершенно не понимала, почему другие не способны работать так же методично и компетентно. Категорически не мирилась с благодушным разгильдяйством и терпеть не могла дураков».