Хозяин теней (СИ) - Демина Карина - Страница 11

Летит, чтобы разбиться о пол.

Кто-то кричит.

Там, вовне.

Громко так, что крик этот заглушает предсмертный вопль твари. И та, уже ослабевшая, вялая, вдруг дергается, желая добраться до Савкиного лица. И над тварью поднимается облако дыма, который Савка вдыхает.

Горький.

Какой, мать вашу, горький.

От этой горечи язык присыхает к нёбу. И сам рот внутри идёт трещинами. Горло — что раскалённая труба, втягивающая то ли прах, то ли песок от твари, тело которой стремительно рассыпается. А сила, мешаясь с нашей кровью, пробирается внутрь.

И…

Горечь отступает.

Зато по крови растекается тепло. Как будто спиртяги стакан хлопнул. Сперва не отдышаться, зато потом хорошо… как хорошо… из кулака сыплется пепел. А крики бьют по нервам. Мир дрожит. И серость, четкость сползают с него, словно старая шкура.

Савка оборачивается…

Дети.

Другие.

Сбились в кучу в углу. Над ними, точнее между ними и Савкой, встал Фёдор с иконой в руках. И слабое свечение её оборачивается сиянием, ярким таким. Слепящим. И Фёдор что-то говорит.

Молитву?

Ну да. Молитвы помогают.

— Я… — голос Савки срывается на шёпот, а мир всё так же стремительно блекнет. Размываются контуры, возвращая нас в привычную полуслепоту. — Я её…

Выпитая сила катится теплом.

— Убил…

…и вышибает меня вовне.

[1] На основании статьи в газете «Отголоски жизни», 1915 г., №1, «Школа и кабаки».

Глава 6

Глава 6

«Освящение нового храма Великомученицы Марфы в Никитской слободе состоится 9 сентября сего года в третьем часу пополудни…»

«Вестник Синода».

Я открываю глаза. Резко так. И закрываю, не способный вынести ни яркий свет, ни белизну потолка. Проклятье… снова здесь.

А Савка там.

Как бы не вышло чего. С их-то суевериями. Хотя… какой хрен, там не суеверия, там реально не понять, что творится.

Лежу.

Слушаю, как мерно пикают приборы. Никто ко мне не спешит, стало быть, просто спал, а не в кому провалился. Хорошо. Наверное.

Позвать кого…

Зачем?

Толку-то от них. Раздражение ворочается в груди. Тяжёлое. И злость иррациональная на них, которые живы и здоровы. Которые будут жить, когда я сдохну.

Жить и радоваться.

Делить наследство.

— Дядь, а дядь… — детский голос пробивается сквозь эмоции. И они отступают. — А ты живой, да?

Мальчишка сидит у стеночки, на стульчике.

Мелкий.

Сколько ему? Пять? Шесть? Меньше? Или наоборот? Я в детях не разбираюсь вот совершенно.

— Живой, — отвечаю, поворачивая голову. — А ты кто?

— Тимоха…

Тимоха.

Тимофей… знакомое имя. Да. Это от Викусиного… среднего? Память подводит. Память у меня хорошая, но вот подводит. Среднего вроде. Или младшего? Он там ещё развёлся… надо будет спросить у Ленки, она точно знает.

Она собирала папочки на всех их.

Тимоха.

— Что ты тут делаешь, Тимоха? — интересуюсь.

В том, что охрана его пропустила, ничего удивительного нет. Я разрешил, точнее приказал, что если вдруг найдутся желающие, то пускай себе. И охране приказал. И докторам. Не мне сейчас бояться покушений или чего там. И сама охрана больше по привычке, чем и вправду нужна. Так что… пусть ходят.

Один хрен, кроме Ленки некому.

Я так думал.

— Сижу, — сказал мальчишка и ногой дёрнул.

Светленький. Волосы отросли, завиваются колечками. Нос конопатый. Глаза яркие, голубые. Славный мальчонка… коленки вот содраны.

— Это где ты так? — интересуюсь.

А ещё понимаю, что такие мелкие дети не могут находиться где-то сами по себе.

— А… это упал, с велика, — Тимоха потёр коленку. — Мне Колька дал прокатиться. Но у него большой. Тяжело.

Он вздохнул. И тут же добавил.

— Но классно! Мама сказала, что если папа алименты заплатит, то она и мне велик купит. По размеру.

— А он не платит?

Тимоха пожал плечами и ответил:

— Теперь обещался, если я тут посижу.

— Зачем?

— Ну… папка сказал, что ты — ещё тот старый упырь…

Вот за что люблю детей, так это за их искренность.

— Но я прикольный и могу понравится. А ты вправду упырь?

— А что, похож?

— Ну… так-то… я кино смотрел одно. Там такой же в гробу лежал. Страшный.

Смеяться, когда сил нет, тяжело. Но папаня его прав, Тимоха действительно прикольный. И нравится мне.

— А у тебя клыки есть? — поинтересовался он серьёзно.

— Как у всех…

Я бы оскалился. Зубы у меня красивые. Отличного качества импланты. В Швейцарии ставил. Да… испугать пацана не хотелось.

— Тогда не упырь… мама сказала, что ты просто болеешь. И скоро умрёшь. И что папа зря на что-то надеется.

Умная мама.

— Что папе раньше надо было суетиться…

Тимоха ковырнул тёмную корку спёкшейся крови.

— Не раздирай.

Тимоха вздохнул.

— А папа твой где?

— Ушёл.

— Куда?

— Не знаю.

— А мама?

— На работе.

— То есть, ты тут один?

Такое даже в моей голове не укладывалось.

— Ага… папа сказал, чтоб я посидел. Ну и поговорил. Стакан воды принёс. Я принёс, — Тимоха указал на одноразовый стаканчик с водой, который он примостил на тумбочке. — Только я пил чутка. Очень хотелось.

— И давно сидишь?

— Не знаю… но я тихо!

— Верю. Выгляни… там дядька стоять должен. В костюме.

— Охрана?

— Да. Скажи, чтоб зашёл. Есть хочешь?

— Ага, — не стал отказываться Тимоха. — Папка обещал, что потом в парк пойдём. И он мне мороженое купит. И ещё «Лего».

Тимоха сполз со стула и, чуть прихрамывая, отправился выполнять поручение. Судя по тому, что отсутствовал он прилично, дядя в костюме за дверью не стоял.

Совсем страх потеряли.

И охранник что-то такое понял по взгляду.

— Прошу прощения, Савелий Иванович. Отлучился. Больше не повторится.

Ну да, а я взял и поверил. Уволил бы… но теперь почему-то лень. Потому говорю:

— Организуй тут обед… Тимоха, что ты ешь?

— Всё, — уверенно заявил Тимоха. И подумав, добавил: — Кроме кабачков. Кабачки не люблю. И перцы тоже. Особенно тушеные.

— Кто их любит… — согласился я. — Тушеные перцы — редкостная мерзость… и десерт чтоб обязательно. В общем, сам подумай, чем детей кормят.

Больничка дорогая.

Тут и кафе имеется, и из ресторана доставку организовать можно.

— Круто, — сказал Тимоха, когда охранник ушёл. — Папа сказал, что у вас денег — куры не клюют. И что это нечестно, что вы помрёте, а деньги из семьи уйдут. А ещё, что у вас с дедом моим война, но я-то ребёнок, меня жалеть надо… и всё такое.

Ребёнок.

Я и забыл, что порой дети слышат и понимают куда больше, чем взрослые.

И взгляд у Тимохи грустный.

Ничего.

Разберёмся.

Если времени хватит.

За Тимохой пришли через полтора часа. Что сказать… Викуся в молодости выглядел куда попроще. Этот, конечно, папенькина копия, за что мне вдруг стало несказанно обидно, будто братец украл у меня не только семью и счастливое детство, но что-то ещё, очень важное, отсутствие чего я лишь начал осознавать.

Захотелось вдруг, чтоб у меня тоже сын был, на меня похожий.

Как этот вот на Викусю.

Рожа, правда, покруглее и понаглее. Сам улыбается, а в глазах такое вот… характерное выражение, уверенность, что он-де самый умный, самый ловкий.

— Доброго дня, Савелий Иванович, — и говорит-то бодренько, радость от встречи изображая. — Не надоел вам тут Тимошка?

Тимоху по макушке гладит, играя доброго папочку.

— Шлялся где? — интересуюсь.

— Простите?

— Ты чем думал, придурок? Привести ребёнка в больничку и бросить на пару часов.

— Я… у меня дела были…

Ага. Были. Даже знаю, какие… вон, духами от него тянет, слабенько, но в стерильном воздухе палаты запах этот чёткий. И след от помады на шее так и не достёр. Помады ныне особо стойкие пошли. Хрен избавишься.