Улей (ЛП) - Каррэн Тим - Страница 54

Гейтс заплатил последнюю цену за свое любопытство.

Но Хейс знал, что это нечто большее, чем просто научный интерес... Гейтс пытался разгадать тайну веков. Он пытался собрать все это воедино, чтобы, возможно, спасти свою расу. Он был героем. Он был одним из величайших из великих людей.

Шарки встала перед ним колени. Порылась в его пальто и нашла полевой журнал. "От него странный запах... не запах смерти, что-то еще. Острый, кислый".

Хейс тоже учуял этот запах: едкий, резкий запах, похожий на обезьянью мочу.

Напряжение, возникшее между ними троими, было электрическим и режущим. Оно жило в их животах, скрученный узел тошноты.

"Ладно, ладно, черт возьми", - сказал Хейс, направляясь в город. "Давайте посмотрим, что сделало это, давайте посмотрим, что напугало Гейтса до смерти".

40

"Нет", - сказал Катчен, поднимая фонарь. "Подожди минутку... что это там?"

Хейс сошел с разбитых камней.

Шарки уже была там и проверяла. Там были расставлены складные столы, с полдюжины столов, на которых лежали каменные артефакты, принесенные из города, молотки и сверла, футляры с инструментами, фонари. Стопки блокнотов и пара цифровых фотоаппаратов. Микроскопы. Ящик, полный свернутых карт, которые оказались отпечатками со стен... фигуры, глифы, странные символы.

Катчен взял складной стул и сел. На столе стоял термометр. "Здесь почти десять градусов. Тепло".

Шарки и Хейс осмотрелись, нашли ракетницу, которую взяла она, и помпу "Ремингтон" двенадцатого калибра, которую взял он. Они не комментировали эти вещи. У людей, которые принесли их сюда, были свои причины, и никто не осмелился задаться вопросом, какими они могли быть.

Суть в том, что они чувствовали себя лучше, будучи вооруженными.

"Смотри", - сказал Хейс. "Генератор".

Это был он. Промышленный Honda на передвижной тележке. От него отходила паутина силовых шнуров, и все они вели в город. Следуя за ними своим фонарем, Хейс увидел, что с фасада города свисают шнуры. Там было несколько пятигаллонных канистр с бензином. Он подошел к генератору. Его мощность составляла 3800 ватт, поэтому он мог бы осветить большую часть города, если бы у вас было достаточно лампочек, и, судя по тому, что он видел, у Гейтса и ребят их определенно было достаточно.

- Будет работать? - спросила Шарки.

- Думаю, что да.

Хейс проверил бак. Он вмещал десять галлонов и был заполнен примерно наполовину. Он взял одну из канистр и наполнил ее. Затем включил автоматический выключатель и нажал электронное зажигание. Генератор с рыком ожил, заработав на холостом ходу.

- Где свет? - спросил Катчен.

- Минуточку. Пусть согреется.

Хейс стоял, закуривая сигарету и ожидая, пока двигатель выгонит из себя холод. Это не заняло много времени. Он снова включил автоматический выключатель, и внезапно в пещере стало светло.

"Черт", - сказал Катчен, - так-то лучше".

Со всеми этими лампочками, покрывающими первые тридцать футов города, Хейс наконец смог хорошенько рассмотреть эту древнею структуру. Это было просто невероятно. Вид этого буквально высосал дыхание из его легких и кровь из вен. Конечно, присутствовало старая, уродливая фамильярность, ощущение, что эти древние руины были чем-то давно скрытым в глубинах разума всех людей. Но вид все перечеркивал. По телевизору древние города всегда выглядели слишком опрятными, слишком чистыми, слишком спланированными в своем износе, но только не этот. Он поднимался невероятно высоко, провисая, наклоняясь и рушась во многих местах. Хейс мог видеть, что он поднялся как минимум на двести футов, пока не достиг куполообразной крыши грота... и даже тогда он просто исчез в твердой скале. Как будто гора выросла вокруг него и поглотила его за прошедшие века. Такая невероятная древность ошеломляла. Но Гейтс повторил то, что сказал профессор Дайер из экспедиции Пэбоди: руинам было не менее 350 миллионов лет, и это была приблизительная оценка.

Эти руины принадлежали удивительно развитой дочеловеческой цивилизации.

Хейс знал это, но до сих пор эти слова мало что значили для него.

Дочеловеческий город. Дочеловеческий разум.

"Боже, посмотрите на это?" - наконец сказал Катчен. "Вы можете... вы почти можете почувствовать, насколько он древний... своим позвоночником".

Древний? Нет, сфинкс и Акрополь были древними, это было первоначальным. Он предшествовал самым древним работам человека на сотни миллионов лет. Это был город рассвета. Кошмарное упражнение в отклонениях от нормы геометрической ассоциации, реликт порочного и злого древнего мира. Он был похож не столько на город, сколько на огромную и брошенную машину, ужасный механизм из средневековой камеры пыток. Глубоко синергетическое и в то же время бессмысленное устройство, состоящее из поршней и трубок, проводов и цилиндров, вентиляционных отверстий и шестеренок. Что-то поднимающееся и клонящееся, приземистое, но узкое и высокое, расходящееся под невозможным прямым углом к самому себе. Человеческий разум не был готов глядеть на такую вещь... он автоматически искал общий структурный план, единообразие и не находил ничего, что можно было бы уловить и понять. Это была извращенная и безбожная архитектура, рожденная разумами, выросшими в какой-то многомерной реальности.

"Боже, у меня от этого болит голова", - сказала Шарки.

И так и было, поскольку он напрягал мозг... был слишком насыщенным, слишком обильным, слишком разнообразным по замыслу. Состоял из арок и кубов, прямоугольных плит, поставленных на основания, безумного лабиринта конусов и пирамид, восьмиугольников и шестиугольников, сфер и башен, расходящихся спиралей и разветвляющихся мачт. Подобно раздвоенному, спутанному скелету первобытного зверя, морской змеи из передвижного шапито, собранной из десятков несвязанных друг с другом скелетов в единое нескладное целое, безумную костяную скульптуру. Сумасшедшая и ненадежная арматура, которая должна была упасть, но не упала. Он балансировал сам по себе, словно сюрреалистический эксперимент в области абстрактной геометрии и неземной симметрии.

Хейс подумал, что это выглядело невероятно случайным, как нечто созданное природой: полые останки глубоководных организмов, наваленные друг на друга... кораллы и губки, анемоны и морские огурцы, панцири крабов и подъельники одноцветковые[49]. Просто странное и противоречивое собрание мертвых вещей, которые сварились и сгнили в единую массу, срастаясь друг с другом и друг из друга, пока не осталось ни начала, ни настоящего конца. Стоя в стороне и рассматривая его, он представлял себе это как черный и блестящий эндоскелет какого-то массивного инопланетного насекомого, поднимающегося из земли... сумасшедший биомеханический гибрид балок и ребер, позвонков и тазовых дисков, каналов и полых трубок, скрепленных спиральными лестницами связок. Хитиновый и чешуйчатый склеп, выступающие циклопические соты, увенчанные поднимающимися узкими выступами, похожими на дымоходы литейного завода или на дымовые отверстия гидротермальных печей.

Но даже это было неправильно, поскольку каким бы хаотичным и противоречивым ни был город, невозможно было избавиться от тревожного чувства, что здесь есть цель, что структура была в высшей степени механистической и практичной для своих владельцев, симбиотическим союзом стали и плоти, камня и кости. Он имел странный индустриальный вид. Даже камень, из которого он был вырезан, не был ни гладким, ни полированным, а ребристым, узловатым и странно кристаллическим, с пилообразными гребнями, выступающими зубцами и резьбой винтов. Как будто внутри находился какой-то ужасный механизм, пытающийся прорваться сквозь эти изогнутые зубчатые стены.

Назвать это городом было бы упрощением.

Ибо это был не город в том смысле, в котором люди понимали город. Ни один человеческий разум не мог бы вообразить такое, и ни один человеческий мозг не обладал инженерными навыками, чтобы заставить его стоять и не падать. Это не был город как таковой, место домов и жизни, это было суровое и враждебное, утилитарное и машинное, нечто, созданное безнадежно холодными и автоматизированными разумами. Муравейник.