Операция «Сострадание» - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 57

– Если бы, Артем, я встретил тебя раньше... – не доводя мысль до конца, изредка бросал Альбатрос.

Так называть его придумал Артем. Анатолий – имя слишком тягостное, слишком распространенное, слишком... всеобщее. «Толик» – вообще нелепо и смешно. Его мать, злобная хирургическая старуха, до сих пор зовет его Толиком... А ему требовалось необыкновенное, летучее имя. Предназначенное для него и больше ни для кого.

Альбатрос был необыкновенным. Как и Артем. Ну, Артему всегда нравилось свое имя, он не собирался его менять ни на какое другое. Как и свою внутреннюю сущность, подошедшую к сущности Альбатроса, точно ключ к замку. Двое похожих людей – удивительно, до странности, до страсти похожих. Так влюбляются в свое зеркальное отражение – но отражение теплое, телесное, способное двигаться и говорить. Они поклялись любить друг друга до конца своих дней, и ни женщины, ни мужчины не должны отныне встать на их пути. А что им еще оставалось? Их соединило редчайшее стечение обстоятельств. Они были обречены друг для друга.

Редчайшее стечение обстоятельств... То, что для любого другого человека стало бы несчастьем: отец Артема бежал из России, был вынужден скрываться, лишиться имени, лишиться даже самого элементарного, что имеет любой бедняк, – своего лица, – для Артема стало счастьем. Потому что лишить Богдана Жолдака его прежнего лица и дать ему другое выпало по счастливой случайности врачу из России, и им оказался Альбатрос. Он значительно посмотрел на Артема в первую же встречу. Артем сопровождал отца, но хирург, который потом прекрасно и трагически окажется Альбатросом, не смотрел на своего будущего пациента – он смотрел на Артема! Артему были, в общем, знакомы такие взгляды – и в большинстве случаев он оставлял их без внимания, поскольку был крайне разборчив даже в обычных знакомствах, не то что в связях. Но тут другое... Он видел, чувствовал, что здесь что-то другое, не та заурядность, которая убивала его как художника, на которую он постоянно боялся наткнуться. Хирург с необычной фамилией Великанов был по-настоящему велик, он был самым значительным из людей, с которыми доводилось встречаться Артему Жолдаку. Частная клиника в маленьком альпийском городке была укомплектована первоклассным персоналом, отцу после операции не требовалось, чтобы за ним ухаживал сын; вопреки этому, Артем туда буквально переселился. Часть времени – томительного, растянутого времени – он проводил у постели отца, который, под всеми своими марлевыми повязками, скрывавшими его, точно кокон, постепенно переставал быть его отцом, Богданом Жолдаком, и превращался в неведомого пока Шульца. Другая часть времени – о, на каких стремительных крыльях летела она! – протекала в ординаторской или отведенной для Великанова комнате. Это время принадлежало только Великанову и Артему. Им двоим, больше никому. Персонал клиники ничего не заметил, либо для них, безупречно вышколенных в духе западных ценностей, происходящее не представлялось запретным. Зато отец что-то заподозрил и постоянно гнал от себя Артема, лишая всякого оправдания его присутствие в клинике. В конце концов Артему пришлось уехать. Но в России Артем Жолдак и Анатолий Великанов встретились снова.

Да, да, они были предназначены друг другу. Артем видел это – со всей отчетливостью видел. А вот Альбатрос... у него, кажется, были неполадки со зрением. Во всяком случае, взгляд его, вместо того чтобы останавливаться на Артеме и только на Артеме, частенько блуждал по сторонам, останавливаясь на объектах, которые представлялись недостойными внимания Артема. Вот, например, этот Стас Некрасов, продюсер телешоу – полголовы выбрито, как у шута горохового, полголовы окрашено в белейший цвет. Постоянно слюнявый и щеки отвисают – наверное, оттого, что непрерывно тискает жвачку во рту. Альбатрос, предавая себя, в последнее время частенько рассказывал Артему о Стасе Некрасове, о подробностях их сперва предполагаемой, потом начавшейся совместной работы – вроде бы с усмешечкой, но до чего же подробно... «Стасики – так называют тараканов», – грубил Артем. Альбатрос хохотал, но прекращал эти ненужные разговоры. А потом все начиналось по новому кругу. Как он мог? А главное, зачем? Своим навязчивым вниманием к какому-то лишнему Стасу Некрасову он унижал себя. Он переставал быть Альбатросом.

А Артем страдал. Страдал не из-за того, что его второе «Я» изменяет ему, – в сотый, в тысячный, в тысяча первый раз Артем готов твердить, что он не ревнив! Нет, совсем не из-за того, что якобы хотел удержать его при себе. У Альбатроса – колоссальный размах крыльев, он должен покорять пространство, свободно летать над гладью вод, это естественно. Артем не из тех старых дев в штанах, которые подрезают птицам крылья и запирают их в клетке. Но подлость в том, что, когда Великанов откалывал такие непристойные шутки, вроде этой, со Стасом Некрасовым, это было как-то не по-альбатросьи. Скорее уж по-куриному. Куриная слепота... А страшнее всего, что Артема такие ситуации заставляли задумываться: действительно ли он открыл в другом человеке свое второе «Я»? Не обманулся ли он? Разочароваться было бы слишком больно...

Но не это послужило причиной убийства. Непосредственной причиной стал утренний звонок. В девять часов утра он врезался в голову спящего Артема разрывной пулей и разлетелся там на мелкие подрагивающие осколочки. Артем вскочил, шатаясь, с трудом держась на ногах, – девять часов утра для него все равно что для других три часа ночи. Нашаривая трубку (веки невозможно было разлепить), Артем готовил жгучие, гневные, ругательные слова для того, кто посмел поднять его на ноги в такое неподходящее время.

– Артюша, это ты, кроха?

Гневные ругательные слова запеклись у Артема на губах. Именно так – «Артюшей» и «крохой» – называл его, кроме отца, лишь один человек во всем мире. Одно из самых светлых ранних воспоминаний – солнцем в сощуренные глаза – подаренный Артему на третий год рождения педальный автомобильчик. Ребенок не способен еще распознать в машинке пародийно-эксклюзивную копию «мерседеса», зато он безмерно радуется тому, что автомобильчик такой гладкий, блестящий и так здорово ездит. Спасибо, Дядянат! Дядянат подхватывает Артюшу на руки, и так они фотографируются в компании «мерседесика». Он же первым распознал в Артюше талант к изобразительным искусствам... Звонил большой и верный друг отца Натан Соболевский, известный во всем мире богач и меценат.

– Да, дядя Натан, это я.

– Артюша, как ты живешь?

– Так, нормально... Хорошо.

– А Богдана вспоминаешь? Помнишь папку, а?

– Я никогда его не забывал, – сказал Артем, недоумевая, что случилось с дядей Натаном: может, он пьян? Или плачет? Голос какой-то не такой. Правда, Артем давно его не слышал: отвык, наверное.

– Не забываешь, правда? Не забудешь, что твой папка не своим путем отошел в мир иной? Убили ведь его, Артюша. Вот как бывает, кроха. Убили...

– Я знаю. – Хуже не придумаешь: в полусонном состоянии выслушивать рассуждения об убийстве отца. Впрочем, Артем уже проснулся и дальше слушал Соболевского – не сказать, что полный бодрости, но вполне отдавая себе отчет в происходящем. В том-то и беда! Если бы его одолевала сонливость, он мог бы убедить себя впоследствии, что не так что-нибудь расслышал или понял.

– Нет, кроха, не знаешь. Не все ты знаешь. Я сам на днях только узнал, как Богдана продали. Будто мясную тушу, с потрохами сдали спецслужбам России. На убой...

«Не надо!» – едва не вырвался крик из Артема. Мясная туша. Верещащие свиньи на бойне, потоки крови. Снова и снова – горячая кровь. Сильно, безобразно и раздражающе. Задавив в себе крик, слушал дальше, точно цепями прикованный к телефону.

– Спецслужбы я не виню: они выполняли задание, что ж поделаешь. А вот предательства простить не могу. А предал Богдана его хирург, Анатолий Великанов. Да что я буду тебе объяснять, вы же с ним знакомы... Тоже мне врач! А еще клятву Гиппократа давал...

Как он смеет – этот пришедший из Артемова детства, но давно чужой ему человек? При чем тут Альбатрос? Альбатрос – и смерть отца...