Операция «Сострадание» - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 55

– Алло! – по возможности внятно постарался сказать он. Несмотря на старания, получилось что-то наподобие «ауао» – из-за зевоты.

– Алло, Саня? – Судя по голосу Грязнова, полному жизни и огня, он-то проснулся уже давно. Еще, пожалуй, и утреннюю гимнастику успел сделать – иначе откуда такая бодрость? – Ты спишь, что ли? Я так и думал.

– Если «так и думал», зачем звонишь, изверг?

– Как это – зачем? Чтобы устроить тебе приятное пробуждение.

– Спасибо, устроил. Можно мне спать дальше?

– Нет, ты погоди. Я же еще не сказал тебе, чего собирался. Фактики насчет Артема Жолдака организовались любопытные. Сейчас тебе станет так хорошо и радостно, что не захочешь, а проснешься...

Турецкий, негромко взревев, откинулся на подушку, не отрывая трубки от уха. Короткий диалог с другом успел окончательно пробудить его.

– Не хочу, но уже проснулся. Выкладывай давай. Я весь внимание.

То, что последовало дальше, стало действительно подарком для следователя. Пока Турецкий ошивался за границей, выясняя причины смерти Шульца-Жолдака, Слава в холодной Москве тоже не терял времени даром. В частности, он озаботился местом жительства сына бежавшего металлургического короля. Жил Артем Жолдак там же, где и работал, переоборудовав под студию огромную квартиру на верхнем этаже старого дома неподалеку от станции метро «Третьяковская». Плата за такой московский пентхаус должна быть фантастической; если же прибавить сюда еще цену масляных красок, подрамников, холстов, кистей и прочего, что необходимо художнику... Да-а, не слабо шикуют дети разоблаченных олигархов! Славины оперативники в этом элитном домишке успели побывать и установили, что жильцы и консьержи неоднократно видели Жолдака в компании Анатолия Великанова, опознанного по фотографии. Как неоднократно видели его в компании других мужчин. Вот в женской компании, пожалуй, ни разу не встречали, за исключением родственниц, но это еще до того, как отец Артема ударился в бега... Жолдак-старший часто навещал сына, они были дружны. Знакомые художника сообщили, что одним из любимых совместных развлечений в семье Жолдаков была охота: каждый год они покупали лицензии и отправлялись в какие-то дальние леса. Так что стрелять Артем умеет.

– Разносторонние увлечения у человека, – хмыкнул Турецкий, – походы на бойню, охота, живопись...

– Оказывается, Артем-то наш Жолдак среди современных русских художников считается довольно известным, – вроде бы удивляясь, что убийца может быть талантливым художником, сообщил Слава. – Помнят его, знают, свежие полотна берут «на ура»... У него не так давно прошло две выставки, я купил каталог последней. Картины его, которые там сфотографированы, я все рассмотрел. Красивые! Мне, по крайней мере, понравились. Ну, ты и сам все увидишь...

Турецкий с сомнением крякнул. Насколько он изучил Славу, потолком грязновских предпочтений в изобразительном искусстве выступали написанные в предельно традиционной манере голые бабы, призывно возлежащие на ложах или на лоне условной природы. Непременно толстые, с пышущими жаром неохватными бедрами и арбузными грудями. Всякая живопись, далекая от этого привычного образа, Славой презрительно забраковывалась как «модернизм». Даже интересно: что такое изобразил Артем Жолдак, что сумел пронять милицейскую, надежно забронированную от веяний искусства Славину душу? Гомосексуалист вряд ли изберет предметом картины голую женщину...

– Обязательно увижу. Жолдака нужно брать как можно скорей.

– Непременно, Санек. Я только тебя и дожидался, из шкуры вон от нетерпения лез. Тут еще знаешь, какая нелепость...

– Что такое?

– В каталоге выставки на первой странице фотография этого самого Артема Жолдака. Какой он в жизни, я пока не видел, но на фотографии страшно на кого-то похож.

– На кого же? В самом деле страшный?

– Да нет, не уродливый... Похож на кого-то, я говорю. На кого-то, кто у нас проходил по этому делу. А вот на кого, не соображу. Совсем вроде недавно видел, а не помню. Вот ведь пакость эта – сходство, засело, как заноза в глазу...

Турецкий, не отводя трубки от уха, отбросил одеяло и вставил ноги в тапки.

– Хватит обсуждений, Слава. Пора действовать. Вот тогда мы и увидим, на кого Жолдак похож.

Глава тринадцатая

Ледяные крылья

Артем Жолдак на своих картинах изображал ангелов.

В холодных тонах – белый, зеленый и голубой цвета, сверкание льда и сапфира. Тем горячее выделялась на этом фоне алость губ, мягче светилось старое золото волос и перьев в крыльях, то распростертых для полета, то сложенных за спиной. Лица поражали безупречной правильностью и чем-то еще – невысказанным, но подразумеваемым. Точно в прекрасном стихотворении зашифрован тайный непристойный намек... Глядя на эти картины, Турецкий вспомнил, что слово «прелесть» в русском языке вплоть до начала пушкинской эпохи имело совсем не положительный смысл: оно означало нечто прельщающее, обольщающее – и приводящее к погибели.

– Надо же, – сказал Турецкий, – всегда считал, что ангелы бесполы.

– Они и у меня бесполы, – живо откликнулся Артем Жолдак. Среди созданий своей кисти он выглядел младшим братом изображенных ангелов – правда, бескрылым, зато концентрирующим в себе еще более непристойную прелесть. – Разве я где-нибудь изображаю признаки пола?

– То, что не имеет человеческого пола, не должно вызывать человеческого вожделения.

Быстрый взгляд из-под белокурой прядки, падающей на глаза пронзительной голубизны: а этот высокий чин из прокуратуры непрост, вон он, оказывается, какие замечания отпускает! Для Александра Борисовича такая реакция не была в новинку. Да, он прежде всего профессионал! Все зависит от собеседника: перед некоторыми приходится себя вести как непрошибаемый дуб-чиновник, с другими стоит блеснуть интеллектом, чтобы спровоцировать и заставить раскрыться.

– А вот здесь вы ошибаетесь! – захотел поспорить чуть задетый Жолдак. – Если вы заглядывали в текст Библии, там черным по белому написано, что жители Содома возжелали познать ангелов. Ангелы явились в их город в виде красивых юношей. Так что жители Содома захотели их познать в самом прямом, физиологическом смысле...

– И были за это истреблены с лица земли.

– Совершенно так. Но ведь вожделение было!

Слава прав: на кого-то Жолдак похож до безумия. Так похож, аж жуть берет. Нарисованные ангелы здесь ни при чем, учитывая еще и то, что ни Слава, ни Саша до пребывания в мастерской их в глаза не видели: нет, здесь просвечивала ассоциация с кем-то живым, встреченным совсем недавно, скорее всего, по данному делу. Но с кем? И что стоит за этим сходством: генетическое родство? Случайность? Нет, случайности в этом внешне запутанном, но элементарно простом деле нет места – либо она играет роль необходимости.

– Н-да, сначала было вожделение. Потом разрушился город. Опасная эта штука – вожделение. Вам так не кажется, Артем?

– Вы правы, – легко согласился художник. – Я сам придерживаюсь аналогичных позиций. Человеку искусства грубая физиология противопоказана. Как только человек искусства – артист, как принято говорить в англоязычном мире, влюбляется, со всеми этими тяжелыми заморочками, с обязательным телесным обладанием, это подрывает его творчество. Место беспристрастности и свободного полета чувств занимает объект любви, который чаще всего ничего из себя не представляет.

А этот сын бежавшего за границу олигарха раскованный такой, ничего не стесняется, обсуждает с представителем прокуратуры вопросы вожделения и любви, попутно затрагивая анатомию ангелов.

– Вы сказали, любовь подрывает творчество. Это касается любви к женщине? – уточнил Турецкий.

– В первую очередь, конечно, к женщине, – охотно согласился Артем. – Я вдоволь насмотрелся на эти союзы типа «творец и его муза»! Никто так не гробит художника, как любящая жена, с которой у него полное единение душ. Сначала единение душ, потом – «только я понимаю, что ты хочешь выразить», потом – «только я знаю, в каком стиле тебе работать», потом – «почему бы тебе не создать нечто более коммерческое, хотя бы для раскрутки», потом – «мы живем, как нищие», потом – «у нас дача маловата»... А заканчивается тем, что художник теряет себя как личность и до конца жизни будет работать на семью, на детей, на дачу – на кого и на что угодно, только не на искусство и не на себя. Как хотите, жена не может быть творческим идеалом.