Операция «Сострадание» - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 53

– Господин Александр Турецки прибыл из Москвы ради выяснения дела государственной важности, – бойко затараторил по-немецки Питер, осваиваясь в роли переводчика. Господин Александр Турецки сохранял многозначительное молчание, осваиваясь в роли человека, нуждающегося в переводчике. Продолжая забалтывать доктора Леви в том же стиле, Реддвей пасьянсом раскидывал перед ним бумаги, привезенные следователем Турецким из Москвы. Среди официоза были и бумаги на немецком языке, выданные Генпрокуратуре России в германском посольстве в Москве.

– Я должен сразу предупредить, – наконец отозвался Поль Леви, отчего-то по-английски, и это сделало его внешность еще более суровой и авторитетной, – что на первом месте для меня находятся интересы моих пациентов, в том числе и бывших.

– Ваши пациенты не пострадают от того, что вы поделитесь всем, что вам известно по интересующему нас вопросу.

– Уже страдают. Один человек мертв. Насколько я понимаю, он мертв из-за того, что молчание относительно его прежней внешности было нарушено.

– Господин Алекс Турецки, – гнул свою линию Питер, – прибыл в Гармиш-Партенкирхен как раз для того, чтобы выяснить, кто и каким образом нарушил это молчание. Вы обязаны знать, что смерть вашего бывшего пациента была не последней в этом деле. Возможно, последуют другие смерти. С целью их предотвращения господин Турецки призывает вас не скрывать то, что вы знаете.

Здесь Питер перегибал палку: Турецкий не ждал никаких новых смертей. Но – чем черт не шутит, а вдруг и правда? По крайней мере, на Поля Леви это произвело определенное впечатление. Он совершил полуоборот вместе с креслом, словно попытавшись хоть на секунду затенить свое лицо, а когда повернулся, то, неожиданно для обоих, выдал реплику на русском языке. Конечно, это был условно русский язык, подпорченный иными славянскими примесями, выговор звучал жестко... И все же Турецкий понял, что дальше все пойдет благополучно, что главное сделано.

– Я нэ оперував пана Жолдака.

– А кто, – по инерции спросил Турецкий, – его оперував?

– Я был в одъизди... Я одъезжав у Израель.

Прояснилась следующая картина. Около года назад, когда Поль Леви должен был отправиться в Израиль «на заработки», он оставил клинику своему ассистенту Бруно Фаршу. Как это делалось всегда, заранее был составлен график замены Леви. В списке значился московский доктор Анатоль Великанов, которого Леви очень ценил, так как не раз встречался с этим красавцем и умницей на различных научно-практических конференциях и симпозиумах как в Германии, так и в США, и тезисы их работ оказывались рядом в одних и тех же научных сборниках. Доктор Великанов всегда нравился мировому светилу доктору Леви тем, что, при всем медицинском консерватизме, диктуемом принципом «Не навреди!», осмеливался пробовать новые методы. Это получалось у него блестяще. Но еще выше Леви ставил точность руки этого русского хирурга и его художественное чутье. Скульптор, настоящий скульптор!

– Жолдака оперировал Великанов?

– Так, – согласился Поль Леви.

– Расскажите об этом пациенте подробнее. Вы знали, что он бежал из своей страны?

– Мы не допытуем пациентов на подобные вопросы. Строгая конфиденциальность – одна из составляющих нашей профессии. – Русский язык Леви в этой фразе прозвучал безукоризненно: должно быть, не раз приходилось повторять ее для потенциальных клиентов. – Я лишь доведаюсь, что тот пан поступил до клиники под фамилией Богдан Жолдак, а вышел из клиники под фамилией Антон Шульц. Так было записано у американской грин-карт.

– У вас ведь остаются документы на каждого прооперированного? Могу я их посмотреть?

Доктор Леви, надо полагать, предвидел этот вопрос, так как мгновенно движением мыши оживил стоявший на столе компьютер. Войдя в нужную директорию, он показал Турецкому и Реддвею папку с файлами, шифр которой соответствовал имени Антона Шульца. Копии документов, удостоверяющих личность, протокол операции, какие-то еще медицинские штучки... И фотографии. Как до, так и после пластической операции, проведенной русским хирургом Анатолием Великановым.

На Питера Реддвея фотографии уже не произвели впечатления: похожие он уже разглядывал в своем компьютере. Но Турецкий был поражен: с экрана на него смотрели два совершенно разных человека. Дело, разумеется, не в очевидных приметах, не в длинных седых усах, которые сбрить – минутное дело! Невозможно было поверить, что люди на экране могут быть даже двоюродными братьями. Богдан Жолдак отличался круглым лицом, жизнелюбивыми полными губами, крупным мясистым носом, прищуром с фольклорной хитрецой. Антон Шульц, напротив, лицо имел треугольное, с выступающими острыми скулами, нос – тонкий, чуть вздернутый на конце, губы – тонкие до поджатости. И только одно, пожалуй, объединяло их: в обоих лицах угадывалась властность и внутренняя сила. Рано или поздно такая сила не может не встретить отпор: действие, как известно, равно противодействию...

– Я имею для вас один секрет, – доктор Леви как бы отозвался на его невысказанные мысли. – Паном Шульцем интересовались люди из западных различных спецслужб и даже Интерпола.

– Они вам сказали почему?

– Ни, – слегка вздернул правое плечо Поль Леви. – Паны следователи не люблят разъясняться – вот как вы, панове.

– А вы лично встречались с Жолдаком-Шульцем? Или полностью передоверили его доктору Великанову?

Поль Леви откинулся в кресле, закинул ногу за ногу и свободно предался воспоминаниям...

Случай Жолдака-Шульца остался ему памятен по той причине, что Леви мог разговаривать с ним на языке своего детства. Разговоры были, правда, короткие, абстрактные и описательные, они касались в основном прошлого, когда оба они были детьми. Вспоминали они географию Белоруссии, Польши, Западной Украины. Кстати, вот замечательный город Дрогобыч, вы там не бывали, пан Турецкий? Там есть великолепная готическая церковь, оттуда, кстати, родом писатель Станислав Лем... Ну да ладно, это никак не связано с паном Жолдаком. А относительно нынешнего состояния своих дел Жолдак, будущий Шульц, оставался бдительно сдержан. Его лицо доктор Леви сейчас не мог бы вызвать в памяти, да и было ли тогда у него лицо? Скорее, полуфабрикат в промежутке между операциями – полуфабрикат, не наделенный ни именем, ни биографией... Зато лицо его сына Полю Леви запомнилось более чем хорошо. Фанатик своей профессии, доктор Леви редко встречал совершенные лица, в которых ему не хотелось бы ничего поправить, но, должен признаться, лицо Жолдака-младшего было именно таким. Живая картина! Хотя нет, пожалуй, живая скульптура: для картины ему не хватало красок, он был слишком бледен и, кажется, гордился этим, усматривая в бледности признак аристократизма. Очень белая кожа, очень светлые волосы... Подтянутый, стройный, хотя и невысокий. Запомнилось Леви еще и то, как он сидел у постели отца, с каким усердием за ним ухаживал. В его стараниях было что-то женственное: так поступают жены, иногда любящие дочери, но не сыновья. А отец тяготился его заботами или, может быть, боялся, что присутствие сына его выдаст, выведет на его след спецслужбы, – так или иначе, он гнал молодого человека прочь, приказывал ему отправляться в Россию. В конце концов так и произошло. Почему Полю Леви так запомнился молодой Жолдак, он и сам не поймет. Что-то необычное в нем сквозило...

– Спасибо. В завершение беседы – не разрешите ли вы нам скопировать все досье пациента Жолдака-Шульца?

Такое разрешение было им дано, и они унесли на двух компьютерных дисках то, что составляло ныне остаток уцелевшей в мире сущности Богдана Мечиславовича Жолдака...

– Дела в Гармиш-Партенкирхене, пожалуй, закончены, – резюмировал Турецкий. – Надо ехать в Берлин.

Реддвей согласился, что Берлина Турецкому не миновать.

– Рад, что смог быть тебе полезным, Алекс. Сообщи мне, чем это дело кончится.

Александр Борисович пообещал. Хотя сейчас он и не предполагал, чем оно может кончиться...