Велесова ночь (СИ) - Пылаев Валерий - Страница 50

— Ну уж нет, погоди. Неужели тебе самому хотелось бы закончить вот так? — Колдун отступил на пару шагов. — Будь добр, вернись в нормальный вид.

Трость слегка приподнялась, ударила кончиком о камни, и на меня будто обрушилась бетонная плита. А может, и сразу несколько: невидимая, но вполне осязаемая сила беспощадно давила меня, вжимала и комкала, заставляя вновь изменить форму. Зверь отчаянно сопротивлялся, ревел, тянулся исчезающими в лапах к врагу, и казалось, что схватка идет на равных, что еще немного, и я смогу подняться и покончить с врагом одним смертоносным прыжком. Обрушусь на хрупкую беззащитную фигурку, опрокину мостовую и одним взмахом челюстей поставлю во всей этой истории жирную точку.

Не обрушился. И не поставил. Колдуну тоже пришлось несладко — он отступал, снова стучал тростью, выжимал себя досуха, опустошая резерв, и с каждым шагом все больше гнулся к земле, будто вес собственного тщедушного и больного тела становился для него непосильной ношей… Но схватку все-таки выиграл: втиснул меня обратно в человеческий облик и остановил — на этот раз, похоже, уже окончательно. Я лежал так близко, что мог бы дотянуться кончиками пальцев до покрытых черным пеплом ботинок.

Будь у меня силы хотя бы на это.

— Ну вот. Теперь мы можем никуда не спешить. — Колдун устало оперся на трость. — Полагаю, у тебя накопилось немало вопросов.

— И ты ответишь? — Я сплюнул скопившуюся во рту кровь — Неужели так хочешь поболтать?

— А почему бы, собственно, и нет? Времени у нас предостаточно, да и обстановка располагает… Полюбуйся.

Я отчаянно не хотел подыгрывать гнилому старикашке даже в такой мелочи, но все-таки не выдержал и кое-как повернулся туда, куда указывала резная рукоять трости.

Лучше бы не поворачивался — тогда можно было бы умереть если не с чувством выполненного долго, то хотя бы с надеждой, что все закончится хорошо, наши победят, а город будет каким-то чудом спасен. Но открывшееся моим глазам зрелище вполне однозначно указывало, что Петербург уже никогда не станет прежним. А то и вовсе превратится в копию своего дотла сгоревшего близнеца по эту сторону мироздания.

Прорыв уже растянулся километра на два и продолжал расти. И фонил так, что нечисть стягивалась к нему со всего мертвого города. Лешие, Жабы и целое полчище Упырей лезли из руин, шаркали когтистыми лапами по мостовой и спешили поскорее добраться до сияющей пелены, а где-то чуть дальше в тумане проступали силуэты тварей покрупнее.

— Ты сумасшедший, — одними губами прошептал я. — Псих конченный, идиот…

— Напротив, друг мой, я полностью в своем уме. Можно сказать, мое сознание почти совершенно, потому как уже давно лишено жалости, бессмысленного сострадания и прочих человеческих страстей. — Колдун стукнул тростью и подошел чуть ближе. — Когда живешь так долго, когда располагаешь настоящим могущество, все это понемногу становится ненужным. И только мешает видеть цель.

— Какую? — проворчал я, кое-как переваливаясь на бок. — Угробить всех? Превратить наш мир в подобие этого?

— Ни в коем случае. Не сомневаюсь, что тебе и твоим друзьям отчаянно хочется считать меня безумцем, этаким воплощением чистого зла, готовым сеять разрушение исключительно ради прихоти собственной черной души. Однако это не так. Не я служу смерти, создавшей все это, — Колдун поднял трость и описал круг над головой, — а она служит мне. И все, что я когда-либо делал или собираюсь сделать, подчинено одной-единственной цели.

— И какой же? — усмехнулся я. — Какими же благими намерениями ты оправдаешь огромный Прорыв в самом центре города? Погибнут люди, и закрывать эту дверцу будут еще несколько месяцев. Если вообще сумеют закрыть.

Не то, чтобы мне так уж хотелось узнать истинные намерения колдуна и вести этот бестолковый диалог в духе голливудских блокбастеров, но каждое сказанное нами слово продлевало мое существование на этом свете. Мертвый мир определенно был не самым уютным местом, однако здесь мое тело продолжало регенерировать, а изуродованный непомерным могуществом полутруп колдуна понемногу сгорал, расходуя и без того крохотные остатки сил. Каждая секунда незримо работала на меня. А значит, следовало дать зверю внутри как можно больше этих секунд. И когда я смогу хотя бы пошевелиться, когда оттолкнусь ожившей ногой от черных камней…

— Несколько месяцев, — задумчиво повторил колдун. — Знаешь, я уже успел забыть, что кому-то нужно считать время такими крохами… Ты прав — эту дверцу закроют, рано или поздно. Болтуны-иереи из Ордена Святого Георгия умеют куда больше, чем кажется. Они справятся. Полгода, может, год — и Прорыв исчезнет. Но свое дело сделает.

Если бы это не было зряшней тратой энергии, я непременно пару раз ударился бы затылком о мостовую. Чтобы наказать себя за очередную глупость и неумение увидеть то, что все время буквально лежало на поверхности.

— Владеющие… — одними губами прошептал я.

— Наконец-то сообразил, — кивнул колдун. — Владеющие. Сотни и тысячи детей через пару десятков лет вырастут и станут цветом нации. Наделенные Талантами необычайной силы и рожденные от достойных родителей, которых я так кстати собрал в Петербурге. И которые будут бесконечно преданы мне. После того, как я… то есть ты вернешься отсюда победителем.

— Что? Я не ослышался — ты хочешь забрать мою личину? — Я не выдержал и рассмеялся, и сломанные ребра тут же отозвались болью. — И это твой коварный план? Надеешься, что получится второй раз провернуть старый фокус?

— Далеко не второй, друг мой… Но ты прав. — Колдун снова склонил голову. — Именно это я сделаю.

— Никто не поверит. Ты не сможешь…

— А вот тут ты как раз ошибаешься. Смогу.

Колдун подошел еще ближе, и я, наконец, смог рассмотреть его лицо. Точнее, какую-то уродливую маску из высохшей плоти, в который почти ничего уже не напоминало светлейшего князя Геловани. Нос ввалился, губы высохли, обнажая зубы, будто в усмешке. Пожелтевшая кожа потрескалась на лбу и скулах и уже начала отслаиваться. Живыми остались только глаза — серая сталь, поблескивающая мощью Таланта. И ума — извращенного, уже давно не человеческого, однако в полной мере полноценного и здравого. Колдун много раз обманывал всех и обводил меня вокруг пальца, однако на этот раз все же не соврал: хаос, превративший его тело в едва ходящую мумию, не коснулся сознания.

Старикашка прекрасно знал, что делал.

— Смогу, — повторил он, опуская кончик трости мне на грудь. — Я многое знаю о других. А о тебе, друг мой, знаю даже больше. Знаю все.

— Это вряд ли. — Я все-таки нашел в себе силы огрызнуться. — Ты даже представления не имеешь, кто я такой.

— Откуда такая уверенность? Ну же, подумай… Сколько лет ты живешь на свете? Тысячу? Нет, еще больше — ведь так? — Мертвые губы растянулись в улыбке. — Неужели до сих пор не догадался?

Догадался… наверное. И не сейчас, не пару минут или часов назад, а куда раньше. Может, еще в те дни, когда по уши закапывался в пожелтевшие от времени бумаги и газетные вырезки, пытаясь отыскать хоть какие-то следы тех, кто никак не мог исчезнуть без следа и оставить после себя только куцые строчки в армейских архивах. Когда сообразил, что кто-то методично избавлялся от древних воителей, с непостижимым умением и коварством отправляя их на тот свет одного за другим. Иногда хитростью, иногда грубой силой, но так или иначе превосходя их всех до единого — даже шефа, вынужденного бежать и два года гнить заживо в истлевшем городе по ту сторону Прорывов.

Тот, кто провернул все это, определенно был слишком осторожен и хитер, чтобы просто взять и умереть под развалинами, когда снаряд из японской гаубицы угодил в каземат форта Порт-Артуре в декабре одна тысяча девятьсот четвертого.

Я догадался — но даже сейчас измученный разум отчаянно пытался выкрутиться, придумывая разом тысячи отговорок и возможных вариантов, лишь бы не признавать истину. Изящную и красивую в своей совершенной простоте, и одновременно бесконечно-уродливую.