Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс - Страница 42

— Здесь даже электричества нет, — говорит Артемьев. — Значит, у него не было ни телевизора, ни радио?

Он оглядывается.

— Хотя, приемник, наверное, можно на батарейках…

— Не было у него радио, — говорю я. — Была икона, и лес вокруг. Иногда этого достаточно.

— Но зачем? — недоумевает Кирилл. — В двадцатом-то веке? Чего он хотел?

— Разобраться в себе.

— Получилось у него? Что с ним? Где он сейчас?

Я улыбаюсь.

— Получилось. С ним все хорошо.

Артемьев садится к столику. Достает из кармана блокнот, что-то быстро пишет, не обращая внимания на полумрак. Мимоходом колупает пальцем наплыв воска на столе. Его взгляд на мгновение уплывает в сторону.

Кажется, он представляет себе, как писал бы здесь зимой при свечке, под гул огня в печи и завывание зимнего ветра.

Дописав, Артемьев смотрит на меня.

— Андрей, ты можешь нас познакомить? — решительно спрашивает он. — Это такая история получится.

Я качаю головой.

— Не надо о нем писать. Сейчас не то время. И ему навредишь, и себе. Не обо всем надо говорить. Идем, еще кое-что тебе покажу.

Мы выходим из полумрака землянки на воздух. Я веду Артемьева к раскопу — мимо поленницы, возле которой стоит изрубленный топором чурбак. На нем блестит присохшая рыбья чешуя. Под навесом лежит забытое деревянное корыто и сечка, которой Трифон мельчил траву для своих снадобий.

Корыто треснуло почти насквозь.

Артемьев поднимает сечку с таким выражением лица, словно держит в руках инструмент людей из каменного века.

Я подвожу его к раскопу.

— Здесь уже второй год работают археологи, — говорю я. — И нашли много интересного. На этой поляне сотни лет жили люди. Представляешь? На месте нынешнего Ленинграда была только топкая дельта и низкие болотистые острова. А люди уже приходили на эту поляну и селились здесь. Год за годом, человек за человеком.

Артемьев внимательно смотрит на дно раскопа.

— Там что-то есть, — говорит он. — Как туда спуститься?

За поленницей мы находим лестницу, которую оставили археологи. Приставляем ее к краю раскопа. Артемьев спускается вниз и что-то подбирает с размытой дождем земли. Вылезает наверх и показывает мне на ладони крупную стеклянную бусину. Бусина неровная, желтого цвета с ярким синим глазком.

— И как археологи ее не заметили? — удивляется Артемьев.

— Она лежала в земле, — объясняю я. — А дождями ее вымыло.

— Как думаешь, сколько ей лет?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю, я не специалист. Наверняка, не одна сотня — видишь, на какой она глубине?

— Как думаешь, Андрей, я могу оставить ее себе?

Я понимаю Артемьева. Для него эта стеклянная бусина — память о сегодняшнем дне.

Как зарубка на дереве для Робинзона.

— Я дам тебе номер руководителя экспедиции, — говорю я. — Спроси у него.

— А ты с ним знаком? — изумляется Артемьев. — Слушай, как это получается? Ты живешь здесь, в деревне, в глуши. А знаешь куда больше интересных людей, чем я.

Он прячет бусину в нагрудный карман.

Я смеюсь.

— Не бывает неинтересных людей, Кирилл. Идем, скоро начнет темнеть.

Мы возвращаемся к лодке. Я сам сажусь на весла и гребу к тому месту, откуда короче всего пройти к галечнику.

Потом мы таскаем тяжелые мешки с песком через лес. По лицу течет пот, вокруг вьются надоедливые осенние мухи.

Я забрасываю мешки на настил и распарываю их ножом.

— Зачем? — удивляется Артемьев. — Хорошие же мешки.

— Чтобы песок не просыпался в щели.

Разравниваю песок лопатой, чтобы он покрывал мешковину ровным слоем.

— Вот и все. Спасибо за помощь. Думал еще напоить тебя лесным чаем у костра, но времени совсем нет. Дома поужинаем, как следует.

— Тебе спасибо, Андрей, — улыбается Артемьев.

Мы идем к лодке. По пути я замечаю в стороне рябину. Невысокое деревце густо усыпано гроздьями крупных оранжевых ягод.

— Погоди-ка, — говорю я Артемьеву.

Срезаю длинную ивовую рогульку, и этим нехитрым инструментом собираю с рябины высоко висящие кисти.

— Зачем? — с интересом спрашивает Артемьев, ссыпая ягоды в мешок. — Они же кислые.

Он пробует одну ягоду и морщится.

— Кормить птиц зимой, — объясняю я.

Мы набираем два полных мешка рябины и относим их в лодку. На озеро опускаются сумерки, и я быстро гребу к базе.

Пока Артемьев прогревает машину, я успеваю рассыпать рябину тонким слоем на старых газетах прямо в доме. Пусть сохнет. Мыши, конечно, до нее доберутся, но всю не съедят.

Мы возвращаемся в Черемуховку. Я веду машину, а Кирилл о чем-то сосредоточенно думает, глядя в темноту за окном. Потом спрашивает:

— Андрей, а можно я приеду сюда зимой? Хоть на пару дней, а лучше на неделю? Хочу пожить на озере один, попробовать — как это.

— Легко, — улыбаюсь я. — Только позвони сначала, предупреди, что приедешь. В этот раз тебе повезло, а мог бы и не застать меня дома.

— Да, об этом я не подумал, — смеется Артемьев. — Свалился, как снег на голову. А как тебе позвонить? У тебя же телефона нет.

— Для этого существует специальный надежный способ связи, — серьезно объясняю я. — Звонишь в наш сельсовет, Федору Игнатьевичу. Выслушиваешь от него все, что он о тебе думает. Потом просишь передать мне, что ты звонил, и терпеливо ждешь у телефона.

— Сложная механика, — удивляется Артемьев.

— Другой нет. Лучше звони около девяти вечера, в это время я часто захожу в сельсовет.

— А я вчера так и не поговорил с Федором Игнатьевичем, — признается Артемьев. — Два раза проходил мимо сельсовета, а зайти не решился.

— Поговоришь еще, — успокаиваю я корреспондента. — А хочешь, сейчас вместе зайдем.

— Хочу, — решительно кивает Артемьев. — Надо извиниться перед ним за статью.

Когда мы въезжаем в Черемуховку, я бросаю взгляд на окна сельсовета. Свет в них не горит — значит, Федора Игнатьевича нет на месте.

— Не судьба, — улыбаюсь я. — В другой раз поговорите.

«Другой раз» наступает буквально через минуту. Я останавливаю машину возле «Жигулей» Артемьева, а из-за них как раз и выходит Федор Игнатьевич.

Как будто в засаде караулил!

— Явились! — грозно говорит председатель. — Что ж ты, Андрей Иванович, с этим поганцем возишься? Я его вчера весь день по деревне ловил, а он с тобой!

Федор Игнатьевич наступает на оторопевшего от неожиданности Артемьева.

— Что ты в совхозных мастерских вынюхивал? Мне люди все рассказали! Опять хочешь какие-нибудь гадости про нас написать? Технику мы плохо ремонтируем?

Артемьев растерянно крутит головой, не зная, что ответить.

— Брось, Федор Игнатьевич, — смеюсь я. — С этой статьей чистое недоразумение вышло. Прости парня, ему самому не по себе, что так получилось. Идем лучше с нами ужинать, а то у нас с утра ни крошки во рту не было. За ужином и поговорите.

Мы идем к дому.

Собаки радостно лают, приветствуя нас, и бегают кругами по вольеру.

Я подхожу к ним и буквально застываю от изумления.

Посреди вольера на досках лениво растянулся рыжий кот. Он совершенно не боится бегающих вокруг него псов. Наоборот, псы старательно обегают кота стороной.

Кот лежит на боку, подняв голову, и смотрит на меня оценивающим взглядом. Его глаза светятся в темноте, как два зеленых светляка.

Глава 25

Кота я зову Бандитом.

А как еще назвать здоровенного рыжего нахала, который самовольно вселился в вольер к двух охотничьим псам? Да еще и умудрился навести там свои порядки.

Серко, как пожилой и умный пес, быстро примиряется с новым соседом. Бойкий пытается протестовать, но, получив по морде когтистой лапой, без боя отдает коту свою будку.

Не знаю, чем она так приглянулась Бандиту, но кот целые дни проводит внутри, или растянувшись на плоской крыше.