Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс - Страница 36

На лице брата мелькает облегчение.

— А… да так, ерунда.

— Серый, ты не крути, — строго говорю я. — В чем дело? Или мне у Алексея Дмитриевича спрашивать?

Но тут и сам Воронцов выходит из класса, держа в руках неизменный кожаный портфель.

— Андрей Иванович, здравствуйте, — говорит он. — А у нас отличная новость. Отбираем учеников на районную олимпиаду по математике. Таня Скворченко — наша главная надежда.

Алексей Дмитриевич мельком, как бы невзначай смотрит на Сережку. Но ничего не говорит.

Я тоже смотрю на брата в упор.

— Тройка у меня по математике, — бурчит он. — Да я исправлю!

— Конечно, исправишь, — соглашаюсь я. — Даже не сомневаюсь. Только вот что — не вздумай мешать Тане готовиться к олимпиаде. Справляйся сам.

— Да я сам, — говорит брат. — Больно надо!

Я отвожу его в сторону.

— И перестань ершиться Серега, — тихо, чтобы никто не слышал, говорю я. — Нет в этом смысла. Лучше упрямство в учебу направь. Иначе пролетишь мимо института. Выпускной класс ведь, думай головой.

— Андрюха, ты родителям про тройку не скажешь? — с надеждой спрашивает брат.

— Зачем? — удивляюсь я. — Сам разберешься. У тебя последний урок?

— Да какое там!

Брат машет рукой.

— Я пойду, Андрюха? — спрашивает он. — Ребята ждут.

— Иди-иди, — киваю я. — Мне еще с Алексеем Дмитриевичем поговорить надо.

Я возвращаюсь к Воронцову.

— Алексей Дмитриевич, познакомьтесь. Это Кирилл Артемьев, журналист из Ленинграда. Хочет написать несколько очерков о Черемуховке.

— О нашей деревне? — удивляется Воронцов. — С чего бы это вдруг?

— Это он вам сам расскажет. Алексей Дмитриевич, вы можете рассказать корреспонденту о Черемуховке? Ну, и показать заодно. Провести, так сказать, экскурсию.

— Конечно, — радостно кивает Воронцов. — Начнем со школы.

Он оглядывается, высматривая кого-то среди заполнивших коридор учеников.

— Таня! Таня, подойди, пожалуйста, к нам!

И с улыбкой кивает Артемьеву.

— Сейчас будет вам и первое интервью. Таня Скворченко — лучшая наша ученица.

— Теперь ты в надежных руках, — говорю я Артемьеву. — Алексей Дмитриевич тебе все покажет и расскажет. Располагайся у меня в доме. Продукты в холодильнике. В общем — разберешься. Я вернусь вечером. Ключ найдешь на гвоздике слева от двери.

— Спасибо, Андрей! — кивает Артемьев.

— На здоровье, — улыбаюсь я. — Только пиши не казенным языком, о людях пиши, с душой. Вечером покажешь мне статью.

— Конечно, — соглашается журналист. — Обязательно. Спасибо еще раз. Я, честно говоря, не надеялся, что вы даже захотите со мной разговаривать после… после этого случая.

Алексей Дмитриевич деликатно делает вид, что не слышит нашего разговора.

— Ты это брось, — строго говорю я. — Мы здесь, в Черемуховке, не злее твоего редактора. Все, до вечера!

И благодарю Воронцова:

— Спасибо, Алексей Дмитриевич!

Воронцов с улыбкой кивает мне в ответ — он приблизительно понял ситуацию. Про статью в «Ленинградском комсомольце» ему, конечно, известно — о ней вся Черемуховка знает.

Алексей Дмитриевич берет Артемьева за рукав и увлекает за собой:

— Идемте, юноша!

Глава 21

Оставив Артемьева в школе, я спешу домой. День еще не потерян — до вечера далеко. Я успею дойти до каньона на Песенке. Правда, возвращаться, скорее всего, придется в сумерках. Но мне не привыкать.

После недавних обложных дождей незаметно наступило бабье лето. В глубоком синем небе летят тонкие паутинки — почему-то они всегда появляются к осени. Солнце ласково греет, словно хочет порадовать последним уютным теплом до наступления заморозков.

По дороге я заглядываю в медпункт — проведать Георгия Петровича. И вижу удивительную картину.

Возле южной стены медпункта, на которую падает солнце, стоят два деревянных лежака. Они застелены суконными одеялами.

Похожие лежаки можно встретить где-нибудь на пляжах Анапы или Сочи. Но у нас, в Черемуховке?

На одном лежаке расположился Георгий Петрович. Из одежды на генерале только черные сатиновые трусы до колен. Жилистое, отмеченное шрамами тело расслаблено. Глаза закрыты.

Под правой рукой генерала — пачка «Примы» и коробок спичек.

А на соседнем лежаке отдыхает Степан Владимирович Худояров. Он в голубых байковых кальсонах, и тоже раздет до пояса.

Услышав мои шаги, Георгий Петрович открывает глаза.

— У вас тут настоящий курорт, — одобрительно говорю я. — Солнечные ванны принимаете?

— Они самые, — смеется генерал. — Трифон прописал.

Я подхожу ближе и чувствую тепло, которое исходит от нагретой солнцем кирпичной стены. Лежаки поставлены с умом — стена надежно заслоняет их от прохладного осеннего ветра.

Степан Владимирович Худояров тоже открывает глаза.

— Здравствуй, Андрей Иванович, — говорит он.

Надтреснутый тенорок старика звучит вполне бодро. И выглядит Худояров молодцом, несмотря на то, что ему давно пошел восьмой десяток.

Умудрился-таки Трифон поставить его на ноги.

— Не скучно вам тут? — спрашиваю я. — Может, газет принести или книжек?

— А чего нам скучать? — улыбается Вотинов. — Нам со Степаном Владимировичем есть, что вспомнить. Так за разговорами и коротаем время.

Георгий Петрович садится на лежаке. Достает из пачки две сигареты, одну протягивает Худоярову. Чиркает спичкой и выпускает густое облако дыма.

— Георгий Петрович, к нам в Черемуховку корреспондент приехал из «Ленинградского комсомольца», — говорю я. — Сегодня он у меня переночует, а завтра уедет. Хочет писать большой очерк про нашу деревню.

Я рассказываю генералу про глупую ситуацию, в которую попал Артемьев.

— Сейчас он ходит по деревне, собирает материал для очерка. Думаю, и сюда непременно заглянет. Вы предупредите Трифона, ладно? Не думаю, что ему очень хочется попасть в газету.

— Хорошо, — кивает генерал.

И лукаво улыбается:

— Если он сюда заглянет, мы со Степаном Владимировичем ему таких баек порасскажем — на три очерка хватит. А ты, Андрей Иванович, правильно сделал, что не шуганул этого корреспондента. Пусть пишет — это нам пригодится.

— Вот и я так подумал, — говорю я. — Ладно, вы отдыхайте, а мне пора.

— В лес собрался? — угадывает Георгий Петрович.

— Да. Хочу пройти вверх по Песенке, давно там не был.

— Завидую я тебе, Андрей Иванович, — с добродушной улыбкой говорит Вотинов. — Сам бы с тобой сходил. Но врач велит лежать на солнышке пузом кверху.

— Еще сходим, и не раз, — успокаиваю я генерала.

Вотинов качает головой

— Да не в этом дело. Ты счастливый человек, Андрей Иванович. Если я кому иногда завидую — так это тебе.

Я удивленно прислушиваюсь к себе и понимаю — а ведь и вправду, счастливый.

Вернувшись домой, я первым делом заглядываю в баню. Рыжего кота нет, убежал куда-то по своим кошачьим делам.

Интересно, откуда он взялся?

Но эта мысль мелькает мимоходом, я не придаю ей значения.

Беру рюкзак и ружье. Замок не вешаю, просто подпираю дверь деревянным колышком.

Псы радостно повизгивают, снуют по вольеру. Им тоже хочется со мной на прогулку — пробежаться по осеннему лесу, вдохнуть острые, будоражащие запахи.

— Черт с вами, идем, — говорю я.

Открываю вольер и беру собак на сворку — свободно бегать по деревне я им не разрешаю. Псы у меня хоть и воспитанные, но охотничьи, а на деревенской улице слишком много соблазнов. Куры, козы, коты…

Возле моста я спускаюсь к речке. Песенка весело журчит по камням. Длинные зеленые нити водорослей вытягиваются по течению, медленно извиваются. Между ними снуют быстрые мальки.

Иду по тропинке вдоль берега — мимо приземистых деревенских бань, которые построены поближе к речке.

Собаки нетерпеливо тянут поводок, рыскают из стороны в сторону.

Выйдя за деревню, я отстегиваю ошейники.