Загадка смерти Сталина - Авторханов Абдурахман - Страница 17

Функции членов четверки были четко разграничены: Берия отвечал за «оперативную часть» плана, Маленков — за мобилизацию партийно-государственного аппарата, Хрущев — за столицу и коммуникацию, Булганин — за наблюдение за военными. С самого начала Х-часа четверка объявляла о «тяжелой болезни» Сталина и брала в руки власть «до его полного выздоровления». Так легализовались все действия заговорщиков. Самым оригинальным в этом рассказе надо считать, пожалуй, то, что заговорщики утвердили оба плана сразу! Начать решили с «малого плана», но в случае его провала тут же пускался в ход запасной, «оптимальный план». Если заговор, так с абсолютно гарантированным успехом — этому учил ведь и сам Сталин («бить врага надо наверняка!»). После такой подготовки и состоялась встреча четверки со Сталиным на его даче в Кунцеве вечером 28 февраля 1953 года.

Поговорив по деловым вопросам и изрядно выпив, Маленков, Хрущев и Булганин уезжают довольно рано — но не домой, а в Кремль. Берия, как это часто бывало, остается под предлогом согласования со Сталиным некоторых своих мероприятий. Вот теперь на сцене появляется новое лицо: по одному варианту — мужчина, адъютант Берия, а по другому — женщина, его сотрудница. Сообщив Сталину, что имеются убийственные данные против Хрущева в связи с «делом врачей», Берия вызывает свою сотрудницу с папкой документов. Не успел Берия положить папку перед Сталиным, как женщина плеснула Сталину в лицо какой-то летучей жидкостью, вероятно, эфиром. Сталин сразу потерял сознание, и она сделала ему несколько уколов, введя яд замедленного действия. Во время «лечения» Сталина в последующие дни эта женщина, уже в качестве врача, их повторяла в таких точных дозах, чтобы Сталин умер не сразу, а медленно и естественно.

Таков рассказ старых большевиков. При этом невольно вспоминается то место из книги Аллилуевой, где сказано несколько слов о какой-то таинственной женщине-враче у постели умирающего Сталина: «Молодые врачи ошалело озирались вокруг… Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю, — где я ее видела? Мы кивнули друг другу, но не разговаривали» («Двадцать писем к другу», стр. 7).

Я думаю, что выяснение роли данной женщины-врача при Берия было бы очень важно.

Интересно, где же Аллилуева видела эту женщину до смерти Сталина и видела ли она ее после его смерти?

В связи с разбираемыми версиями интересно и следующее замечание А. Солженицына:

«Есть признаки, что перед смертью Сталина Берия был в угрожаемом положении — и может через него-то Сталин и был убран» («Архипелаг ГУЛАГ», т. 1, стр. 166).

Во всех версиях, рассказанных двумя членами Президиума сталинского ЦК и одним советским писателем, поразительно неизменны три утверждения:

1) смерть Сталина сторожат из Политбюро только четыре человека — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин; 2) к Сталину врачей вызывают только на вторые сутки; 3) в смерти Сталина заинтересован лично Берия.

Отсюда два логических вывода:

1) несмотря на исключительную тяжесть болезни Сталина (потеря сознания), к нему намеренно не вызывали врачей, пока четверка не убедилась, что смертельный исход неизбежен; 2) поскольку вызовом врачей распоряжался (даже по долгу службы) один Берия, то он, очевидно, вызывал тех, кто будет исполнять его волю — поможет Сталину умереть.

Эти врачи, видимо, не имели никакого отношения к Лечебно-санитарному управлению Кремля. По крайней мере Аллилуева никого из них не знала, а Хрущев говорит, что он знал только профессора Лукомского. Не все вызванные врачи и осмотрели Сталина. Они сидели в соседних комнатах и, как рассказывает Аллилуева, «заседали» — как лечить Сталина. Данные о ходе болезни и ее симптомах сообщал другой врач, тоже никому, кроме Берия, не известный.

Предположение о причине болезни Сталина также может быть двояким:

1) Сталин получил удар, когда ему предъявили ультиматум о «врачах-вредителях» с угрозой пустить в ход вооруженные силы; 2) Берия отравил Сталина ядом замедленного действия.

Итак: или удар от Политбюро, или яд от Берия?

Относительно возможного покушения на его жизнь у Сталина был определенный комплекс всех восточноазиатских деспотов — он боялся именно отравления. Сталин считал потенциальным отравителем любого из членов Политбюро. Хрущев рассказывает просто анекдотические случаи, когда, садясь со своими соратниками за стол, Сталин сначала заставлял каждого из них под различными, хотя и весьма прозрачными предлогами пробовать все, что подано, и лишь после этого сам начинал пить и есть. Лишь Берия не должен был пробовать пищу: он ел только зелень и привозил ее с собою (см.: Khrushchev. Remembers, vol. I, р. 321). Это не очень правдоподобное исключение для Берия (от которого, по предыдущему рассказу Хрущева, Сталин ожидал любой подлости) Хрущев делает, видимо, чтобы показать, как Берия мог перехитрить самого Сталина.

Что Сталин больше всего боялся отравления, показывает и та тщательность, с которой он оградил свою крепость-дачу от проникновения яда не только в пище, но и в воздухе; «К его столу везли рыбу из специальных прудов, фазанов и барашков из специальных питомников, грузинское вино специального разлива, свежие фрукты доставляли с юга самолетом. Он не знал, сколько требовалось транспортировок за государственный счет, чтобы регулярно доставлять все это к столу… „база“ существовала главным образом для того, чтобы специальные врачи подвергали химическому анализу на яды все съедобное, поставлявшееся ему на кухню. К каждому свертку с хлебом, мясом или фруктами прилагался специальный „акт“, скрепленный печатями и подписью ответственного „ядолога“: „Отравляющих веществ не обнаружено“. Иногда доктор Дьяков появлялся у нас на квартире в Кремле со своими пробирками и „брал пробу воздуха“ из всех комнат» (С. Аллилуева. Только один год, стр. 335–336).

Разумеется, когда сам Берия захочет отравить Сталина, все эти предосторожности не будут играть никакой роли, тем более что «внутренний кабинет» Поскребышева исчез, как и генерал Власик, как и все врачи Сталина. После этого Сталин жил только милостью Берия.

«Проблема Сталина» для Берия в принципе тогда уже была решена, важнее для него Было другое — заполучить дружелюбный нейтралитет молотовцев и активную поддержку членов четверки. Хрущев не отрицает, что Берия умел ловко подбирать людей, обиженных Сталиным: «Берия имел привычку завербовывать в свою сеть людей, у которых возникали трудности со Сталиным. Он ими тогда пользовался для собственной интриги» (Khrushchev. Remembers, vol. 1, р. 95).

Ход и исход антисталинского переворота показывают блестящий успех этого метода «вербовки обиженных». В решающие минуты около Сталина не оказалось никого; ни «старой гвардии» Сталина — молотовцев, ни «вернейшего оруженосца» Поскребышева, ни пожизненного лейб-охранника Власика, ни преданного сына Василия, ни даже личного врача Виноградова. Смерть Сталина караулит и регулирует Берия при неизменном присутствии трех его соучастников — Маленкова, Хрущева, Булганина, изменивших и Сталину и Берия.

На митинге 19 июля 1964 года, устроенном в честь венгерской партийно-правительственной делегации во главе с Яношем Кадаром, Хрущев в своей речи, передававшейся через прямую трансляцию по всему СССР в через Intervision по всей Восточной Европе, во всеуслышание признался в насильственной смерти советского диктатора: «Сталин стрелял по своим. По ветеранам революции. Вот за этот произвол мы его осуждаем… Напрасны потуги тех, которые хотят руководство изменить в нашей стране и взять под защиту все злоупотребления, которые совершил Сталин… И никто не обелит (его — А. А.) — Черного кобеля не отмоешь добела…

(Аплодисменты.) В истории человечества было немало тиранов жестоких, но все они погибли так же от топора, как сами свою власть поддерживали топором» (Радио Москва 1, 19 июля 1964 года, 11.55 среднеевропейского времени, мониторная радиозапись станции «Свобода»). Слова о тиранах газеты «Правда» и «Известия» при напечатании речи Хрущева вычеркнули, но их слышали многие миллионы людей в СССР и Европе.